Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

уже переключился на экран, думая о чем-то своем. Видимо, о той женщине, что ждет вечером…

И все бы закончить на том, прожить в мире еще полдня, в надежде на лучшее. Пойдет сынок завтра на дорожную насыпь, а там лопатами щебень кидают. Постоит, попинает мерзлые комки, закурить попросит и уйдет ни с чем.

– Зорька сбежала…

– Так и не нашли? – спросил без любопытства.

Отец хлопнул себя по коленям:

– Такие вот дела.

Сам виноват… Какое дело уготовил сыну? У самого работа странная: никого не трогать, никому не мешать. И уж непонятно – плохо это или хорошо, – но не вернуться ни ему, ни сыну к занятиям предков, когда в родовых стойбищах жизнь была привычной для всех поколений от младенца до старика.

Сын качал ногой под громкую музыку, и эти толчки доходили неприятной отдачей по дивану. Вася честно смотрел на экран, пытаясь угадать секрет притягательности визгливой певицы. Видимо, телом добирает!

На лице Игоря блуждала равнодушная улыбка. Сейчас отец уйдет, и он опять ляжет спать. Потому что так легче дождаться вечера, когда сбудется то, о чем кричит певица! Придет к нему тайно его бывшая учительница.

Вася понимал и сына, у которого нет здесь привычного общения, и молодую учительницу, которой трудно выйти замуж в деревне.

Уходя, он сказал, как бы невзначай:

– Всяко в жизни бывает, вот моя мать тоже была старше отца…

26

К своей свадьбе его будущая мать – семнадцатилетняя девушка – собрала почти сотню медных колец! Так было принято в алтайских улусах.

Младший брат ее жениха не был в числе кудаларов – тех, кто воровал невесту. Он помогал строить свадебный аил. И получил от невесты в награду, как и все гости, одно медное колечко. Счастливая девушка стояла у входа в зеленую юрту и раздаривала кольца, приглашая на свадьбу.

Алтайцы искусны в свадебных напевах: «Как златолистая береза белая – не она ли, распустившая волосы по спине? Не моя ли это взятая, не моя ли это усмотренная, не она ли?..»

А через год ее муж погиб на охоте. Молодая женщина осталась жить в новой семье, смущая сердце пятнадцатилетнего юноши: по законам племени вдова могла перейти к младшему брату.

Так и случилось.

Отец Васи увез молодую вдову на дальнее стойбище. За три года он выкупил раздаренные невестой колечки и принес ей обратно. Семья хотела для младшего сына другую суженую: калым за невесту дают лишь однажды! Но сын настоял на своем. Он подал отцу кувшин, повязанный белым платком, со словами: «Мой брат украл дочь у родителей, а я жену – у судьбы!» И дивилась родня, и говорили: что раннюю мудрость он взял от любви!

Вскоре молодые вновь уехали из села, жили обособленно, словно стыдились своего счастья или берегли его от чужих глаз.

Прожили вместе сорок семь лет – ровно столько колечек выкупил отец.

27

Проходя мимо открытой двери в баню, Вася остановился. Заглянул в парную с чувством потери. Даже более обидной, чем уход коровы.

Здесь еще пахло вчерашним теплом. Стояли полные ведра с водой, на гвозде возле фонаря висело чистое полотенце…

Вася сам топил баню и воду брал только из родника. Заранее нарезал ветки из можжевельника, подвешивая их к потолку для запаха. А перед тем как позвать жену – стелил в предбаннике на лавке белый войлок.

Это была его зеленая юрта.

Так у алтайцев назывался свадебный аил. Ставили его из девяти тонких березок: сучки срубались, но оставляли на вершинке зеленую метелку из молодых веток.

В старину березовый остов покрывали берестою, позже – белым войлоком. Жених разводил огонь для очага с помощью трута и огнива. (Раскаленные голыши в каменке бани напоминали каменное огниво.)

Невеста стояла у двери юрты и дарила гостям медные колечки. Для таких подарков алтайские девочки начинали запасаться кольцами с раннего детства.

На лавке в парной прилип старый березовый листок. Вася вздрогнул, будто откроется сейчас дверь и войдет жена, повязав голову белым платком, прикрыв груди густыми косами. И все как обычно: сидя на полке, Надя перескажет деревенские новости. Если муж спорил или сомневался, она плескала на каменку, согласно кивая; и пар быстро мирил их.

Париться Вася не любил.

Просто терпел, как будто бы угодил в грозовой ливень, исхлеставший ему спину и плечи, или провалился в полынью, не различая еще: жар или холод вонзается в беззащитное тело?

За то нравилось ему смотреть, как темнели светло-каштановые косы жены, становясь мокрыми. Даже свивались медными кольцами! И уж совсем удивительным, непостижимым и почти священным казалось ему действие – когда жена начинала мыться!

У нее была особая мочалка: мягкая, сильно вышарканная, похожая на прошлогоднюю шкурку змеи. Распластав мочалку на колене, Надя размягчала ее водой и мылом. Затем по очереди теребила пальцы правой ноги, пропуская меж ними змеиную вехотку. Усердно и терпеливо шоркала ступню, шутливо постанывая; и особенно мягко обходила косточку ниже лодыжки. Поднимаясь по ноге, она выгибала смуглую икру, напрягая бедро; затем вминалась ладонью в чашу живота…

И все заново повторяла с мизинца левой ноги.

Вася складывал молитвенно руки, уронив свою мочалку на смуглые колени. Глаза щипало не от мыла и пота, но от жалости и любви. Как прекрасно она терзала себя!

Надя закручивала мочалку на запястье руки, поигрывая от удовольствия пальцами. А намылив косы, ласково отирала ими плечи, будто снимала недельную тяжесть.

Вся она, в оседающей пене, казалась мужу, будто утренняя вершина: когда озаренная солнцем, появляется из тумана ее невесомая трепетно-розовая плоть…

28

На круглом коврике под кухонным столом все еще дремал кот. Умаялся с ночи.

– Ну, как он? – спросила Надя про сына.

– Одно на уме…

– Училка эта?

– Пусть дружит, – звякнул ложкой Вася, – может, настроится дальше учиться.

– Ты уж прям в невестки наметил!

– Его дело.

Как-то странно и очень быстро исчезла пена восхищения, что привиделась в бане.

Жена говорила так, будто и он был чем-то виноват:

– Сам-то что не женился на училке? Их в школе у тебя, как семечек в тыкве!

– Ну, поменьше! – ляпнул, пока Надя накладывала тушеную капусту в тарелку.

– Не хватило?

– Да где там…

Надя возмутилась:

– Из-за тебя пролила, вечно ты под руку!..

Всю жизнь ревновала его к школе. Но высказывала редко, со смешком. Просто хранила где-то глубоко. И любовь свою к мужу тоже хранила, как достаток в доме. Оттого и работала от зари до зари. А Вася никогда ничего не хранил и чувств никогда не утаивал.

– Ты ж меня как