Вот пришел великан… Это мы, Господи!.. - Константин Дмитриевич Воробьёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что с тобой? – спросила она, когда зашла ко мне за пальму. Варежки ее были такие же, что лежали в телефонной кабине. Такие же самые. – Что случилось? Тебе плохо?
– Да нет. Уже нет, – сказал я. – Просто мне не удалось преодолеть звуковой барьер.
– Какой барьер? О чем ты говоришь?
– О своем авторстве, – сказал я, – высота и скорость оказались большими, а голова маленькой. Не вынесла…
– Глупости! Ты просто устал… хочешь, посидим где-нибудь в кафе? Днем там, наверно, бывает пусто.
– У меня дома новогодний подарок тебе. Может, заберешь? – сказал я.
– Не хитри, – поморщилась Ирена.
– Кукла-неваляшка и духи. С тридцать первого декабря лежат.
– Почему же ты молчал всё время?
– Всё стоило около четырех рублей, но сегодня мне не стыдно подарить тебе это, – признался я.
– Потому, что имеешь возможность купить подарок подороже?
Я снял с ее левой руки варежку и заглянул внутрь. Там лежал автобусный билет и пятерка. Телефонная кабина плохо проглядывалась из-за пальмы, и я сходил к кабине, но ничего там не обнаружил.
– Ты в телепатию веришь? – спросил я и рассказал о варежках.
– Пойдем домой, я провожу тебя, – беспокойно сказала Ирена.
– Думаешь, я спятил? Я видел варежки так же отчетливо, как вижу сейчас тебя, – сказал я.
– Ну и ладно, и пусть!
– Но я же их трогал, – сказал я. – И билет видел. И пятерку!
– Когда ты звонил, у меня не было ни билета, ни пятерки. Ее принес Владимир Юрьевич перед моим уходом, когда я уже оделась. Пойдем, пожалуйста, домой!
На улице Ирена приказала мне идти впереди, и когда возле гастрономических магазинов я задерживался и оглядывался на нее, она стопорила шаг и тоже оглядывалась назад.
Мы впервые были у меня дома вместе. Ирена сняла варежки и шапку, а шубу запахнула на себе как перед дальней дорогой, – и я не стал просить ее раздеться, и сам не снял куртку. Кукла и духи стояли на откинутой крышке секретера возле свечек, и Ирена прошла туда мимо незаправленной раскладушки, как по обрыву над пропастью.
– Больше у меня ничего нет, – сказал я ей вдогон; я имел в виду не только духи и куклу – кроме халы и растворимого кофе, дома ничего не было из еды. – Может, мне все-таки сбегать в магазин за чем-нибудь?
– Нет-нет! Я тороплюсь на работу, – не глядя на меня, жестко ответила Ирена. Тогда я сообщил ей, сколько получил денег. Она нервно толкнула куклу, и та прозвонила печально и чисто. – Ты в самом деле… почувствовал себя на почте плохо?
– Ничего я не почувствовал! – сказал я. – И ты тоже с некоторых пор ничего не чувствуешь! Наладились дома отношения с нового года?
Она как под хлыстом обернулась ко мне.
– Я лучше уйду! А то мы сейчас поссоримся…
Я знал свою способность к мгновенному саморазорению и к оскорблению того свято-заветного, чему в эту секунду безгласно кричишь-каешься в своей преданности и любви. Я знал за собой эту темную и беспощадную силу слабости, и, чтобы не дать ей обрушиться на Ирену, сказал, что я детприемовский подонок, что у меня ничего не болело и не болит, и о варежках я наврал с умыслом, чтоб заманить ее на Гагаринскую.
– Вот! – сказал я. – Нравится?
– Не болтай! – заступнически сказала Ирена издали. – Ты всё это придумал на себя сейчас! Я же вижу… Глупый! Пойдем, пожалуйста, отсюда. Нам нельзя тут быть. Мы тут чужие…
– Куда мы пойдем? В издательство?
– Поедем к себе в лес.
– Он же не вездеход, – сказал я о «Росинанте».
– А может, тот человек опять там окажется с трактором.
– Это был грейдер, – сказал я. – И что тот человек подумает о нас? Тебе же это не безразлично, правда?
– Совершенно безразлично. Важно, что я сама подумаю о себе и о тебе.
Это не совсем соответствовало правде, но я не стал перечить. Духи Ирена забрала, а куклу оставила, так как ее некуда было спрятать, да и звонила она не всегда кстати…
У «Росинанта» оказались спущенными оба задних колеса. Судя по рваным дыркам в полотне покрышек, проколы были учинены чем-то толстым и трехгранным, – скорей всего, заточенным напильником. Ирена ждала меня на ближайшей автобусной остановке, куда я должен был подъехать на «Росинанте». До обеденного перерыва в издательстве оставалось несколько минут, и мы решили отправиться в аэропортовское кафе. Таксист нам попался старый и мрачный; бывают такие люди с заклёкло-кислыми физиономиями, которые сразу наводят тревожные мысли о прободении у них язвы двенадцатиперстной кишки. Это очень неприятный народ, склонный к зловредному перекору, когда их просишь о чем-нибудь. Я сказал «пожалуйста, побыстрей», – и шофер поехал со скоростью сорока километров в час. Мы сидели на заднем сиденье. Я украдкой обнял Ирену и прижал к себе.
– Ну вот видишь, – шепнула она. – Теперь мы совсем свои. – Она пригнула мою голову и сказала на ухо, кем чувствовала себя у меня дома; слово было темное, но она произнесла его свободно и трогательно, и я поцеловал ее, а шофер резко увеличил скорость, – наверно, видел нас в зеркало.
Как и в тот раз, в кафе было чисто и нарядно, но угловой столик за фикусом оказался занятым. Мы выбрали место напротив. Я подал Ирене карту-меню, и когда сел, то отрадно ощутил уютную помеху в заднем кармане брюк, куда переложил деньги из внутреннего кармана куртки.
– Ты, конечно, уже выздоровел, – насмешливо сказала Ирена. У меня и в самом деле всё прошло. – Чем ты намерен попользоваться?
Я ответил.
– Еще бы! Значит, бутылка полусладкого шампанского.
– Три, – сказал я. Ирена внимательно посмотрела на меня и согласно кивнула. Мы заказали закуски – много, чтобы заставить весь стол, – и шесть плиток шоколада.
– Пусть лежат
