Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Некоторые историки считают «Мою борьбу» своего рода планом будущих действий Гитлера, опасной и дьявольской книгой, которую, к сожалению, проигнорировали те, кому следовало бы ее заметить. Ничего подобного. После серьезной редактуры Амана, Ханфштенгля и других, постаравшихся сделать ее более грамотной и более связной по сравнению с первым беспорядочным черновиком, она все равно была напыщенной и скучной, и до победы нацистов на выборах в 1930 г. было продано лишь малое число копий этой книги. Однако после этого она стала бестселлером и оставалась таковым в продолжение всей эпохи Третьего рейха, когда не иметь эту книгу было практически равнозначно предательству. Те, кто читал ее, — скорее всего, относительно небольшая часть из тех, кто ее купил, — должны были столкнуться с изрядными сложностями в том, чтобы извлечь что-либо связное из той запутанной смеси автобиографических воспоминаний и подтасованных политических откровений. Талант Гитлера овладевать сердцами и умами состоял в публичных выступлениях, а не в письменных работах. Вместе с тем любой, кто прочел книгу, не мог иметь никаких сомнений относительно того, что Гитлер считал расовый конфликт основным двигателем, сущностью всей истории, а евреев заклятыми врагами германской расы, историческая миссия которой (под руководством нацистской партии) состояла в том, чтобы разрушить их международную власть и полностью уничтожить. «Национализация наших масс, — заявлял он, — будет успешной только тогда, когда наряду с положительной борьбой за сердце нашего народа мы уничтожим его отравителей во всем мире»[474].

Теперь в сознании Гитлера евреи были неразрывно связаны с большевизмом и марксизмом, которым было уделено гораздо больше внимания в «Моей борьбе», чем финансовому капитализму, владевшему мыслями Гитлера во время инфляции. Потому что Россия находилась там, где должна была начаться война Германии за «жизненное пространство», одновременно с уничтожением «еврейского большевизма», который якобы управлял Советской республикой. Эти идеи были изложены более детально во втором томе книги, написанном в 1925 г. и изданном в следующем году, с этого момента они стали центральными пунктами идеологии Гитлера. «Границы, определенные в 1914 г., не имеют никакого значения для будущего Германии», — заявлял он. Проводя параллели с обширными восточными завоеваниями Александра Великого, он утверждал, что «конец еврейского правления в России также станет концом России как государства». Земля, занимаемая теперь «Россией и ее вассальными государствами», в будущем перейдет в «производительное владение немецкого плуга»[475].

Взгляды Гитлера были четко изложены в «Моей борьбе» для всех, кто желал их увидеть. Никто из ознакомившихся с текстом не мог бы вынести из него убеждение, что Гитлер желал исключительно пересмотра Версальского мирного договора, восстановления границ Германии до 1914 г. или самоопределения немецкоговорящих меньшинств в Центральной Европе. И никто не мог бы сомневаться в его внутреннем, фанатичном и действительно жестоком антисемитизме. Однако убеждения и намерения — это не то же самое, что планы и проекты. Когда дело доходило до способов реализации этих убеждений, текст Гитлера точно отражал общую политическую ситуацию того периода, когда он был написан. В то время французы были врагами, которые лишь недавно ушли из Рура. А британцы, напротив, казались вероятным союзником в борьбе против большевизма, учитывая, что они оказывали поддержку белым в русской гражданской войне всего несколько лет назад. Немногим позже, когда Гитлер писал другую похожую работу, которая не публиковалась при его жизни, на международной повестке дня было противостояние Германии и Италии за Южный Тироль, поэтому он сконцентрировался на этом[476]. И тем не менее, несмотря на все эти тактические уловки и трюки, центральное место в его работах всегда занимало постоянное устремление к «жизненному пространству» на Востоке и яростное желание уничтожить евреев. Опять же, все это нельзя было осуществить сразу, и очевидно, что Гитлер на этой стадии не имел четкого представления, как и когда этого можно добиться. В ходе реализации этого замысла также предстояло совершать множество тактических маневров и принимать различные промежуточные решения. Однако ничто из этого не меняло ненависти Гитлера к евреям, требовавшей геноцида, или его параноидального убеждения, что на них лежит вина за все беды Германии и единственным окончательным решением будет их полное уничтожение как биологической сущности, — убеждения, выразившегося не только в «Моей борьбе», но и в словах и фразах, которые Гитлер использовал в своих выступлениях, а также в общей атмосфере возрожденческой нетерпимости, в которой они проводились[477]. Евреи были эпидемией «хуже черной смерти», «червями в разлагающемся теле Германии», и их предстояло выбросить с властных постов, а затем всех разом изгнать из страны, при необходимости силой. Что должно было произойти с евреями в Восточной Европе после захвата ее жизненного пространства Германией, он не мог сказать, однако пылающая ярость его слов оставляла мало сомнений в том, что их судьба будет печальной[478].

Структура его книги, широкая известность, полученная на процессе, потоки лести, изливавшейся на него со стороны правых националистов после попытки путча, — все это убедило Гитлера, если он еще не был убежден в этом, что он был человеком, которому суждено претворить эти идеи в жизнь. Провалившийся путч научил его, что он не сможет сделать даже самый первый шаг — захватить верховную власть в самой Германии, — полагаясь только на силу полувоенных формирований. «Марш на Рим» был снят с повестки дня в Германии. Необходимо было завоевать массовую поддержку населения за счет пропаганды и массовых выступлений, которые, как Гитлер прекрасно знал, были его главным козырем. Революционный захват власти, о котором до сих пор мечтал Рём, в любом случае был обречен на провал, если бы он проводился без поддержки вооруженных сил, недостаток которой так остро ощущался в ноябре 1923 г. Гитлер не встал на путь «законности» после неудавшейся попытки путча, как иногда утверждали впоследствии, в том числе и он сам. Однако он понял, что для свержение веймарской системы потребуется нечто большее, чем несколько суетливых выстрелов, даже во время такого ужасного кризиса, как в 1923 г. Приход к власти, очевидно, требовал содействия со стороны ключевых участников этой власти, и хотя он получил некоторую поддержку в 1923 г., ее оказалось недостаточно. В отличие от 1923 г., во время следующего кризиса, которому предстояло случиться менее чем через десять лет, он сделал так, что армия и основные государственные институты были либо нейтрализованы, либо активно работали на него[479].

Тем временем положение нацистской партии после ареста Гитлера и его заключения в тюрьму казалось практически безнадежным. Военизированные отряды развалились, а их оружие было конфисковано правительством. Кар, Лоссов и Зайссер, полностью скомпрометированные участием в путче, были отстранены новым правительством под руководством лидера Баварской народной партии Генриха Хельда. Баварский сепаратизм и ультранационалистские заговоры дали дорогу более традиционным формам региональной политики. Ситуация успокоилась, когда закончился период гиперинфляции, а в Берлине приняли политику «исполнения», которая практически сразу дала свои плоды после реструктуризации репараций в соответствии с планом Дауэса. Лишенные своего лидера, нацисты снова разделились на мелкие грызущиеся группировки. Рём по-прежнему пытался объединить оставшиеся осколки военизированных отрядов, преданных Людендорфу. Гитлер назначил руководителем нацистской партии Альфреда Розенберга как фактически единственного из лидеров, оставшихся в стране на свободе. Однако Розенберг оказался совершенно неспособным установить какой-либо контроль над движением[480].

И нацисты, и коричневые рубашки были теперь вне закона. Они оказались совершенно неподготовленными к подпольному существованию. Мнения по поводу будущей тактики — следовать военным или парламентским путем — значительно расходились, и соперничество таких фигур, как Штрайхер и Людендорф, а также массы ультранационалистических групп, которые пытались объявить себя преемниками нацистов, были лишь жалкими попытками возродить движение. Гитлер более или менее умыл руки и отошел от всех этих скандалов, объявив, что уходит из политики, чтобы написать книгу. Дела не слишком улучшились, когда вопреки рекомендации государственного обвинения Гитлера выпустили под честное слово по решению Верховного суда Баварии 20 декабря 1924 г. До истечения срока приговора ему оставалось почти четыре года, в течение которых ему следовало вести себя крайне осторожно, чтобы не нарушить условия освобождения. Ему было запрещено выступать на публике на большей части территории Германии до 1927 г.; до 1928 г. ему был запрещен въезд в Пруссию, которая занимала больше половины сухопутной территории Веймарской республики, и именно там проживало большинство населения. Правые ультранационалисты потерпели унизительное поражение на национальных выборах 1924 г. Единственным лучом света во мраке стал отказ австрийского правительства принять Гитлера обратно в ответ на официальные попытки его репатриации[481].