Дэйви - Эдгар Пэнгборн

Мой разум всегда отказывался понимать, что этот целый регион нашего известного мира в Древние Времена был лишь небольшой частью очень огромной страны. Мысль о войне за обладание тем, что они называли Беркширскими и Зелеными горами, вероятно, заставила бы людей того времени снисходительно улыбнуться, как о детской нелепости: войны, в которые они были вовлечены, оказались существенно большими! С этической точки зрения? — Полагаю, что нет, за исключением того, что в их власти была возможность полностью уничтожить мир и они почти добились этого.

Чем дальше на север, тем горы постепенно переходят в низкие холмы и, наконец, выравниваются в равнинную территорию вдоль южного побережья моря Лорента. Там, на возвышенности, компактно расположен Сил-Харбор, дымящийся и разлагающийся, возле устья реки, которая называется Сен. Френсис, как она называлась в древнем мире.

Сил-Харбор, откровенно говоря, ничто иное, как гигантский салотопный завод. Тюлени для лампового жира, иногда называемые котиками, тысячами расплодились на необитаемых островах далеко на севере, за пределами места, где море Лорента расширяется в Атлантическое. Острова тянутся вдоль пустынного побережья, которое на старых картах называлось Лабрадором; современные леваннонцы называют его Тюленьим. Животные, вероятно, воспользовались упадком человечества во Времена Смятения и расплодились в огромном количестве: люди в Сил-Халборе рассказывали о современных морских экспедициях по исследованию тюленьих пастбищ к северу от обычных мест обитания — острова просто переполнены тюленями, и еще больше тюленьих островов, говорили они, дальше, до места, откуда вы уже не продвигаетесь вперед, потому что человек там не выдержит. Они называли его Северным Ужасом, и об этом месте нет смысла спорить или рассуждать — там холод и яростный ветер, но больше всего ужасало, как они описывали, — «безумие солнца».

Однако люди умудряются заниматься своим делом в южной части тюленьих пастбищ, и, к счастью для них, тюлени, очевидно, никогда и ничему не учатся. Очень отважно специально построенные для этой цели медлительные аутригеры в конце марта выходят из Сил-Харбора и медленно плывут по морю Лорента, держась его опасного северного побережья, мимо острова все еще называемого Энтикостай[85], и дальше через пролив, который моряки теперь называют Белли Уил. Этот остров когда-то носил имя «Бел Айл» и означал «Прекрасный остров», но если вы упомяните об этом современному охотнику на тюленей, он вытаращится на вас с непонимающим видом одного из тех бедных животных, за счет которых зарабатывает себе на жизнь; если это достаточно разозлит его, он может даже броситься на вас.

После прохождения через Белли Уил корабли следуют вдоль берега на северо-запад. Я полагаю, это ненадежный путь, они не осмеливаются ни покинуть из вида ужасную землю, ни плыть слишком близко к ней и подвергаться риску, что приливы и прибрежные течения прибьют их к берегу. Прибыв на тюленье лежбище, когда ветры великого моря дуют им в спину, они подплывают к берегу в небольших лодках, чтобы поспешно провести дубинками кровавую бойню. Забирают только ворвань и лучшие шкуры детенышей и годовалых тюленей, оставляя остальные туши на месте для поживы хищников или же их сносит в море во время отлива, для кишащих там акул. Если бы морские путешествия не были такими трудными для тех неуклюжих кораблей и если бы команды были многочисленнее, менее суеверны и немного более храбры, тюлени к этому времени уже вымерли бы, несмотря на их огромное количество. Охотники на тюленей не имеют ни малейшего понятия о бережливости или милосердии, а думают только о том, как больше заработать. Только и могут, что убивать, и убивать, и продолжать убивать, пока трюмы под тюлений жир в грузовых суднах не заполнятся. Они занимаются этой работой, так что мы можем иметь свет по вечерам.

Необработанную ворвань перевозят в таком состоянии обратно в Сил-Халбор. Я слыхал, жители города чувствуют приближение возвращающегося флота на расстоянии десяти миль по вони от протухшего жира, даже если не дует восточный ветер. Это становится причиной веселья — в конце концов, такое происходит только раз в году. Затем наступает несколько недель нелегкой работы, после которой добродетельные граждане Сил-Халбора возвращаются к более длительным праздникам: охоте, хождению по борделям, рыболовству, шумным дракам — прежде всего к дракам — и вытряхивают деньги из карманов друг у друга, пока не настанут «жирные недели» следующего года. Во время вытапливания жива и еще многие дни после этого, если не подует милосердный ветер, дым от салотопных заводов оседает черно-пурпурной тучей на запущенный город, и даже закаленные ветераны города болеют. Это — одна из основных причин, почему он населен мерзавцами, неудачниками, преступниками, никчемными людишками. Никто не хочет жить тут, если может зарабатывать себе на жизнь и быть принятым где-либо еще.

Мы путешествовали на север довольно медленно, не спеша, в дни уходящего 317 года, часто пребывая более недели в селе, если нам там нравилось. Папа Рамли избрал неторопливый способ передвижения; он говаривал бывало: «Если объект не будет все еще там, ко времени вашего прибытия, то, вообще, к нему не стоит и торопиться». Немногие группы бродячих комедиантов направляются на север, когда приближается зима: когда мы медленно продвигались по Лоулендской дороге, все время чувствуя с правой стороны мрачное нависание величественных гор, села были осчастливлены нашим появлением и охотно покупали товары, так как, до некоторой степени, изголодались по развлечениям и новостям. У довольно большого города, называемого Сэнэсинт, мы повернули на восток и пересекли границу в северном конце Вермонта. Зимние месяцы, с декабря по март включительно, мы провели так, чего большинство трупп не побеспокоилось бы сделать: в собственном уединенном лагере, остановившись в лощине между вэрмантскими холмами. Май, объяснял папа, — это пора, чтобы нагрянуть в Сил-Халбор, когда покупатели масла приезжают и уезжают, а компании заплатили рабочим, но, к этому времени, еще не все деньги успеют осесть в карманах немногих игроков и проходимцев; но не это было главной причиной папиного пребывания в уединении во время зимы. Так он делал в течении месяцев трех ежегодно — более того, мы занимались этим также и в Пенне, где вряд ли есть такое понятие, как зима, — так что взрослые могли бездельничать и починить упряжь, в то время, как молодежь труппы, клянусь Иисусом и Авраамом, — с удовольствием усесться и чему-то поучиться. Двумя способами, говорил папа, можно добиться хоть какого-то послушания у детей — березовой кашей и учебой. Из этих двух зол, учеба была, по его мнению, лучше, даже если причиняла значительно больше страданий.

Мадам Лора полностью соглашалась с этим. Преимущественная, кроткая и мягко-философская, способная сидеть в одном и том же положении в течение часа, ничего не делая, кроме покуривания своей трубки и вглядывания в окружающую природу, мадам Лора становилась дьявольски энергичной в присутствии ученика, который проявлял какую-либо склонность немного поучиться. Тогда все шло в ход — злобная брань, ругательства, от которых, наверно, покраснел бы даже мой папа (иногда он и краснел), сарказм, пылкая, но и заботливая похвала, пощечина — все, что угодно, вплоть до поцелуя или медово-ореховых конфет, которые она тайно хранила в своем отсеке и никто другой не знал как их приготовить. Все шло в ход, если только она могла надеяться, что это поможет втиснуть частицу истины в вашу голову, откуда, если вам повезет, вы уже не сможете ее растерять.

Она родилась в Вэрманте, к югу от спокойного оазиса в дикой местности, где мы остановились на зимние квартиры в том году. Холмистый городок, где она родилась, назывался Лэмой, располагался возле леваннонской границы. Позже, когда мы путешествовали через эту часть страны, мы избегали поворота на Лэмой, хотя это был процветающий город, и мы могли бы там хорошо подзаработать. Мадам Лора не имела ничего против него, но она полностью порвала с детством очень давно и не имела ни малейшего желания вновь посетить места, связанные с прошлым. Она была дочерью школьного учителя; я едва смог сдержать изумление, когда узнал, что в Вэрманте — хотя святая мэрканская церковь, несомненно, держит школы под контролем — не все учителя обязательно являются священниками. Отец мадам Лоры был светский человек, ученый и мечтатель, который неофициально дал ей образование, выходящее за пределы того, чему ему позволялось учить других детей в школе: он разделял сектантскую теорию, что женщине не обязательно надо было становиться в ее жизни монахиней, чтобы ей дозволено было учить — странная мысль, за которую его могли выгнать из школы и выставить у позорного столба. Под мрачное настроение мадам Лора иногда говорила, что он оказался удачливым, потому что умер довольно молодым. В таком настроении она также иногда чувствовала, что знания и воодушевление, полученные от него, просто сделали ее непригодной для любого мира, кроме существовавшего только в его уме.