Лубянская ласточка - Борис Громов

Проснулась она, когда Морис еще спал. А за окном вставало солнце. Натали услышала характерный шум от большой уборочной машины, которая время от времени останавливалась у овощных лавок и других магазинов вдоль улицы, забирая мусор на закрепленном за ней маршруте. Обслуживающие машину два араба в зеленых форменных спецовках громко переговаривались на своем гортанном языке с хозяевами лавок – тоже в большинстве выходцами из стран Магриба. Они выносили пустые ящики, бутылки и другие скопившиеся за предыдущий день отходы, и мусорщики сваливали их в кузов под неусыпным надзором единственного француза – водителя. Француз обычно стоял поодаль со скрещенными на груди руками. Сам он никогда не прикасался ни к чему, кроме баранки руля своей машины. Натали не раз из окна видела эту бесхитростную процедуру. Ей импонировал огромный француз. Он был весьма символичен и, по ее мнению, превосходно олицетворял собой отношение метрополии к выходцам из своих бывших колоний.

Приподнявшись на локтях, она начала осторожно целовать слишком рано поседевшие виски Мориса. Он почувствовал, как женские губы медленно заскользили вдоль его тела. Шелковистые волосы приятно щекотали грудь, живот… В сознании вдруг высветилось лицо женщины, которая этой ночью так самозабвенно отдала ему все, на что была способна, и взамен получила то, что смог дать ей он. «Натали…» – всплыло в памяти ее имя, и Морис окончательно проснулся.

Он почувствовал, как его разбуженное, пульсирующее мужское начало вновь оказалось зажатым в нестерпимо горячем и сладостном пространстве, которое жадно обожгло его желанием. Морис опустил руку и с едва сдерживаемой грубостью запустил ладонь в густые непокорные волосы Натали…

Они решили провести этот день вместе – последний день перед отлетом Мориса в Мюнхен.

– У меня масса дел в Париже… – предупредил барон. – Времени, как всегда, в обрез.

– Я стану твоим личным шофером, адъютантом – кем захочешь. – Она сама себя не узнавала, но ничего поделать с этой новой Натали не могла. Разве что подшучивать над ней…

Они объездили чуть ли не весь Париж… Натали покорно ожидала Мориса в машине, пока он занимался короткими визитами вежливости, передавал небольшие сувениры родственникам и знакомым своих товарищей по службе. По дороге они болтали на самые различные темы, плавно переходя с одного предмета на другой. Морис еще в первую встречу отметил, что Натали прекрасно разбирается во многих, порой далеко не женских вопросах. Например, финансы, недвижимость. По мнению Мориса, данные проблемы совершенно бесполезно обсуждать с подавляющим большинством женщин. Они терялись, путались в понятиях, а в большинстве случаев сбивчиво пересказывали только то, что слышали от своих мужей. По совести, им все это было глубоко безразлично. В газетах их интересовали светские сплетни, а отнюдь не котировки валют. В лучшем случае – погода на Ривьере.

Натали с присущей ей уверенностью высказывала довольно оригинальные суждения на самые разные темы, включая политику. Ее мнение всегда строго взвешено и в меру консервативно. Однако Морис заметил: она избегает разговора о своей бывшей родине. Бывшей, потому что, как поведал ему Жан-Мишель, она давно уже гражданка Франции. И тем не менее подполковник де Вольтен рассчитывал все же разговорить Натали – ведь она могла рассказать ему о той стране, которую в НАТО считали противником № 1. Любопытство барона победило воспитание. Не мудрствуя лукаво и выбрав подходящий момент – они ели мороженое в одном из открытых кафе, Морис спросил, глядя прямо в глаза Натали:

– Почему ты уехала из России? Тебе там было плохо?

К удивлению барона, Натали такой поворот беседы совершенно не смутил. Она словно ожидала подобного вопроса и ответила, не раздумывая:

– Да, плохо. Эта страна стала мне чужой и враждебной уже тогда, когда я еще только заканчивала школу. – Морис выжидал. – Да, да, именно так! Я довольно рано поняла, что в Советском Союзе я не смогу состояться как личность. Чувствовала себя неполноценной. Человеком второго сорта. О серьезном положении в обществе и мечтать не смела, не говоря уже о карьере деловой женщины. – Она выдержала паузу и выпалила, как ему показалось, с излишним пафосом: – Я счастлива, что теперь могу назвать себя гражданкой Франции.

Морис продолжал молча изучать Натали.

– Тебе это трудно понять. У вас даже черный сенегалец, если он родился во Франции, считается французом. В моем советском паспорте черным по белому написано: еврейка. У советских в паспорте есть такая графа – национальность. Эта графа закрывала для меня многие двери в России. – Натали говорила с таким невероятным чувством, что и сама почти поверила в то, что говорит, хотя прекрасно знала: заранее прикинув возможные повороты разговора, она избрала самую искреннюю и самую… выгодную из своих биографий. «Несчастная русская» и «правнучка фрейлины Ольги» теперь казались смешной подделкой, сильно уступали «дщери Сиона в рабстве египетском». Ну и что из того, что возле Стены Плача у нее «ничто не дрогнуло в груди». В конце концов, она правда еврейка, так что она в своем праве.

– Далеко не каждый мужчина женился бы на мне, узнав о моем происхождении. Кстати, так однажды и случилось: жених сбежал едва ли не из-под венца. Вероятно, с тех пор у меня возникла устойчивая аллергия на брак. Правда, фиктивный брак, с помощью которого я и уехала из коммунистического рая, заключить все же пришлось, – закончила свой страстный монолог Натали.

«А я и не подозревал, что она еврейка, – мелькнуло в голове у Мориса. – Ладно, попробуем подойти к теме с другой стороны».

– В Европе тоже существует расизм. И порой не так уж он не заметен. Возьмем, к примеру, французов… Ты сказала, что каждый родившийся во Франции сенегалец или алжирец может считать себя французом. Да, формально это так. Он обладатель французского паспорта. Там не написано, что он негр или араб. Но назови мне хоть одного выходца из бывших французских колоний, чей отпрыск достиг бы общественных или государственных высот в этой демократической стране. А у вас в России, насколько мне известно, есть евреи министры, чиновники, директора фабрик, военачальники – генералы и были даже маршалы. Что касается антисемитизма, то это зло существовало и, вероятно, будет существовать вечно. Оно только временами становится более скрыто для глаз. Ты знаешь, сколько французов, сотрудничая с немцами, передавали своих сограждан в руки гестапо только за то, что они были евреями? Причем порой это были весьма уважаемые люди и даже аристократы. Могу тебе сказать, что дядя Жан-Мишеля отсидел в тюрьме десять лет после войны именно за это…

Натали с удивлением взглянула на Мориса, никак не прокомментировав его последнюю фразу

Морис осекся. Что это с ним?! Он не должен был рассказывать Натали эту историю, раз сам Жан-Мишель предпочел это скрыть. Она, правда, ему сегодня поведала о разрыве с Жан-Мишелем, но Морис решил никогда больше не упоминать при ней имя приятеля.

– Ну а помимо еврейской, можно сказать, общей для всех стран проблемы, что еще тебе не нравилось в России?

– Забитость народа. Его покорность. Всеобщий страх. Свобода слова только на собственной кухне, да и то с оглядкой, как бы кто не подслушал и не доложил куда следует…

– Я слышал, что в России бесплатное образование, медицина, символическая плата за жилье, – умышленно подбросил Морис избитые клише, которые не уставали повторять левые поклонники Советов на Западе.

– Что касается образования и медицины – это правда. А вот с жильем дело обстоит далеко не так, как вещает советская пропаганда. Достойные квартиры имеют только партаппаратчики и прочая номенклатура. Большинство народа живет в таких условиях, которые тебе трудно даже представить…

– Но что-то тебе нравилось в России? Что-то ты хотела бы перенести во Францию?

Натали не раздумывая, твердо, чеканя каждый слог, произнесла:

– Ни-че-го!

– Ну а что, по-твоему, отличает коренным образом французов от русских? – продолжал допытываться Морис.

– Индивидуализм. Зацикленность на своих личных проблемах. Они объединяются только тогда, когда кто-то посягает на их достаток. Они требуют у правительства лучших условий жизни здесь и сейчас. И мне это нравится!

Морис вопросительно поднял брови, как бы спрашивая: а что же здесь необычного? Натали, ожидая подобной реакции, поспешила разъяснить свою мысль:

– У русских же основная национальная черта – это стадность, советский коллективизм, которые, проявляясь, либо заканчиваются общей попойкой, либо – раз в столетие – кровавой революцией. При этом все рассуждают и мечтают о лучшей жизни, но… жизни для грядущих поколений. И мне это совершенно не нравится!

– А как русские относятся к угрозе возникновения новой войны? – спросил в заключение Морис, решив, что для первого раза он услышал достаточно.