Большевики и левые эсеры (Октябрь 1917 - июль 1918) - Ю Фельштинский

потерпела поражение. Но с этого момента Пьемонт стал играть веду

щую роль в деле создания единого национального итальянского

государства, и название "Пьемонт" вскоре стало нарицательным,

чем-то вроде "фронды".

Цит. по статье: Д. Рубнев. С. Цыпков. Следователь республики.

"Волга", 1967, No 5, стр. 122.

ВЦИК, V созыва, стр. 58.

В книге "В. И. Ленин и ВЧК" ошибочно указано, что Шейнкман погиб

в 1919 г. (См.: Ленин и ВЧК, стр.649). В его фамилии иногда встре

чаются разночтения: Шейман, Шейнман, Шейкман.

Красная книга ВЧК. Гуверовская копия, стр. 380, 381, 384, 385.

В свете июльского уничтожения левоэсеровской партии как полити

ческого института, а затем еще и ленинско-сталинского уничтожения

самих членов ПЛСР, не чем иным, как глумлением звучит заявление

советского историка К. В. Гусева, сделанное им в журнале "Комму

нист", о том, что блок большевиков с партией левых эсеров "просу

ществовал очень недолго, но исторический опыт взаимоотношений

большевиков и левых эсеров представляет интерес как первый

опыт сотрудничества коммунистов с непролетарской партией в

условиях победившей революции, сыгравший положительную роль

в укреплении ее завоеваний, и как доказательство лояльного

отношения коммунистов к мелкобуржуазным партиям, поддержи

вающим социализм". (К. В. Гусев. О политической линии большевиков

по отношению к мелкобуржуазным партиям. "Коммунист", 1976,

No15, стр. 94).

В вышедшей в 1918 г. брошюре левые эсеры писали: "Мы, как пар

тия, теряем вместе с тем друго-критиков слева и приобретаем против

нашей воли врагов-"друзей" справа. Большевики, естественно,

отворачиваются от нас, изменивших им в самую трудную и острую

минуту классовой борьбы, зато к нам примазываются правые с.-р, и

иже с ними. Мы расползаемся по швам. Советская партия социаль

ного переворота готова превратиться в заговорщицкую антисовет

скую соглашательскую партию". (Вокруг московских июльских

событий. Саратов, 1918, стр.3). Даже тогда ПЛСР больше всего

боялась "кооперации направо".

Левоэсеровский деятель П. Сапожков в связи с этим писал: "Низы"

партии даже не предполагали порой о возможности тех событий,

которые развернулись в центре... Московские события явились

громом при ясном небе..." (Там же, стр. 87--88).

эпилог

До тех пор, пока партия левых эсеров не была подавлена окончательно, Ленин в отношении с немцами придерживался выжидательной тактики. По свидетельству Г. Соломона, "Иоффе поминутно вызывали из Москвы и он часами не отходил от аппарата, беседуя с комиссаром иностранных дел. И, конечно, об этих беседах (в полпредстве -- Ю. Ф.) тоже циркулировали слухи и слухи, один нелепей другого".1 Трудно сказать, о чем беседовал с Москвою Иоффе. Ясно, однако, что сразу же после подавления "восстания" тон советского правительства по отношению к Германии резко изменился. Уже 9 июля Пятый съезд Советов, имея в виду прежде всего Германию, указал, что "в случае иноземного нашествия, с чьей бы стороны оно ни исходило, обязанностью всех рабочих и крестьян... явится беззаветная защита советского отечества против империалистов".2 Это был пробный ленинский шаг, оказавшийся удачным: съезд, еще три дня назад выступавший, в лице большевистской фракции, за мир любой ценой, высказался за защиту своего отечества. О возможной войне с Германией 10 июля говорил делегатам съезда и Свердлов:

"Сколько-нибудь точного сообщения от германского правительства мы еще не имеем, но косвенные указания успокоительного свойства мы имеем. Опасность не миновала, но пока не получили официальных сведений... Есть много шансов, что обойдется без войны, но сказать об этом категорически невозможно".3

В тот же день в разговоре с Вацетисом Ленин поднял вопрос о вероятной войне с Германией. Вацетис вспоминает:

"...Ленин показал мне донесения из Берлина о событиях на театре мировой войны... Много говорилось о революционном движении внутри Германии, которое охватило всю страну. В конце нашего разговора тов.Ленин задал вопрос: будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву. Я ответил, что латышские стрелки будут сражаться везде, где прикажет советская власть".

А когда днем 13 июля Вацетис прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о войне, с Германией был советским правительством уже решен. Вацетис пишет, что М. Д. Бонч-Бруевич не сразу принял его, так как был занят, а когда освободился, то вышел и сказал:

"Извиняюсь, был очень занят... Были представители французской миссии. Вы знаете, подготовляется вступление в мировую войну против Германии, и я не мог их не выслушать до конца... Россия находится в крайне тяжелом положении, она вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией -- это дело уже налажено..."4

Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии, уже и прежде холодная, теперь исчезла вовсе. Большевики отказались присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы гроба Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием в час, тем самым заставив всю процессию себя ждать. Чичерин же был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали однозначно. К тому же, он появился без головного убора -чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и спокойных, соответствующее впечатление.5 Большевики пытались продемонстрировать свое неуважение к ним во всем, в чем это было только возможно.

Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось

требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона солдат германской армии. Но Ленин не собирался отступать. Решившись на стремительное уничтожение ПЛСР, он доказал странам Запада решимость коммунистического правительства удерживать власть и добиваться победы. Бонч-Бруевич пишет:

"Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам... Такое быстрое подавление новых контрреволюционеров, аресты центров мятежников и суровая расправа с их зачинщиками и с главарями сразу же дали всем понять, что наше коммунистическое правительство твердо держит власть в руках и не собирается никому давать пощады. Все это вместе взятое несомненно произвело впечатление на правящие немецкие сферы и призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться".6 Таким образом, если до убийства Мирбаха военные действия между советской Россией и Германией практически не прекращались ни до подписания Брестского мира, ни после него; если до июля 1918 г. германское вторжение в Россию и оккупация Петрограда считались вопросом ближайших недель, даже не месяцев, то после убийства Мирбаха эта угроза стала отдаляться. Нужно было обладать дьявольским чутьем Ленина, чтобы еще 7 июля увидеть в этом второй (после разгрома ПЛСР) выигрышный ход: разрыв Брестского договора. Но этот тягостный договор Ленин не мог разорвать сразу же, после ожесточенной борьбы за мир на съездах, после многочисленных заверений в том, что мир жизненно необходим республике Советов. Он хотел, чтобы этот мир разорвала сама Германия.

Надежда на удачу мелькнула 14 июля, когда Бонч-Бруевич доложил Ленину о телеграмме с германскими требованиями. Вот свидетельство Бонч-Бруевича:

"Владимир Ильич в это время находился под Москвой... Я сообщил ему, что есть очень важные известия из Москвы.

От немцев?

Да, -- и я подал ему полученную телефонограмму.

Владимир Ильич быстро прочел ее Он рассмеялся

тем тихим смехом, за которым, я знал, выковываются у него твердые и ясные решения государственного мужа, непреклонного революционера... -Хорошо, мы им ответим, -- грозно сказал он... Он вдруг улыбнулся, даже тихонько засмеялся и сел за столик, ...и сразу углубился в работу... Я знал, что Владимир Ильич ждал самых худших последствий от провокаторского убийства германского посла;... он предчувствовал войну, о чем уже объявил в им написанном правительственном сообщении. Никакие ультиматумы не могли застать Владимира Ильича врасплох, ибо он всегда все предвидел, все взвешивал и изумительно ясно понимал все сложное общеевропейское положение вещей".7

В ответ на германское требование Ленин написал заявление, которое 15 июля обсуждалось на заседании ЦК РКП (б).8 Протокол этого заседания числится в "ненайденных",9 но составленный Лениным ответ был в тот же день оглашен на заседании ВЦИК. Сообщив об ультиматуме Рицлера и о его отклонении советским правительством, Ленин огласил затем заявление, написанное им в тот упомянутый Бонч-Бруевичем вечер. Он указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит