Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович

Но подобно тому как в зеркальном отражении наша правая рука становится левой, а сердце перемещается из одной половины груди в другую, Андрей тоже не мог быть точной копией Романа Сергеевича: восприняв его пороки, он вполне современно «обогатил» их невиданным цинизмом. Иначе быть не могло, потому что, понаблюдав в родном доме извечную борьбу добра со злом и убедившись, что зло побеждает, он  с о з н а т е л ь н о  взял его себе на вооружение, сохранив при этом душевные симпатии к бабушке, то есть к добру. Это не могло не раздвоить Андрея, не превратить его в циника, что было особенно опасно: он мог теперь совершать подлости с улыбкой на устах, а предательство — с одновременным заверением в вечной дружбе.

Но даже отсюда Андрею еще далеко было до преступного финала! Барьер, отделяющий его от уголовного мира, стал, конечно, ниже, но мы знаем людей и с более трудным характером, с более сложной судьбой, которые, однако, этот барьер не перешагнули. Они несли окружающим неуживчивость, нетерпимость, вздорность натур и злобу, не давали близким ни счастья, ни покоя, но все же не грабили, не убивали, не насиловали! Вероятно, и Андрею, чтобы перешагнуть на «ту сторону», нужны были какие-то особые обстоятельства, о которых нам еще предстоит говорить.

Но прежде — о том, п о ч е м у, по каким причинам семья оказалась неспособной не только правильно воспитывать Андрея, но и предохранить его от дальнейшего падения.

4. АВТОМАТ — АВТОМАТУ

Болезнь века. О прошлом мы говорили с Малаховыми мало, они неохотно ворошили память. Я знал только, что их детство пришлось на военные годы и было связано с лишениями и трудностями, пережитыми всем поколением нынешних сорокалетних.

Роман Сергеевич фактически рос без отца, который был геологом, месяцами находился вне дома, а затем и вовсе ушел из семьи или, точнее говоря, не вернулся к ней после очередной полугодичной командировки. Войну он провел на фронте, остался цел, но Роман Сергеевич мог считать его для себя «без вести пропавшим». Жил он вдвоем с матерью, больной и несчастной, которая целиком отдавала себя единственному сыну, даже последний день и час своей жизни: она, по рассказу Романа Сергеевича, с утра вязала ему свитер, да так и умерла вечером со спицами в руках.

Мне было известно, кроме того, что семья Зинаиды Ильиничны в первый же месяц войны попала на оккупированную территорию, отец стал партизанить, а дочь, два сына и Анна Егоровна прятались от немцев в землянке. Отец был пойман гестаповцами, его повесили на городской площади. После войны, чтобы поднять семью, Анна Егоровна вторично вышла замуж за «большого человека, брата генерала», да неудачно. Он работал на станции буфетчиком, оказался алкоголиком и, основательно намучив Анну Егоровну и детей, скончался в «психушке» от запоя.

Могу представить себе, сколько сил пришлось отдать молодым Малаховым, на какие пойти ограничения, чтобы встать на ноги: не надеясь на чью-либо помощь, они вдвоем получили высшее образование, одновременно учась и работая, и между прочим родили в этот сложный период сына.

Я написал «между прочим» и подумал, что, кажется, попал в точку: Андрей действительно был «излишеством» — в том смысле, что родился не вовремя, или, как откровенно сказал Роман Сергеевич, «не в жилу». Но в какой степени это должно было отразиться на его воспитании? Успех, как мы знаем, больше зависит от личных качеств родителей, нежели от условий, в которых они живут, иначе в бедных семьях никогда не вырастали бы прекрасно воспитанные дети, а они вырастают, и не реже, чем в обеспеченных. Когда отец с матерью находятся в добром согласии и имеют неистощимый запас любви, терпения и доброты к ребенку, они практически в любых условиях, но только с большими или меньшими трудностями воспитывают настоящих людей.

К сожалению, Малаховы в согласии друг с другом не были, нужным запасом чувств не обладали и, насколько нам известны их характеры, обладать не могли. С этой точки зрения можно предположить, что, когда бы ни родился Андрей, он всегда был бы «не в жилу»: Малаховым просто не хватило бы ни физических, ни духовных сил, чтобы серьезно заниматься ребенком, что, собственно говоря, и случилось.

Очень скоро супруги стали «валить» ответственность за воспитание ребенка сначала друг на друга, а потом, объединившись, на школу, Анну Егоровну, уличных друзей Андрея и так далее, обнаружив тенденцию к бесконечному расширению списка «виноватых». Правда, Роман Сергеевич еще заходил в школу, еще просиживал в директорском кабинете по часу или по два и даже плакал однажды «настоящими», как выразилась директриса, слезами, прося совета, как быть и что делать с сыном. Но буквально на следующий день после развода с Зинаидой Ильиничной — примерно за год до ареста Андрея — он как отрезал, и больше его в школе не видели. Полагаю это решительным доказательством того, что прежние заботы отца о сыне диктовались отнюдь не внутренней потребностью Романа Сергеевича.

И как факт: отношения в доме Малаховых почти всегда были аморальными — в том смысле, что основывались не на морали. Роман Сергеевич без радости нес в дом зарплату. Зинаида Ильинична без удовольствия готовила обед. Андрей съедал его без благодарности, как в столовой, и все это делалось только потому, что иначе нельзя: брак — узаконен, крыша — общая, прописка — у всех, соседи — начеку. Улыбка, доброе слово, приятный сюрприз и прочие признаки нормальной семейной жизни, когда-то, возможно, бывшие в доме Малаховых, постепенно исчезали, пока не превратились в такого же редкого гостя, как хороший солнечный день в дождливую осень. А если вдруг Роман Сергеевич и начинал говорить жене приятные слова, в стопроцентную искренность их уже никто ее верил. «Чего-то просить будет», — решал про себя Андрей. «В чем же он виноват, кот паршивый?» — думала Зинаида Ильинична, и они, как правило, не ошибались, потому что пора натуральных чувств давно миновала, уступив место фальши и неискренности. Зинаида Ильинична, хотя и говорила иногда, что любит мужа, сама себе не верила. Роман Сергеевич, хотя и убеждал друзей, что терпеть не может жену, был, в сущности, к ней равнодушен. А оба они постоянно ощущали некую тягостность от присутствия в доме сына, который не то чтобы очень мешал им жить, но и был не нужен. Однако перед окружающими приходилось делать вид, что без Андрея они не мыслят своего существования. Фальшь разъедала семью, и острее других ее чувствовал ребенок, пока не выработал в себе иммунитет в виде собственной аморальности.

Семья держалась семнадцать лет! Но не чувствами, не взаимной привязанностью, а инерцией, общим вкладом в сберкассе, жилплощадью, боязнью общественного мнения, отсутствием «подходящего варианта» на стороне и даже самой элементарной нехваткой времени, чтобы подумать и принять ответственное решение. Внутрисемейные связи были ослаблены до такого состояния, что уже не обеспечивали ни духовного, ни даже физического контакта. Малаховы работали на одном заводе, но едва интересовались делами друг друга. Их труд был как бы отчужден от сына: Андрей понятия не имел о профессиональных заботах отца и матери. Последний раз они выехали втроем за город в ту злополучную осень, когда Роман Сергеевич побоялся заночевать в стоге сена, — это было за девять лет до развода!

Болезнь века… Лишь в десяти семьях из ста родители ходят вместе с детьми в театры, на прогулки, в кино, в музеи, на стадионы — таков безрадостный результат исследования, проведенного социологами Тартуского университета. Лишь двадцать пять процентов из всех опрошенных ими юношей называют свои отношения с отцами «удовлетворительными», то есть основанными на тепле, сердечности и взаимопонимании, и только сорок юношей из ста считают отношения с матерями «благоприятными». Когда социологи предложили группе родителей графически изобразить процесс воспитания, почти все нарисовали цветы, поливаемые водой. Это было грубейшее и трагическое заблуждение, в какой-то степени объясняющее вышеизложенные «проценты», ибо на самом деле воспитание — процесс взаимный, предполагающий вовсе не односторонний «полив», а равноправный  о б м е н  духовными ценностями, с о в м е с т н у ю  деятельность родителей и детей, создание живой, душевной, искренней атмосферы в семье, — так и хочется воскликнуть: