Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи. - Ирина Николаевна Легкодух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особенно ярко дядя описывал свои детские впечатления. Например, однажды, он с такими подробностями живописал приезд царя Николая II с семьей в Асканию Нову, что я и до сих пор удивляюсь. Как-то в дореволюционной книге, случайно обнаруженной в букинистическом магазине, я прочитал описание путешествия российского самодержца с семьей, составленное их попутчиком, и был потрясен — я уже знал больше подробностей и деталей!
Дядя, к которому я пришел поделиться впечатлениями о прочитанном, внимательно меня выслушал, лукаво усмехнулся, достал из комода ветхую шкатулку и торжественно извлек из нее маленькую серебряную царскую монетку достоинством в 5 копеек. Эта была та самая монетка, брошенная в придорожную пыль сельским детишкам где-то возле Чаплынки, одной из дочерей царя Николая. Тогда, в далеком 1913 году поднятая с земли монетка и через 90 лет всё еще хранилась в дядиных тайниках. А ведь 5 копеек в те времена, тем более для сельского мальчишки, были несметным богатством. Но вот ведь не истратил, не потерял. Всю жизнь помнил, берег, пронес через страшную жизнь, через все тяготы непростой судьбы: сквозь революции, войны, голодоморы, экспроприации, коллективизации, через все лихолетья того века, в котором пришлось ему прожить едва не от первого до последнего дня окровавленного и несправедливого века-удава-обмащика.
Мои деды-прадеды и по материнской, и отцовской линии были жителями села Григорьевка Днепровского уезда Таврической губернии. Их судьбы тесно переплелись едва не от самого основания села в 1862 году, которое было построено рядом с ногайской деревней Биюк-Чокрак. Деревня опустела не по воле жителей — за несколько лет до приезда новых украинских поселенцев.
А предки мои были не просто односельчанами, а близкими соседями — через межу. Вот потому я и знаю историю возвращения своего деда, маминого отца в родное село, да и некоторые подробности его японского пленения. Жаль, что услышал историю не из уст человека, который пережил всё это, но все-таки родного человека.
Да что там, если бы не дядя Николай, я бы никогда не узнал, что фотография, которая всегда хранилась и хранится в нашем доме с особой бережностью — была прислана дедом из Японии, из Наросино. А позже узнал, что сфотографировали деда японские "империалисты", за свои же денежки, чтобы он отослал ее домой в далекую Причерноморскую степь, чтобы родные узнали — Максим Булацан жив!
Вот ведь какие чудеса, подумает каждый, кто знает, читал, слышал, как с пленными обходились в другие времена, другие власти, иные вожди, провозглашавшие создание счастливого и справедливого общества. Именно с этой фотографии начались мои поиски подробностей и деталей жизни моего деда и, прежде, истории его пленения и чудесного возвращения.
Когда дед вернулся из Японии, моя матушка еще не родилась, хотя бабушка Лукерья Степановна, в девичестве Шерметинская, уже родила старшего сына, моего дядю Акима. Но первенец родился, когда ее суженого уже забрили в армию и отправили на войну в Манчжурию. Мама рассказывала, что дед не очень любил вспоминать про японский плен еще и по причине того, что был ранен и рука многие месяцы его мучила. А медали с крестами, которые он заслужил на войне, домашние так долго прятали по углам, подальше от советской власти, что они потерялись. А серебряная памятная японская медалька с иероглифами без сожаления была обменяна на муку во время оккупации. Немец, что жил в нашем доме на теперь исчезнувшей симферопольской улице Островского рядышком с 3-й средней школой, случайно узнал, что дед был в японском плену, и принялся выпытывать, что да как, а когда узнал, что есть медалька — таки ее выжилил. Слава Богу, что не задарма, за полмешка муки.
То, что Россия проиграла Японскую войну, в Григорьевке узнали от полицейского, который привез губернскую газетку и рассказал об этом на сельском сходе. Потом поползли слухи, что почти все, "таврические", кто остался в живых после боевых действий, попали в плен. Но от пленных никаких вестей не было. Только глубокой осенью 1904 года пришла первая весточка — семья Терлецких получила письмо. Весть о том, что оно лежит на почте в Чаплынке, принес Гнат Рыдвановский, глава большого семейства, который ездил в поселок по своим делам и случайно услышал об этом от почтмейстера, своего дальнего родственника. Старый Терлецкий уже запрягал бистарку, чтобы ехать за письмом, когда в деревню прискакал околоточный Степан Иванковский и привез таинственное послание.
Сбежались родня, соседи. Под причитания женщин, отец Франи — Томаш Казимирович после долгого колебания конверт таки вскрыл, да читать от волнения не смог. Околоточный взял письмо и по слогам, как и всякий малограмотный, принялся читать. Слушали молча, затаив дыхание. Вот так и узнали, что пленных, попавших в руки японской армии в Порт-Артуре, перевезли в Японию, где они и коротают время в специальном лагере.
Но, слава Богу, двое сельчан Франя Терлецкий и Максим Булацан живы. Письмо читали и перечитывали, чуть не до дыр, пока Томаш Казимирович его не забрал и не спрятал за иконой. Вот только было непонятно, почему письмо написал малограмотный Франя, а не Максим, который имел за спиной три класса церковноприходской школы. Семья Булацанов по этому поводу сильно волновалась, а моя бабушка Лукерья каждый Божий день ходила в церковь и ставила свечку "за здравие" своего суженого. Это уже потом все узнали, что дед был ранен в руку и писать не мог.
А через время дошли слухи, что и сын шинкаря Соломона из Каланчака — Ицык, тоже жив и в том же лагере. Хоть и еврей, но и за него в селе порадовались и помолились — всё свой, земляк. Да и парень-то неплохой — до войны, еще парубком, развозил по селам какой-никакой товар; хотя женщины и ругались, привозил и горилку, но мужики вспоминали добрым словом: не дурил, лишнего не брал, аккуратно привозил всё, что заказывали, и в срок, и был простым, не заносчивым.
А ближе к весне сам почтмейстер неожиданно привез в село два пакета из Японии. Лукерья перепугалась и долго боялась распечатать — а вдруг какие нехорошие вести. Но когда забежала соседка и сказала, что Франя Терлецкий прислал фотографию, настоящую, из Японии — бабушка конверт вскрыла и, увидев на фотографии мужа, грохнулась в обморок. Это и была та самая фотография моего деда Максима.
