Алатырь-камень - Валерий Елманов

Словом, когда люди беглого мятежника выскочили на лесную поляну, то увидели, как комфортно отдыхают после бурного ночного веселья воины Александра, который даже не удосужился дать распоряжение выставить сторожевые посты. Киевлянам только это и было нужно. Из всей сотни погибли немногие – князь Андрей слишком уж торопился. Зато преследовать врага было уже не на чем – всех лошадей беглецы увели с собой.

Лишь благодаря заступничеству царевича Святослава новоиспеченный сотник не был сурово наказан. Сыграло роль и молчание Слана, который не рассказал Константину о том, как на обратном пути у него чуть было не дошло до драки с людьми князя Александра. Тот потребовал было отдать связанного Андрея Мстиславича ему, ибо не подобает смерду и бывшему татю брать князей в плен, но напоролся на решительный отказ.

После этого случая Александр своей надменностью и высокомерием в обращении с людьми еще не раз вызывал неудовольствие Константина. Видя, что карьера не удалась, князь сам вызвался поехать на окраинные северо-восточные земли, отобранные у Новгорода после провала мятежа, для сбора дани с диких племен.

Поборы с бывших подданных Новгорода предполагались мягкие и не обременительные – пушниной. Князь Александр был исполнителен, соблюдал сроки поставки и ее объемы, за что через пару лет был даже повышен в должности и назначен главным сборщиком.

И вновь длительное время все было вроде хорошо. Теперь же оказалось, что далеко не все.

Не следует думать, что вся старая знать, включая бояр и их детей, как один, была настроена против новых порядков. Многие из них успешно вписались в новую систему взаимоотношений, упорно насаждаемую Константином. Они честно служили там, где их ставили, и приносили немало пользы, а некоторые из них сделали изрядную карьеру, войдя в так называемый малый круг, который обсуждал самые важные вопросы.

Тот же младший брат Александра Владимир ныне храбро сражался на восточных рубежах Руси в дружине князя Святозара – побочного сына Константина от Купавы, и за храбрость был удостоен аж двух наград. Там же добились немалой славы и братья Молибожичи, выходцы из древнего рода именитых галицких бояр.

Константин не собирался никого третировать по принципу: «Сын врага – мой враг», не обращая внимания на происхождение и учитывая только собственные дела любого человека.

Даже дети даже его самых ближайших сподвижников были обязаны начинать с самых низов. В расчет не принимались никакие заслуги отца. К примеру, оба сына того же Афоньки-лучника начинали со службы простыми воинами в Галицком полку. И это несмотря на боярскую шапку отца и на то, что старшего из них крестил сам воевода Вячеслав, назвавший мальца своим именем, а младшего, Владимира, – и вовсе сам Константин, бывший тогда еще князем.

Зато теперь не только сыновья могли гордиться своим отцом, но и сам изрядно постаревший, но еще крепкий глава школы стрелков из лука радовался успехам сынов, которые попали в княжескую дружину и дослужились до сотников, выше которых были лишь пять ветеранов-тысяцких, верховный воевода Вячеслав и сам Константин.

Афонька довольно крякал, тщетно пытаясь скрыть улыбку в поседевшей бороде, когда слышал, что тот же Володимер, сын Афонин, сызнова отличился, за что пожалован государем на ежегодном состязании стрелков второй золотой стрелой. Хотя если бы на испытании смог присутствовать его брат Вячеслав, который вновь отбыл на восточный рубеж, то неизвестно еще, кому она досталась бы, поскольку у старшего таких стрел уже три.

Правда, одна-единственная поблажка, в качестве привилегии за заслуги отцов, и у них, и у детей Евпатия Коловрата, да и у прочих имелась. Это право на первую ошибку, за которую наказание следовало по минимуму, положенному, исходя из Правды Константина, как уже стали называть между собой новый свод законов на Руси.

И еще одно. Ни тех, кто входил в Малый круг, ни их прямых потомков до третьего колена включительно не имел права судить никто, кроме самого государя. Это тоже была льгота, дарованная за долголетнюю верную службу или особые заслуги.

Но князь Александр такой привилегии не имел…

–  Запомни, сын, и соблюдай накрепко! Против законов, как бы они ни были суровы, народ не станет роптать лишь тогда, когда увидит, что они одинаковы для всех, от холопа Петряя до верховного воеводы и любого князя, – произнес Константин напоследок. – Понял ли? – и тут же по глазам прочел молчаливый ответ Святослава: «Нет!»

Царевич ни сейчас, ни на другое утро, когда оглашалось царское слово, не вымолвил ни слова поперек, но все равно было заметно, что на сей раз он с отцом не согласен.

Приговор же Константина был прост и суров. Для начала он, встав со своего кресла, установленного на небольшом помосте во дворе воеводы, во всеуслышание объявил старейшинам, представлявшим тех, кто был несправедливо обобран, что отныне и на ближайшие десять лет дань с них он велит не собирать вовсе, а то, что они добудут, будет у них только покупаться по справедливой цене или обмениваться на товары. Толпа одобрительно загудела.

После этого, выждав, когда воцарится тишина, Константин сурово произнес:

–  Что же до виновного, то вот мой приговор, – он молча бросил перед собой веревку и, повернувшись, неспешно направился обратно в терем воеводы.

Глава 12 Виноградники его величества

Через несколько минут к нему в терем вбежал запыхавшийся дружинник:

–  Государь, князь Александр Михалыч хочет тебе тайное слово поведать, если ты пообещаешь живота его не лишать. Говорит, что дело важное, но поначалу помилования требует.

–  Даже требует, – хмуро протянул Константин. – Раньше надо было о помиловании заикаться. И не требовать его, а просить. Теперь уже поздно. Если бы речь шла об одном мздоимстве, то приговор можно было бы смягчить, но он на жизнь государева человека покушался. За такое щадить нельзя. Да и не думаю я, что столь уж важны его слова, – и махнул рукой. – Пусть кат [123] исполнит приговор.

А еще через несколько минут, в миг, когда за окошком ликующе взревела толпа, Константин вздрогнул. Его охватило непонятное сожаление.

«А может, стоило пообещать? – подумал он. – Вдруг он и впрямь что-то важное знал? Ну да что уж теперь. Все равно ничего не изменить», – отмахнулся он с досадой и приказал готовиться в дорогу.

Был он мрачен и хмур. Лишь на следующий день, да и то ближе к вечеру, уже в пути, Вячеслав сумел вызвать улыбку на лице друга. Он с заговорщическим видом протянул ему баклажку и предложил отхлебнуть, как тогда, в телеге, во время их первой встречи.

–  Только там мед был, – поправил его Константин, слабо улыбнувшись. – А у тебя вино.

–  Зато какой аромат, – заметил воевода. – Вот скажи, государь, до этого тебе хоть раз доводилось пить такое? Я имею в виду не прошлую жизнь, а последние два десятка лет?

–  А зачем? — равнодушно пожал плечами тот. – Наши меды ничем не хуже. А это добро немалых гривен стоит.

–  А вот и нет, – улыбнулся Вячеслав. – Потому как оно из личных виноградников его величества государя всея Руси.

–  Неужто крымское? – удивился Константин.

–  А то! – горделиво произнес воевода. – Урожая одна тысяча двести тридцать третьего года от рождества Христова. Конечно, семь лет выдержки – не так уж много, но зато это самый первый урожай.

–  Выходит, ты не шутил, когда грозился перед отъездом на юг, что либо окрестишь весь Кавказ, либо споишь его?

–  Вот еще, такую прелесть переводить, – фыркнул Вячеслав. – Это же все равно, что метать бисер перед свиньями, как …

–  Сказала бы твоя мамочка Клавдия Гавриловна, – тут же подхватил Константин.

–  Нет, – поправил друга воевода. – Это как раз произнес совсем другой человек. Имя забыл, у меня на них память отвратительная [124] . А насчет спаивания… Шутка, конечно. Просто мой нежный желудок в то время был жутко измучен. Ты же помнишь, чем я тогда занимался, а главное – где. Башкиры – ребята замечательные, но их кумыс и буза… [125] Бр-р-р, – даже передернулся он от воспоминаний. – Словом, я с тех самых пор поклялся себе больше их не употреблять. А на юге снова кочевники. И как тут быть? Вот я и…

Константин улыбнулся и глотнул еще раз из баклажки, смакуя нежный вкус и солнечный аромат душистого вина, которое, как и весь Крым, вот уже лет десять принадлежало Руси.

Разобраться с многочисленными городами, стоящими на северном берегу Черного моря, Константин решил почти сразу же после подавления мятежа вольных князей и новгородцев.