Алатырь-камень - Валерий Елманов

Так уж случилось, что аккурат перед селищем Слана и именно в то время, когда он там уже гостил, захромала лошадь очередного гонца, который ехал из Киева в Смоленск с тайной грамоткой. Пускаться в дальнейший путь всего с одной лошадью, не имея сменной, было неразумно, а возвращаться обратно в Киев тоже желания не было. К тому же боярский сын был на редкость суеверен и хорошо помнил примету, которая сулила всяческие беды тому, кто вернется с полпути.

Гривны у гонца имелись, но неказистые лошади смердов с отвислым крупом, выносливые на пашне, но не быстрые в беге, его не устраивали. Опять же если бы он был из простых дружинников, тогда еще куда ни шло. Но гонец Бухтень происходил из славного боярского рода Немитичей, которые верой и правдой служили еще прадеду теперешнего князя Ростиславу Мстиславичу [119] и его деду – буйному и неукротимому нравом Рюрику Ростиславичу [120] , несколько раз въезжая вместе с ним в Киев. Так что умалять свое достоинство, садясь на лядащую крестьянскую кобылу, ему очень не хотелось.

Всю жизнь он изо всех сил стремился к тому, чтобы люди обращали внимание на его ум и прочие душевные достоинства, а не на телесные изъяны, из-за которых он и получил столь обидное прозвище [121] еще в глубоком детстве. Теперь у него была замечательная возможность отличиться перед юным смоленским князем, и упускать ее из-за досадной случайности с захромавшей кобылой Бухтень не собирался.

Не будь у Слана красавца-коня, гонец, оказавшись на безрыбье, прихватил бы какую-нибудь из деревенских лошадок, но он уже приметил жеребца, который подходил ему как нельзя лучше, и решил во что бы то ни стало купить именно его.

Слан поначалу и слушать не хотел о продаже, но, когда словоохотливый Бухтень разговорился, убеждая его в важности своей миссии, призадумался и пригласил его в хату. Не зря Константин предупредил Слана еще перед его отъездом на родину, чтобы тот был поосторожнее. Грамотку, мол, повезешь тайную, так что держи ухо востро.

– Да и вообще зол киевский князь на моих людей, – добавил Константин. – Так что ты там помалкивай, что у меня на службе. Чую, что там скоро гроза разразится, что в Киеве, что в Смоленске, вот только когда именно – пока неведомо. А отца с матерью, и сестру ты лучше с собой забери, когда уезжать станешь. Так-то оно поспокойнее будет. Да и сам… стерегись.

Потому Слан и решил выведать, что везет гонец и кому. Может, как раз об этой грозе и идет речь в послании, которое приказано доставить Бухтеню?

Дальнейший разговор проходил уже за столом, где пили много и старательно. Бухтень надеялся уломать собутыльника, склонив его к продаже жеребца, а Слан задался целью выведать, зачем тот ехал в Смоленск и к кому.

– Ежели бы я точно знал, что мой конь тебе для дела нужен, тогда конечно, – лениво цедил хозяин хаты. – А так, чтоб перед девками покрасоваться, нет, не продам.

– Да я… да мне… – пыжился боярский сын. – Жаль, не могу сказать, с чем я еду и что везу, а то бы ты мне его и вовсе даром отдал бы. Одно поведаю – нельзя мне без заводной лошади. Путь больно уж дальний.

– То, что не можешь сказать, – понимаю, – гнул свою линию Слан. – Это хорошо, что имя зазнобы попусту трепать не желаешь. А с чем – оно и так ясно. Плат поди шелковый ей везешь или колты баские – вот и вся разгадка.

– Да какая зазноба?! – возмущался Бухтень, когда опустела вторая братина. – Сказано же, далече мой путь лежит. Аж в Смоленск. И нет у меня никаких колтов и никакого плата.

– Смолянки – бабы справные, – соглашался Слан. – Помню, была как-то у меня смолянка, ох и жаркая деваха. А что колтов ей ты не купил, тоже правильно. Избалуешь бабу, после хлопот не оберешься.

После третьей опустевшей братины Слан знал не только то, к кому именно едет гонец, но и зачем, а после четвертой непременно увидел бы самое веское тому доказательство – грамоту, если бы гость, окончательно окосевший от хмельного меда, сумел справиться с шапкой, в которую была вшита грамотка. Но он не вовремя заснул, и Слану пришлось лезть за ней самому.

Добрый десяток минут ушел у хозяина дома на разглядывание вислых шнурков и тяжелой свинцовой печати с глубоким оттиском, чуть невнятным у правого края. Еще почти столько же времени он потратил на раздумье о том, что делать дальше.

Затем, выйдя во двор и посмотрев на солнце, которое едва повернуло на убыль, Слан пришел к выводу, что попытаться можно, и решительно оседлал своего жеребца, заодно прихватив и каурую кобылу гонца.

До Киева он добрался споро. Купец, который был ему нужен, уже покинул свою лавку, и Слану пришлось поискать его дом. Вопреки ожиданию Слана, тот лишь кивнул в ответ на сбивчивые пояснения бывшего атамана о том, что грамоту надо непременно вернуть, причем неповрежденную, завел его в какую-то тесную клетушку, где сильно пахло восточными специями, и, предложив обождать, куда-то исчез.

Ждать пришлось долго. Слан успел не только известись от волнения, но даже успокоиться и немного подремать вполглаза. Впрочем, когда дверь скрипнула, он встрепенулся, но тут же разочарованно вздохнул. Вошел не сам купец, а его здоровенный толстый подручный, то ли Любослав, то ли Любомудр – Слан не запомнил.

– Вернуться к утру успеешь ли? – спросил тот озабоченно.

– Лишь бы ворота не закрыли, – угрюмо проворчал Слан. – А что, неважнецкая грамотка оказалась? – разочарованно спросил он. – Вон, даже не вскрыли ее. А я чуть лошадей не загнал.

– Очень важная, – кивнул здоровяк. – А коли не видно, что ее вскрывали, так оно и хорошо. Ты лошадок своих не запали, чтобы гонец чего не приметил. Скачи на наших. Я тебе самых лучших дам. А в селе ты их схорони, чтобы Бухтень не приметил. Жалко чалого своего продавать? – усмехнулся он, проницательно глядя на Слана.

– Чего греха таить, не хотелось бы. Да и ни к чему поди теперь, а? – оживился он.

– Придется, – сурово произнес подручный. – Но ты не горюй, – тут же ободрил он помрачневшего Слана. – Наших возьмешь взамен. Будет у тебя две лошади вместо одной. А они, ты уж поверь, ничем не хуже. Тебе теперь о другом надо думать – как успеть, пока он не проснулся. Ну и завтра подержи его у себя.

– Сызнова упою, – уверенно кивнул Слан. – Лишь бы кун хватило. Но ради такого дела можно и одну из ваших лошаденок продать, коль ты их мне…

– Лошади – это подарок. Продавать их не надо – сгодятся еще, – перебил его подручный. – Да и не дадут тебе за них в селе хорошую цену. Вот возьми, – он протянул мешочек, в котором что-то увесисто звякнуло. – Здесь три киевских гривны. Все село упоить хватит. Вот только оставаться тебе там не след – мало ли. Лучше собирайся да езжай обратно в Рязань.

– Так я еще… – заикнулся было Слан, но натолкнулся на холодный прищур серых глаз с голубоватой льдинкой внутри и умолк. Было в этих глазах что-то такое, против чего не хотелось ни возражать, ни тем более спорить. Только теперь до Слана стало доходить, что купец, пожалуй, пожиже своего помощника.

– А перед отъездом сызнова в Киев заглянешь и прихватишь с собой кое-что, – сухо добавил тот, и Слан вовсе усомнился – помощник ли он вообще, а если и так, то уж во всяком случае – не купца.

– Ты уж извиняй, что я так наскоро с тобой, – внезапно улыбнулся его собеседник. – В иное время мы и медку бы отведали, и про жизнь поговорили, а теперь сам видишь – некогда. Ну да ничего. Встретимся еще, тогда и наговоримся. Лишь бы ты успел в срок. Но мы тут с хозяином моим свечи за тебя перед всеми иконами поставим, – и он весело подмигнул Слану, мгновенно став похожим на прежнего ловкого и расторопного зазывалу из лавки.

«Это какой же угодник или мученик таким, как он или я, покровительствует? – рассеянно думал бывший атаман, возвращаясь обратно в село. – Разве что тот, кто и сам чем-то схожим занимался? А такие разве выбиваются в святые? Хотя вон меня взять. Думал ли я, когда с ватагой по лесам хаживал, что всего через несколько лет в чести у самого царя буду?!. А кони славные. Этот, как его, Любомудр, кажись, и впрямь не поскупился – лучших из своей конюшни выделил. Не скачут, а стелются, да как легко. Прямо тебе…»

Додумать он не успел. Чубарая кобыла, на которой он ехал, не почуяла ямку, коварно спрятавшуюся под снегом, и споткнулась. Слан чуть не плакал, когда привязывал бедное животное к дереву, и молил бога лишь о том, чтобы за те сутки, что он проведет с гонцом, поблизости не оказалось ни одного волка.

«Видать, свечей купец пожалел, или святой неказистый попался», – решил он, перебираясь на вторую лошадь красивого орехового цвета, с черновато-красной искрой по бокам.

Однако это была последняя неудача. Далее все прошло как нельзя лучше. Неведомый святой, словно извиняясь за оставленную в лесу кобылу, которую все-таки сожрали волки, ни на миг не оставлял без внимания Слана. Константин несколько удивился, когда Слан подал ему куцый клочок бумаги, искусно запрятанный в оглобле, выдолбленной по такому случаю. Удивился, однако ничего не сказал, лишь сдержанно поблагодарил.