Все могло быть иначе: альтернативы в истории России - Владимир Шевелев

…Вот ваши подлинные слова: «Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные 20-е годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием», ох, не ту меру получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, еще рассуждают о «суровости приговора».

…Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, — к творческому бесплодию. И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы».

В 1970 г. был ликвидирован последний оплот либеральной интеллигенции. С отставкой Твардовского с поста главного редактора «Нового мира» журнал утратил свою роль органа демократических сил. Вынужденный уход Твардовского из «Нового мира» отразил усиление консервативных тенденций в руководстве культурной жизнью. В последующие годы эти тенденции только усилились.

В 1970-е гг. выделились два пласта в художественной культуре — официальный и неофициальный, т. е. поддержанная и поощряемая государством культура и не признанная им. И тот, и другой пласты включали как высокохудожественные образцы, так и слабые произведения. В самиздате ходили не только произведения Бродского и Набокова, но и низкопробные детективы. И наоборот, официальная культура не исчерпывалась только произведениями с ярко выраженной идеологической направленностью. В зоне соприкосновения и пересечения этих двух культур все больше нарастал взаимообмен. Подлинным альтернативным самосознанием советской культуры за рубежом стали западная славистика и советология. Альтернативное литературоведение было представлено именами Аксенова и Бродского, история — Солженицына, Фельштинского, Некрича, Геллера.

Важную роль в общественной и духовной жизни с середины 1950-х неожиданно стала играть поэзия. Поэтические чтения впервые стали собирать толпы молодежи.

Правозащитница Л. Алексеева напишет:

«Увлечение поэзией стало знаменем времени. Стихами болели тогда люди, ни прежде, ни позже поэзией и вообще литературой особенно не интересовавшиеся. По всей Москве в учреждениях и конторах машинки были загружены до предела: все, кто мог, перепечатывал для себя и для друзей — стихи, стихи, стихи. Создалась молодежная среда, паролем которой было знание стихов Пастернака, Мандельштама, Гумилева. В 1958 году в Москве был торжественно открыт памятник Владимиру Маяковскому. После завершения официальной церемонии открытия, на котором выступали запланированные поэты, стали читать стихи желающие из публики, в основном молодежь. Участники той памятной встречи стали собираться у памятника регулярно, пока чтения не были запрещены. Запрет действовал какое-то время, но потом чтения возобновились. Встречи у памятника Маяковского в течение 1958–1961 годов все более приобрели политическую окраску».

Среди молодых поэтов — творцов «альтернативных миров», меняющих наши представления о мироздании, возвышалась фигура Иосифа Бродского. В массовом сознании это был некий мифологизированный образ: бог, культурный герой, персонаж окололитературных сплетен и слухов. И как поэт, и как человек Бродский — плод интеллигентского мифотворчества. Все споры вращались не вокруг Бродского-поэта, а вокруг Бродского-мифа. Но сам он всегда ненавидел тех, кто стремился слепить из его жизни героический миф. Этот «шестидесятник» Серебряного века был активным проповедником частной жизни. Он и свою Нобелевскую лекцию начал с этого: «Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего…».

Каждый большой поэт стремится преодолеть традицию, преступая законы времени и пространства. Это преодоление традиции, прежде всего, ощущается в форме — новое в ритмах, размерах, рифме, метафорах. Но преодолеть привычное в поэзии — это не только обрести свой голос, но и найти самого себя как творца. У Бродского высочайший уровень владения словом, но поэт претендует и на то, чтобы слово владело им. В своей Нобелевской лекции он говорит: «Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».

Поэзия Бродского — это попытка исследовать средствами языка различные варианты жизни, это пребывание в параллельных мирах, выстраивание альтернативы. Ему выпал путь канонизации и адаптации художественно-изобразительных открытий первой половины XX столетия. Но на этой основе он творил собственный мир с его смысловой изощренностью, множеством поворотов мысли, игрой языка и словесных образов. Бродский создавал мир по образу и подобию своему. Чтобы проникнуть в него, надо попытаться отождествить себя с поэтом. В его Вселенной мы ищем смысл жизни. «В чем поэт может участвовать, — говорил Бродский, — так это в сообщении людям иного плана восприятия мира, плана, непривычного для них»[232].

Поэт сам активно творил собственную биографию, свою жизненную и поэтическую судьбу. Его талант «прорастал» сквозь суровую обыденность, а врожденное мастерство, казалось, было не в его власти, а во власти той стихии образов, ритмов, слов, музыки, которой он дышал.

Суд и ссылка Бродского были крупным событием в 1960-е гг. В защиту поэта выступили Корней Чуковский, Самуил Маршак, Анна Ахматова, Константин Паустовский. В Советском Союзе Бродского до второй половины 1980-х практически не публиковали. С его стихами люди знакомились только через самиздат. В глазах властей поэт оставался антисоветчиком и диссидентом.

Бродский рос в ту пору, когда высокая трагедия, на которую была столь щедра первая половина XX столетия, казалось бы, сменилась сокрушительным безвыходным абсурдом. Приняв абсурд как данность и точку отсчета, он сумел построить на пустоте огромное поэтическое здание, восстановить непрерывность культуры. На бредовую систему, окружавшую его в юности, он с самого начала реагировал наиболее достойным образом, а именно — великолепным презрением. Он твердо знал, что империя культуры и языка есть нечто несравненно более могущественное, да и более требовательное, чем любые исторические империи. Поэтому он оказался несовместимым с той империей, в которой ему пришлось родиться. Это кончилось изгнанием — что, возможно, не менее трудно для поэта, чем физическая гибель, но всегда предпочтительнее для его читателя.

Философ в поэзии и поэт в философии, Бродский говорил с читателем о смысле жизни и смерти, о сути мироздания, о величии и низости человека, и разговор этот строился в расчете на Вечность. Как тут не вспомнить философа Кьеркегора: «Что такое поэт: несчастный человек, носящий в душе тяжкие муки, с устами, так созданными, что крики и стоны, прорываясь через них, звучат как прекрасная музыка».

В середине 1950-х гг. ворвался в мир поэзии Андрей Вознесенский. Уже вскоре стало ясно, что это автор, бросающий вызов шаблону, гладкописи, лакировке. Поэт стремился противостоять стандартности, серости, стереотипу мышления. Тем самым он нес свою альтернативу.

Вознесенский постоянно прибегал к гиперболе, гротеску, игровому моменту. Чтобы представить современность во всей ее сложности, в ее прямых и обратных причинно-следственных связях, поэт разрывает обычный любительский «снимок», превращает его в «негатив» и тем самым добивается эффекта новизны, необычности всего случившегося на глазах поэта и, следовательно, достоверного по сути своей.

Новые стихи Вознесенского рождались на стыке противоположностей: душевных, интонационных, поэтических, временных. Он осознал этот внутренний перелом, чреватый последствиями, неизвестными самому художнику, и все-таки благословляемый им: «Мир пиру твоему, земная благодать, мир праву твоему меня четвертовать». И даже свои стихи Вознесенский подчас читал, как бы ломая слова пополам, — первые слоги почти на крике, в конце — полушепотом.

Свой альтернативный мир творил и молодой Евгений Евтушенко. В середине 50-х гг. за ним закрепляется звание наиболее последовательного выразителя умонастроений молодого поколения. Яркое поэтическое дарование, новизна тематики, желание эпатировать слушателей и читателей были замечены сразу же. Его творчество получило широкое признание и вместе с тем постоянно вызывало дискуссии и полемику.

Евтушенко смело брался за решение сложных и острых проблем своего времени в тот момент, когда о них наше общество только-только начинало задумываться. Поэт ощущал и выражал носящиеся в воздухе перемены, нередко поражая четкой выявленностью своих симпатий и антипатий. Читатель постоянно слышал индивидуальную интонацию автора, его искренность и напористость, ощущал активность позиции.