Город, где умирают тени - Грин Саймон

Титания, его супруга, королева Фэйрии, стояла с ним рядом. На пару дюймов выше Оберона, она была облачена в мантию цвета чернее ночи с серебристой отделкой, но под короткими черными волосами лицо ее своей бледностью напоминало лицо призрака. Они давно были вместе, король и королева, и, будь оба людьми, они задумались бы, любовь или воспоминания столько веков хранят их союз. Но они были эльфами, с чувствами более глубокими и яркими, чем любой человек в состоянии познать или вынести, и любовь их была вечной.

Пак, уродливый и озлобленный, единственный из всех эльфов обделенный статью и красотой, согнув волосатые ноги, опустился на корточки подле люка. Одна рука его свисала ниже другой по прихоти его горбатой спины. Высохшая ладонь напоминала клешню, и он лениво пошкрябал ногтями по древнему дереву. Разряды статического электричества заискрились у кончиков его пальцев, а из-под ногтей полетели завитки стружки. Под утолщениями рогов, бугрившихся над его лбом, озорно горели зеленые глаза, хотя лицо было чрезвычайно серьезно. Он рассеянно почесался под шкурой, в которую был одет, резко контрастировавшей с элегантными мантиями его спутников. Пака мало заботили изящество и показная светскость, поскольку уродство лишило его и того и другого.

— Еще не поздно остановиться, — тихо проговорил Оберон. — Нам объявили о судьбе Шэдоуз-Фолла. Город не переживет этого. Бес выпущен из клетки и свободно бродит среди людей. Ни убить, ни остановить его они не в силах, к тому же людей предали те, кому они верили. Нам нет необходимости разделять их судьбу. Как бы ни было мне больно, я скорее предпочту увидеть город разрушенным и все живое в нем уничтоженным, чем подвергну риску будущее моего народа.

— Мы все слышали пророчество, — спокойно и уверенно заговорила Титания. — Шэдоуз-Фолл ни спасти, ни защитить невозможно, но эльфам погибать вместе с ним незачем. У нас еще есть время избежать этого, отступить в Каер Ду и дождаться гибели города. Фэйрия выживет.

— Во имя чего? — спросил Пак, не поднимая глаз от люка. — Да, мы можем спасти свои драгоценные жизни, но только какой ценой? Ценой предательства того, что мы больше всего ценим. Мы связаны клятвой защищать город, чего бы нам это ни стоило. Как тот герой, Лестер Голд, защитил вас от чудовища. Что стоит Фэйрия, потерявшая честь? Мы нарушим наши священные клятвы, отменим обязательства, откажемся от всего, что больше всего ценили в себе и чем больше всего гордились, — и все это лишь ради того, чтобы выжить? Нет уж. Может, люди и способны на такое двуличие, но только не мы. Именно это уничтожит нас. Фэйрия должна бороться. Мир сложен, но наш выбор должен быть прост.

— Время повернулось к нам задом, — грустно вздохнул Оберон. — Впервые за несчетные столетия мы не можем разглядеть будущего. Мы всегда знали, что это время придет, но даже если бы наши пророки ослепли и оглохли все разом, мы предпочли бы об этом не думать. Увы, больше мы не можем утешаться, уповая на будущее. Глядя в будущее, мы видим лишь темноту. Какая-то высшая сила затуманивает наш взор. Но есть ли на свете сила, что сильнее нас? За все столетия была одна, но она канула.

— Павшие, — сказал Пак, и эхо слова понеслось в глубь туннеля.

— Не смей произносить их имя так громко, — велела Титания. — Они могут проснуться.

— Едва ли, — противно хихикнул Пак. — Шэдоуз-Фолл будет уничтожен, а Каер Ду превращен в руины, прежде чем Павшие проснутся. Решайтесь, мои благородные король и королева, время разговоров миновало. Двор перемолол эту тему сверху донизу и вдоль и поперек. Ответ один. Мы не можем поступиться честью, закрыв глаза и не обращая внимания на гибель города. Следовательно, нам остается открыть наш древний Арсенал, достать оттуда древнее оружие и разжечь нашу кровь яростью. Фэйрия должна еще раз пойти воевать, утешившись пророчеством или наплевав на него. И не имеет значения, кем окажется враг. Во всех наших войнах, на протяжении всей нашей истории Фэйрия никогда не терпела поражений.

— Да, — сказал Оберон. — Наша слава и наше проклятие. Ты имеешь на это право, Пак, Хранитель Оружия. Время пришло. Отворяй люк и впусти нас.

— Приготовьтесь, — сказал Пак, и впервые из его глаз исчез смех. — Я разбужу Спящего.

Он поднял оканчивающуюся копытом ногу и дважды ударил ею по доскам люка. В тишине звук получился тревожно громким и отозвался неожиданно долгим эхом, прежде чем угас в недрах туннеля, будто ему предстоял неизмеримо долгий путь. И далеко-далеко, за пределами взгляда и слуха, за пределами бодрствующего мира что-то тяжело заворочалось в своем вековом сне. Это «что-то» проснулось и обратило взгляд на трех эльфов. Не в силах выдержать этот жуткий взгляд, Титания, Оберон и Пак отвернулись. Но как бы они ни прятали, куда бы ни отводили глаза, Спящий находил их повсюду и неотрывно глядел им в лица. Они вздрагивали от муки и отвращения к тем переменам, которые им навязывали.

То, что эльфы не были ограничены каким-то определенным обликом или определенными качествами, было предметом их гордости и торжества. Не для них существовали человеческие «да-нет», «или-или» — они жили и мыслили более широкими понятиями. Для натуры эльфов внешний облик и телесная форма были так же скоротечны, как мысль или воображение, а прошлое, настоящее и будущее были в достаточной мере податливы и достижимы. Эльфы, по общему соглашению, разделяли один основной облик — отчасти по эстетическим соображениям, но в основном в силу традиции и привычки. Была причина для той привычки, для той многовековой традиции, но мало у кого было желание хранить память об этой причине. Зато ее помнил Спящий. Он не мог допустить забвения.

Но на первом месте у эльфов всегда была честь. Жизненно необходимая, она единственная обуздывала их мысли и желания и удерживала эльфов от взаимного уничтожения в угоду мимолетной прихоти. Однако сейчас, смытое взглядом Спящего, в сторону было отброшено все, даже мысль о чести. С трех эльфов были сорваны все покровы: эльфов заключили в изначальные образы, приковали к настоящему времени и обрекли на принадлежность к неизменной реальности. Титания и Оберон прильнули друг к другу, тела их била сильная дрожь, и даже Пак растерял почти все свое мрачное веселье. Он поднял рогатую голову и вновь ударил копытом о крышку люка:

— Отворяй, Спящий, на нас идет враг! Пришло время вынимать меч из ножен!

Массивный люк дрогнул в ответ на его голос и слова древнего пароля. В воздух поднялась пыль, и крышка стала медленно подниматься, легко поворачиваясь на бесшумных петлях и обнажая громадный черный зев. Блуждающие огоньки метнулись назад и замерли чуть поодаль, не решаясь приблизиться. Эльфы будто застыли, стараясь хранить достоинство, потому как все остальное было у них отобрано. Они добровольно дали себя вернуть в их первородную форму единственно ради того, чтобы получить доступ в давно заброшенный Арсенал к разрушительной силы оружию, которое там хранилось. Но миновало так много времени, что… они забыли весь ужас этих жестоких ограничений.

Только эльфы были в состоянии выдержать взгляд Спящего и пребывание в облике своей первичной реальности. Человек мгновенно съежился и обуглился бы под таким взглядом, как лист бумаги под солнечным лучом, пропущенным через увеличительное стекло. Эльфы тоже сильно уменьшились и усохли — именно поэтому никто из них так долго не решался попасть в Арсенал. Это была многовековая запредельная плата, которую эльфы задолжали с тех самых пор, как давным-давно, отправляясь на борьбу с Павшими, они полностью опустошили Арсенал.

Крышка поднялась и застыла — ее верхний край уперся в земляной свод. Перед эльфами чернел широкий провал, разверстая пасть зловещей тьмы, с презрительной небрежностью отторгающая свет блуждающих огоньков. Глядеть вниз в черноту было все равно что смотреть в бездонное беззвездное небо, никогда не знавшее луны. Головокружение охватило эльфов, но гордость помогала им сохранять спокойствие на краю пропасти. Темнота, казалось, воцарилась навечно или по крайней мере намного дольше, чем отмерено существовать любой материальной субстанции. Арсенал был слишком мощным, слишком великим соблазном, чтобы быть оставленным на виду. Вот поэтому, чтобы кто-нибудь посторонний случайно на него не набрел, эльфы и убрали его с глаз долой и спрятали здесь, в месте, известном только им и никому больше.