Белая лебеда - Анатолий Занин

— Про такое не спрашивают…

— Вот как? Выходит, одна я такая простушка… Все рассказываю, душу изливаю, а ты…

— Ина! Прошу тебя… Это очень непросто судить других.

— Не знаю… Тут не умом, а сердцем чувствуешь. Засушили наши сердца, Коленька. Сделали их каменными. Как в песне поется? А вместо сердца пламенный мотор…

— Но Дима погиб героем, а мы живыми остались… Живыми! Погиб великий зодчий! А ему пришлось мосты и дома взрывать… Ты-то хоть врачом… Всю жизнь была нужна людям, а я? Ни писателя не получилось, ни кинооператора… Перебивался… Достоинство и свободу личности охранял и защищал от посягательств… Все силы на это положил… А результаты? Разоблачил двух-трех негодяев и получил инфаркт!..

— Успокойся, милый, — Ина коснулась моей руки. — Теперь-то зачем принимать так близко к сердцу? Давай развлекаться… Идем на американский фильм… Какие там наряды и ухоженные, довольные люди…

— Только и осталось, что развлекаться, — усмехнулся я.

— Чтобы отвлечься… Такой сумбур кругом. Не знаешь, чем все это и кончится… Начать-то начали… Ох, Коля… Тревожно что-то на душе… Да… Вот все хочу спросить. Ты что-то не упоминал. Неужели у тебя нет дачи? Не сада фруктового, не огорода, а дачи? Сын у тебя ученый, невестка врач, ты пишешь там что-то?

— Да… Есть, — неохотно признался я. Как-то стало неловко за то, что обходил эту тему в наших долгих разговорах. А почему? — Невестка долго колотилась. Дачку ей хотелось… Ну, чтобы от других не отстать. У нас как? Престиж превыше всего!.. Видишь, я уже оправдываюсь. Всю жизнь Владимира осуждал за куркульство, как я считал, а, выходит, и сам не устоял. За одно предложение, поданное еще на Уралмаше, получил неплохие деньжата… Купили старенькую «Волгу» и эту избенку. Переоборудовали на свой вкус. Посадили несколько кустов смородины, малины и крыжовника… Три яблоньки и две груши. Грядки с луком и помидорами… Что еще? Ах да… Много цветов… Знаешь, у меня как-то внезапно вспыхнула страсть собственника. Приеду на дачу на собственной машине, поставлю ее в гараж, закрою ворота, сяду на скамью под яблоней, нюхаю цветы и этак плечи расправлю горделиво. Я — хозяин!

Ина, конечно же, уловила ироничность интонации.

— И совсем не смешно, Кольча… Ты неисправимый идеалист. Помнишь наши споры у вас на кухне? На дворе дождь, а мы откроем дверь, усядемся на лавку, таскаем по коленям огромный подсолнух и мечтаем о будущем. О светлом будущем, как сейчас иронизируют. А мы тогда на полном серьезе. И разве тогда мы могли предполагать, к чему придем всего-то через полвека!.. Понимаешь, Кольча! — вскричала нервно Ина. — Я никак не могу поверить во все, что произошло… Читаю газеты, слушаю радио, смотрю телевизор и не верю! Это какой-то кошмарный сон! Уму непостижимо! К чему мы пришли? Неужели все смерти и жертвы напрасны? Что же ты молчишь? Ты согласен с тем, что происходит?

— Да, Ина… Мы должны превозмочь себя, собраться с духом, чтобы спастись… Спасти своих детей и внуков…

— Мне страшно, Коленька… Проснусь ночью и вся трясусь от ужаса, который подбирается и подбирается, как чья-то злая воля… Вот если бы ты остался… Со мной… Я бы не боялась. С тобой мне спокойно. И ничего больше не надо… Правда, Коля… Я изождалась тебя, пойми!.. Подумать только! Почти сорок лет!..

Каждое ее слово тяжким упреком вонзалось в мое сердце. Мне стало не по себе. Неужели упустил тот единственный шанс, который мог спасти от равнодушия и отчуждения?

Дорогая Инуська, как тебе объяснить, что обстоятельства бывают превыше нас? И тут ничего не поделаешь. Егорка еще маленький и как я могу оставить юную неопытную душу без поддержки? Я считаю, что понимаю внука, и он ценит это.

Но кто объяснит, прав ли я в своих сомнениях? Но, может, и не Егорка вовсе удерживал меня от решительного шага?

Ина, не будем терять надежду…

— Но наш разговор еще не окончен, Кольча, да? Ну скажи «да»…

— Да! Да!…

Почему в конце своей жизни мы обращаемся к прошлому? Такое, видно, настает время. Время раздумий и оценок.

А сейчас тем более. Всколыхнулся, расправляет плечи затурканный и замордованный сталинизмом народ.

Я собирал материалы о прошлом и не только о своей семье, о друзьях и знакомых. Но и о том замороченном времени.

Это было время великого энтузиазма и унижения, «вождизма» и лжи…

Сейчас мы это уже знаем.

Но больше всего я пытался понять людей, с которыми сталкивала меня судьба. Многие годы озадачивал брат Владимир. Что с ним случилось?

Построив дом, он тут же принялся за подворье. Вымахал добротный сарай, летнюю кухню и гараж для еще не купленной, но уже запланированной машины. Приусадебный участок занял под фруктовый сад и виноградник. Завел свиней, птицу и злых собак. Подворье обнес высоким забором. По углам вкопал четыре столба и повесил фонари. Когда сын подрос, Владимир принялся строить еще один дом, но уже кирпичный с полуподвальным этажом, в пять комнат с пристройкой, считай, еще одним домом, и просторной застекленной верандой.

В домах провел газ, водопровод, а для отопления поставил газовые колонки. Посреди двора выкопал погреб, стены его выложил камнем и соединил с домами подземными ходами. Для такого строительства уже пришлось нанимать шабашников. Денежки водились. Свинина, фрукты, виноград, птица — все шло на базар, где целыми днями торчала Ксения в любое время года.

Я догадывался, что Владимир испугался голода в том тридцать третьем. Испугался на всю жизнь, вот и запасался…

…А вот Алина с Павлом свою неприязнь к карьеристам, приспособленцам, хапугам, комбинаторам, ко всем, кто не прочь поживиться за счет государства, довели до такого ожесточения, что уже в любом начальнике или руководителе видели потенциального нарушителя финансовых законов.

Павел Толмачев долго и упрямо пробивался в старшие ревизоры. А получив власть, он стал наводить страх на начальство всех рангов в Шахтерске.

Нагрянул он и на «Новую» и три дня терзал бухгалтерию. Крупных нарушений не обнаружил, но не без удовольствия заметил легкое смятение в глазах Григория Ивановича. После ревизии к Анне неожиданно заявилась Алина и с затаенной улыбкой рассказывала, как ее Павлуша посадил начальника ОРСа.

Но Анну так просто не испугаешь. Она выслушала сводную сестричку и предложила позавтракать вместе.

— Чем же тебя угостить, Алиночка? Разве вот севрюжьим балычком? На шахту за углем приезжали из Астрахани. Угостили Гришу…

Алина и Павел Толмачевы возмущались, боролись как могли со стяжательством, а Григорий Иванович и Анна Слюсаревы посмеивались над ними и жили в свое удовольствие…

На прощанье мы совершили с Иной прогулку на стареньком тихоходном теплоходе. Он, наверно, один и остался с тех довоенных времен.

Наши каюты были рядом.

— Кольча, Кольча, — с горечью говорила Ина. — Опять ты от меня бежишь. Но почему? Нам так хорошо вместе. Ведь любишь меня с детства. Я всегда это знала… Или разлюбил?

В сорок шестом она приехала в Шахтерск.

— Сказала Зине, что жду тебя на Степной у тетки. Завела патефон и поставила пластинку с танго «Белые левкои»… Как я ждала, как ждала! Места себе не находила, металась по комнате, то и дело поглядывала на часы… Не выдержала и побежала…

— Ина, прошу тебя… Не надо…

Мне не хотелось вспоминать о том, что произошло… Обстоятельства так сложились. Обстоятельства… Я не смог прижиться дома и бежал куда глаза глядят… Страшная неустроенность затмила любовь к Ине.

Я уехал из Шахтерска, не повидав Ину.

Мы стояли на палубе, свежий ветер трепал волосы, вздувал подол ее белого платья, но Ина ничего не замечала, обиженно и требовательно смотрела на меня и ждала… Чего ждала?

Догадывается ли она, как мне тяжело сейчас? Ведь горела же душа огромной любовью, горела столько лет…

Я все простил ей! Чего жду?

Нужно решаться…

— Ина, дорогая моя, любимая… Я должен съездить…

Я расстегнул пиджак и накинул полу на ее плечо. Дрожа всем телом, Ина прижалась ко мне.

— Я виновата перед тобой, и ты не можешь простить… Я знаю, знаю! Не обманывай себя… — Она заплакала. — Какая дрянь! Сама не понимала, что любила только тебя… Ты всегда… всегда был со мной. Всю жизнь! Не веришь? Как мне доказать?

Она неожиданно опустилась и обняла мои колени, но я тут же подхватил ее, повернул к себе и совсем близко увидел такие прекрасные и родные глаза.

Это она, моя Инка, и ей всего восемнадцать, как тогда перед войной… И мы под Первое мая идем за тюльпанами в степь…

— Я вернусь, Инка… Съезжу в Магнитогорск и вернусь…

— Нет, ты не вернешься… Все время чуяло сердце… Там у тебя еще кто-то есть… Ну, признайся… Ведь есть?..

— Была… Сейчас нету…

— Была? — Она жалко усмехнулась. — Так почему же ты?.. Хотя, конечно… Фу! О чем это я?..