Эм + Эш. Книга 1 - Елена Алексеевна Шолохова

вдохнуть, я замерла, чувствуя, как с пол-оборота разогналось сердце и пустилось вскачь, как горячая кровь хлынула к щекам и вискам, как затрепетало в груди. Чуть склонив голову, он смотрел мне прямо в глаза, а потом попросил:

— Поцелуй меня.

Я испуганно покачала головой. Как я могу? Это невозможно! Но он настаивал, склоняя лицо всё ближе.

— Поцелуй.

Зачем ему это надо? Почему не сам? Я совсем не против даже, но только если он первый…

— Я… не могу, — произнесла я срывающимся шёпотом.

— Ну… давай же, — выдохнул он и склонился ещё ближе так, что пришлось закрыть глаза. Так было проще, но его губы почти соприкасались с моими, обжигали дыханием и сводили с ума. Внутри каждая клеточка сладостно заныла в предвкушении. Я не хотела целовать его первой, это совсем неправильно. Но губы как будто сами потянулись к нему и несмело приникли. Он тут же отозвался нетерпеливым, жарким, мучительным поцелуем, вынимая из меня душу.

Эш всегда целовался по-разному: то жадно и властно, даже грубо, то отчаянно, то нежно, но всегда умопомрачительно. Мне казалось, что я слеплена из воска и теперь медленно таю. Ноги и впрямь не держали, а в голове клубился вязкий туман: ни единой разумной мысли, только ощущения, такие захватывающие, яркие, всепоглощающие, что я почти себя не контролировала и даже не заметила, как мы снова оказались на диване. Я с такой лёгкостью сдалась его напору и уже сама — сама! — обнимала его, с упоением целовала, касалась гладкой горячей кожи, запускала руки в волосы. И даже не вспомнила про гнев отца и укоры матери. В эту минуту для меня существовал только он. И его потемневший, недвусмысленный взгляд и частое, прерывистое дыхание нисколько меня не пугали — наоборот, внутри всё томительно и сладко сжималось. Его горячие, нескромные руки — везде… Я растворялась в ощущениях, тихо плавясь от растущего внутри жара, пока меня не прошила вспышка острого наслаждения. От неожиданности я широко распахнула глаза и содрогнулась всем телом, с губ слетел непроизвольный стон. Это ни с чем несравнимое удовольствие, до боли невыносимое блаженство накатывало лавиной. Знала, что потом мне будет очень, очень стыдно, но сейчас хотела одного: чтобы это продолжалось. А в следующую минуту во мне как будто случился взрыв, ослепляющий, оглушительный и опустошающий. И это, видимо, так меня расслабило, что затем я пребывала как в дурмане и не испытывала ни капли боли, когда чувствовала его движения. Потом он внезапно сбавил темп, почти замер, лицо его изменилось, взгляд заволокло и по телу пробежала дрожь. Обессиленный, он опустился рядом, тяжело дыша и целуя меня в шею и в висок.

Несколько минут мы с ним просто лежали, переплетясь руками и ногами и постепенно остывая. Он нежно водил пальцами по моему лицу, по шее, по волосам и смотрел на меня с такой теплотой, что душу заполнило умиротворением.

Затем тишину квартиры снова прорезал телефонный звонок. Я, как будто мгновенно отрезвев, подскочила, быстренько накинула халат и помчалась к телефону. Как я и боялась, это был отец с очередной проверкой.

— Чем занимаешься? — строго спросил он. Знал бы он, чем я только что занималась!

— Историю читаю, — не колеблясь, соврала я.

— Повтори последние темы по алгебре, завтра идёшь в школу, у вас будет четвертная контрольная.

Когда я вернулась в комнату, Шаламов уже оделся и сидел на диване, как будто ничего и не было. Только лихорадочный блеск в глазах и неестественно красные губы выдавали его.

— Кто? Отец? Прийти не собирается? — спросил он.

Я покачала головой.

— Он меня сегодня вызывал к себе. Прямо с урока сорвал.

— Зачем?

— Для профилактической беседы, — криво усмехнулся он. — Запретил мне с тобой общаться.

— А ты?

Он встал с дивана, обнял меня за талию.

— А я после этого сразу к тебе. Слушай, а у тебя ещё той вкуснейшей еды не осталось? А то у меня всегда после… — он вдруг осёкся, но тут же продолжил, — физических нагрузок зверский аппетит.

Мне вдруг стало очень неприятно, даже больно. Я ведь не дура, поняла, что он чуть не сказал. Но сделала вид, что мне это до лампочки. Зачем унижаться?

— Сейчас, поставлю подогреть.

Сама же шмыгнула в ванную. Помылась, а заодно и поплакала. Вот так одним невысказанным словом, оказывается, можно разбить все иллюзии вдребезги и причинить боль. Выйдя из ванной, я прошла на кухню, поставила кастрюлю на плиту и вернулась в комнату. Но Шаламова там не оказалось. Проверила в прихожей — точно, ни куртки, ни его кроссовок не было. Он ушёл. Просто взял и ушёл, не сказав ни слова. С минуту я бессмысленно пялилась на входную дверь, где в замке ещё слегка покачивалась связка ключей, пытаясь это осмыслить. Я даже в подъезд выглянула, окликнула: «Эш». Никакого ответа. Почему он ушёл? Почему даже не попрощался? Разве так можно? Особенно после того, что у нас было… Из оцепенения меня вывел запах гари — я совсем забыла про рагу. Отец снова будет ругаться. Да и плевать. Его брюзжание сейчас казалось ничтожным пустяком, а вот то, как поступил Шаламов, рвало душу.

Сначала я честно пыталась найти ему оправдания, но во мне росло и крепло чувство, будто мною просто попользовались, изваляли в грязи и бросили, как ненужную вещь. Несколько раз я порывалась позвонить ему, но останавливала себя: «Не будь дурой! Если что-то срочное, он сам объяснит. А если ему плевать и он просто захотел и ушёл, то зачем унижаться ещё больше?».

Весь остаток дня я ждала, что он сам позвонит, и ходила убитая. Что он со мной делает? Позвони! Пожалуйста, позвони! Конечно, никакая алгебра, никакие равенства в голову не лезли. Часов в пять за стенкой загрохотал какой-то зарубежный рок. Время от времени сквозь этот шквал басов и ударников раздавались взрывы хохота. Шаламов был дома не один, с кем-то, и судя по звукам, они здорово веселились. Слушали музыку и хохотали, как сумасшедшие. Мне стало ещё обиднее, я даже разрыдалась, но слёзы не принесли никакого облегчения. Только голова разболелась.

Так я промаялась до самого вечера, пока с работы не вернулись родители, а