Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс

Итальянка улыбнулась:

– Чудесный план. Да. Почему бы нам не наслаждаться жизнью?

Она взяла сверток и протянула его Алис.

– Что это? – спросила старуха.

– Для вас, мадам. Сувенир.

Пожилая женщина вытерла руки о подол, взяла сверток и развернула его. Потом она прижала шарф к щеке – от нее не укрылось качество ткани. Внимательно рассмотрев флакон, она извлекла стеклянную пробку и провела ею под подбородком.

– О Боже! – Алис коснулась пробкой кожи за каждым ухом. – Слишком шикарно для такой старухи! Меня примут за царицу Савскую.

– Ерунда. У вас пахнет приятнее, чем в любом другом доме Парижа. Я впервые могу свободно вздохнуть. Пожалуйста, возьмите этот подарок.

– Ерунда? Очень хорошо. Спасибо. Но шарф оставь себе.

– Он тоже ваш.

– Нет. Хорошего понемножку. Пригодится вытирать грудь, когда будешь кормить ребенка. Ты ведь для этого его брала?

Карла кивнула, взяла шарф и накинула себе на шею.

– Могла бы выбрать цвет потемнее для этого дела, и не такую дорогую ткань. Хотя здесь до этого никому нет дела, – усмехнулась Алис. – А теперь садись и говори все, что хотела.

– Вы назвали время волшебной сказкой, но разве оно – не условие нашего смертного существования? – поинтересовалась графиня.

– Нет. Мать Природа не замечает времени, хотя сами сферы падают, словно яблоки. Помяни мое слово, скоро они начнут падать.

Карла пригубила чай из шиповника. Ей вспомнился Матиас и его мистические теории.

– Мне нравятся подобные идеи, – сказала она. – Но времена года сменяют друг друга.

– Да, сменяют. А звезды вращаются – как колесо, без остановки. Они не знают, что такое месяц или год, начало или конец. Есть только то, что придет следующим. Разве можно измерить временем сон? Или память? А объятие? У нас нет ответа на эти вопросы. Разве можно ответить, сколько длится жизнь человека? Не говоря уже о самой вечной Жизни.

– В Библии говорится, что Бог создал мир за шесть дней.

– А кто написал Библию? Глупцы. Зачем Богу нужны дни?

Алис фыркнула, и Карла едва сдержала улыбку:

– Сильный аргумент.

– Тогда позволь старой язычнице привести еще один, посильнее: мы не творения Божьи. Нас создала Мать Природа, как листья на дереве и птиц в небе. Как создает и всегда создавала все живые существа. Они говорят, что женщина – ребро Адама? Но разве Бог создал свинью из ребра кабана? И позволено ли нам спросить, какую часть тела петуха Он использовал, чтобы сотворить курицу? – Старуха сделала неприличный жест кулаком. – Неудивительно, что Ему понадобилось шесть дней.

Итальянка рассмеялась, и хозяйка последовала ее примеру, хлопая опухшими костяшками пальцев по скатерти.

– Эта книга нашпиговала голову моего сына всякими кровавыми ужасами и преступлениями, хотя в этих делах его голове не нужна никакая помощь, – вздохнула она. – Нет, он не ученый муж – просто любит всякие сказки и странные идеи. Если говорить о времени, то Библия была написана вчера, а завтра – которое наступит очень скоро – все, кто верит в Библию, снова станут прахом, из которого они вышли, вместе со своими церквями и дворцами, со своим могуществом. А теперь пусть эти содомиты придут и сожгут меня.

Обе женщины снова рассмеялись.

– А поскольку я никак не могу опровергнуть ваши слова, им придется сжечь нас обеих, – заметила Карла.

Она сцепила пальцы рук, когда у нее в животе опять что-то напряглось, но пока это были не схватки.

– Воля твоя, – сказала Алис. – Старуха скучает по хорошей компании. Но все, что она говорит, твое. Можешь брать, а можешь отказаться – как пожелаешь.

– Беру с удовольствием. И мне тоже недостает хорошей компании.

– Не думаю. – Хозяйка вскинула голову и прищурилась. – Кто твой ангел?

– Мой ангел Ампаро.

Карла ответила не задумываясь, полностью не осознавая смысла этих слов.

– Ее свет сияет прямо у тебя за спиной, – заявила Алис. – Она бледная, как заря. И такая же бесстрашная.

– Да, это Ампаро.

Итальянка почувствовала, что к глазам подступают слезы, и моргнула. Она оглянулась, но ничего не увидела. Разум отказывался верить странной собеседнице – зато желало верить сердце. Карла вновь повернулась к старухе, и Алис увидела, что она поверила ей.

– Тебе повезло иметь такого защитника, особенно для этой работы, – продолжила хозяйка дома.

– Она была моей лучшей подругой. Она…

– Ампаро все знает. Ты тоже. А старухе не обязательно. Просто нам обеим полезно помнить, что она здесь.

– Спасибо, что показали мне ее. Да, это хорошо, очень хорошо.

Алис поерзала на стуле, устраиваясь удобнее, и сцепила пальцы рук.

– Давай немного помолчим, чтобы Ампаро знала, что мы рады ее присутствию, – предложила она своей гостье.

Карла закрыла глаза и позволила духу Ампаро войти в ее сердце. Она вспоминала счастливые дни, проведенные вместе с подругой. Такие разные, что даже трудно себе представить, они вместе создавали музыку. Как выразился Матиас, странные пути соединили их с Ампаро, а также их обеих с ним… И не менее странные пути привели ее за этот стол. В обычных обстоятельствах итальянка спрашивала бы себя, что здесь происходит, и сама формулировка этих вопросов исключала бы самые важные ответы. Но теперь Карла чувствовала себя дома, сама не зная почему. Она нигде не находила покоя – ни в мрачном мавзолее, который воздвигли для нее родители, ни в доме, где она прожила двадцать лет. Это чувство приходило к ней лишь ненадолго: когда она уносилась в бесконечный мир музыки и когда скакала верхом. А еще среди страданий и хаоса в госпитале Мальты. В объятиях Матиаса. И как ни странно, здесь, в этой убогой халупе.

Печаль острой иглой пронзила ее сердце. По щекам потекли слезы.

– Простите, мадам, – всхлипнула графиня.

– Не сдерживай слез, любовь моя.

– Я совсем растерялась.

Алис протянула руку через стол, и Карла сжала ее.

– Матиас пропал, Орланду пропал, – пробормотала итальянка. – Дети, которых я целовала на ночь, убиты, а я слушала их предсмертные крики. И ничего не делала. Повсюду безумие, жестокость, убийства, жадность…

– Только не здесь, любовь моя, не здесь.

Карла не удержалась и посмотрела на открытую дверь, за которой было видно происходящее во дворе.

– Оставь их, пусть развлекаются.

– Они развлекаются с трофеями, вырезанными из человеческой кожи.

– Когда-нибудь и голова моего сына украсит городские стены.

– Злом зла не поправишь.

– Женщина этого и не говорит. Она лишь указывает – в полном согласии с твоими словами, – что варварство и низость всего лишь грани мира людей.

– Но почему так? Разве мы все не сыты этим по горло?

– Забудь о политике, любовь моя. Не ищи ответы там, где их нет.

– Значит, мы беспомощны?

– Вовсе нет. Мы не можем остановить творимое зло и тем более отомстить. Люди слишком заняты тем, что происходит с ними. В головах и пиках недостатка никогда не будет. Но это они беспомощны. Это они продали свои души идолам, которых сами же придумали. Только нам не обязательно заражаться их безумием и злобой. Мы можем пригласить сюда их ужасы, а можем и не делать этого. Мы можем жить так, как предназначено Матерью Природой, прямо здесь и сейчас, причем неважно где, потому что мы существуем и настоящее – это мы: ты, и твой ребенок, и Ампаро, и то, что осталось от меня, старой чертовки.

– Мои туфли наполнены кровью, по которой они ступали. Это не так легко забыть.

– Простая женщина не просит тебя забыть, и не говорит, что это было легко. Но мы можем обращать внимание только на то, что делает нас больше, а не меньше.

– Но именно ваш сын… – начала было Карла, но прикусила язык.

– Мой сын бессчетное число раз разбивал мое старое сердце. Так поступают все сыновья, а матерям остается лишь прощать. Они мужчины. Они чудовища, даже те, кого считают – и особенно те, кто сам себя считает, – венцом Творения. Но мы не можем устоять перед ними, как невозможно выйти под дождь, не намокнув. Они боятся жизни, даже если не испытывают страха перед смертью, потому что нутром чуют, что не в состоянии подчинить ее, как бы ни пытались. Поэтому они сочиняют свои чудесные сказки – за этот талант следует отдать им должное – и говорят: «Таким и должен быть мир». Они хотят властвовать над миром «каким он должен быть», вместо того чтобы жить в том, каков он есть. И поэтому мужчины всегда воюют, друг с другом, сами с собой и с самой Жизнью. Свою проклятую выдумку они называют «цивилизацией». Париж ее центр, говорят нам, и это лучшее доказательство, чем все те, что может предложить тебе старая ведьма.

– У меня тоже есть сын.

Алис ничего не ответила. Невидящий взгляд графини уперся в стол. Орланду, абсолютно невинный, не способный что-либо выбрать, разбил ее сердце, еще не зная о том, что оно у нее есть. А потом еще раз, когда оставил ее и уехал в Париж. И когда уговорил Матиаса научить его владеть ножом, и…