Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи. - Ирина Николаевна Легкодух

Но однажды я услышал от них странную и неизвестную фамилию для нашей семьи — Трумпельдор. Мой дед тут же запретил мне произносить ее при чужих людях. Лишь недавно, в 2010 году, от симферопольца Бориса Теодоровича Румшицкого, внука одного из этих стариков, я узнал, что друг моего деда — Хаим Шиа Мостовой — был дружен с Иосифом Трумпельдором.

Показателен для того времени — периода государственной борьбы с сионизмом и обострения отношений Советского Союза с Израилем — следующий эпизод. Однажды Борис принес в школу и показал в классе старинную фотографию, на которой в военной русской форме с наградами были сняты его дед вместе с Иосифом Трумпельдором. Реакция класса была настолько заинтересованной, что родителей Бориса вызвали в школу, где в кабинете директора с ними состоялся крайне неприятный для советского времени разговор о сионизме и неправильном воспитании ребенка. К сожалению в результате этого скандала сама фотография, которую сейчас посчитали бы ценнейшей, исчезла...

По стечению обстоятельств в 2001 году я разговорился со своими хорошими друзьями об этом знаменитом человеке, и один из них — Лев Оренштейн рассказал мне и Григорию Рикману, хозяину дома, где мы беседовали — о том, что в пригороде Тель-Авива живет семья крымчан Розенблюм, у которых в доме на Приютненской (ныне — ул. Пушкина, 6) Трумпельдор останавливался во время своего пребывания в 1919 году в Симферополе.

Во время этого разговора и родилась идея установки памятной доски, на реализацию которой ушло более двух лет.

Выяснилось, что разрешение на установку доски можно получить лишь при четком доказательстве события и наличии свидетелей. Лев Оренштейн в это время уже проживал в Израиле. Ему-то от нашей общины мы и послали 15 марта 2002 года письмо-ходатайство в адрес "Объединения граждан Израиля — выходцев из Крыма".

Льву Оренштейну удалось в Израиле получить три ключевых документа по доказательству пребывания И.Трумпельдора в 1919 году в Симферополе. Первый документ — нотариально заверенная копия воспоминания Григория Розенблюма, 1911 года рождения — члена семьи, в которой Трумпельдор жил в Симферополе. Еще один документ — подтверждение директора музея "Подворье Тель-Хай" с приложением копий документов о Трумпельдоре и его героических поступках. И последний документ — письмо-ходатайство о поддержке идеи создания и установки доски от "Объе

динения граждан Израиля —

выходцев из Крыма", за под

писью Председателя — Ми

хаила Перича.

Получив эти материалы, я написал текст будущей доски, опираясь на тексты документов и заметок, полученных из "Подворья Тель-Хай".

Для того, чтобы текст был не дилетантским, я привлек к его анализу профессионалов — главу Представительства Всемирного еврейского агентства "Сохнут" в Крыму — Михаэля Штейнгофа и директора Израильского культурного центра в Одессе, первого секретаря посольства государства Израиль в Украине — Макса Шенкенмана.

После согласования текста М.Шенкенман написал на иврите фразу Иосифа Трумпельдора, произнесенную им перед смертью: "Я счастлив умереть за Родину". Ее вместе с портретом героя мы и поместили на мемориальной доске, художественный проект которой замечательно исполнил симферополец Олег Ростиславович Насибуллин.

Остается отметить разницу в поведении двух ответственных лиц во властных структурах, от которых зависело, будет ли установлена мемориальная доска на доме № 6 по улице Пушкина. Председатель Комитета по охране памятников Автономной Республики Крым С.А.Павличенко подписал разрешение без оговорок, а вот для получения подписи Симферопольского городского головы В.Ф.Ермака члену нашего правления — Г.А.Бейму пришлось организовать звонок Председателя Верховной Рады Б.Д.Дейча, только после чего разрешительная подпись городского головы была получена.

И вот он — долгожданный праздничный день! Торжественное открытие мемориальной доски состоялось 12 мая 2003 года — к очередному Дню Независимости государства Израиль. Все документы и киносюжет об ее открытии были переданы в том же году через Григория Рикмана в музей Героизма и Катастрофы "Яд ва Шем" (Иерусалим).

При создании документов на получение разрешения установить доску Иосифу Трумпельдору были учтены также данные, полученные военным журналистом, редактором газеты "Рассвет" Севастопольской еврейской общины — Борисом Гельманом о подготовке халуцим в Крыму и отправке их из Балаклавы в Палестину. По моему мнению, эти сведения могут служить основанием для установки доски и в городе Балаклава.

Симферополь, 2010 г.

Л. Пилунский. Старая фотография

Цепочка человеческих судеб: дед Максим и безымянный для меня храбрый солдат Иосиф...

То, что мой дед Максим был в японском плену, я знал с детства. Дома об этом много говорили, а после смерти деда частенько вспоминали. На старинном трехэтажном дубовом буфете родительского дома в Симферополе, на самом видном месте, стояли две удивительные квадратные фарфоровые вазы, расписанные диковинными иероглифами и цветами. Вазы привез дед из плена как сувениры, как память о далекой стране, где он больше года томился в плену в лагере для военнопленных возле города Наросино. Одна из этих ваз и до сих пор стоит в моем книжном шкафу — теперь уже как память о моем деде — Максиме Давыдовиче Булацане.

К сожалению, дедушка ушел из этого мира, когда мне было всего семь лет и я, может быть, и слышал, что-то из его рассказов, воспоминаний о пленении, о житье-бытье, да разве запомнил... Лишь только обрывки да яркие эпизоды совершенно не выстроенные в один ряд, человеческой жизни. Что уж эпохи и череды исторических событий.

Хотя деда помню очень хорошо — сухощавого, седого, стройного с белым коротеньким ежиком и торчащими, непослушными такими же седыми усами. Больше всего мне запомнились походы в магазин на угол улиц Полярной и Куйбышева, которую он непременно называл Бахчиэльской. В магазине дед Максим обязательно покупал мне глазированные ржаные пряники. Я их и до сих пор люблю и, если попадаются на глаза, непременно покупаю. Вот только жаль, что они теперь не такие вкусные, как в детстве...

А еще дед Максим привез из Японии красивую морскую раковину, которую я частенько прикладывал к уху и слушал, как мне говорила мама, его дочь, шум далекого Японского моря. И я в это искренне верил. К моему рождению, а это случилось через сорок лет после возвращения деда, это почти всё, что сохранилось в нашем доме из японских подарков, которые привез он из заморской страны.

Позже, многие эпизоды жизни деда Максима мне рассказал дядя Николай, старший брат моего отца, который прожил долгую и трудную жизнь, но до столетия не дожил всего несколько месяцев. Дядя до глубокой старости умудрился сохранить уникальную память. Такую, что деталями и