Полукровки - Стивен Грэм Джонс

лицо в зеркале. Увидел то, как растянулись и одновременно поджались ее губы. Это было не потому, что я использовал терминологию Даррена. Это потому, что мой отец был жестко запрещенной темой. Как любой, от кого беременеет четырнадцатилетка.

– Если бы да кабы, – сказала Либби. Голос ее звучал как обычно.

– Если бы да кабы, – согласился я.

Типа.

По радио мы услышали о соревновании по поеданию хот-догов. Заранее в качестве воспоминания мы держали в наушниках Даррена любимую его станцию. Классический рок, банальные диджеи.

Эта радиостанция рассказывала о соревновании по поеданию хот-догов.

Я посмотрел на Либби.

– Он всегда говорил, – сказал я.

Она знала.

Великим планом Даррена, если маршрут позволит, было стать знаменитым и богатым, победив в поедании хот-догов. Преимуществом было то, что он мог обратиться до и после соревнования. Это сделало бы его достаточно голодным, чтобы выиграть, а потом сжечь все проглоченные калории.

У него наготове даже был фирменный трюк – сожрать двенадцать или пятнадцать хот-догов, поднять правую руку и упасть в обморок от боли, потеряв палец, который он только что откусил.

Он победил бы и по стилю, и по способностям. Фаворит толпы и лучший боец за столом.

Всю свою жизнь он ждал радиорекламы, которую мы только что услышали.

До состязания оставалось два дня.

Мы снова проверили тюрьму, затем доску-планшет на стене со списком сбитых на дороге, которых уже стащили в болото аллигаторам на корм.

– Не надо нам было возвращаться во Флориду, – сказал я. – Во Флориде и Техасе всегда плохие новости.

– Нам уже не осталось куда бежать, – ответила Либби.

Пока она расхаживала взад-вперед по гостиной, все перечитывая одну и ту же страницу своей книжки, я позвонил на две крокодильи фермы в районе. Спросил, нет ли у них новых борцов, новых ковбоев. Любой, кому никогда не нужны деньги, делают это, чтобы повыпендриваться.

Конечно, был еще зоопарк, но когда я позвонил, то, что я услышал по телефону, означало, что Даррена там нет.

Я понятия не имел, где он может быть.

– Думаешь, он нашел кого-то? – сказал я, наконец, Либби, поскольку она тоже должна была об этом подумать.

Он путался с женщинами на дороге и раньше, пропадая на несколько дней кряду, а в этом году он был в том же возрасте, что и Дед, когда встретился с Бабушкой на том параде. Но все же.

– Вервольфы так поступают? Просто уходят? – добавил я, когда Либби не ответила.

Когда она подняла на меня глаза, они были древними, усталыми, грустными и бешеными одновременно.

– Мужчины – да, – сказала она.

– Но он твой брат, – сказал я.

– Он твой дядя, – ответила она.

Мне не надо было спрашивать. Просто, когда Даррен заявил об этом, о том, что сейчас он в возрасте Деда, когда тот встретил Бабушку, то по тому, как он возвысил голос, он словно бы пробовал эти слова на вкус. Как будто должно было последовать что-то еще.

Может, вот это.

Однажды утром он ушел на обучение в «Санобработку БНП» – «Больше Никаких Паразитов» – и днем с работы не вернулся.

Может, он просто ушел? Оглянулся ли он хоть раз, чтобы в последний раз поймать наш запах?

Когда Либби приехала в головной офис БНП в поисках его, один из санобработчиков как раз вернулся. На лбу его были рабочие очки, от него так разило пестицидами, что у нее аж слезы из глаз потекли.

В конце концов, он рассказал, что Даррен начал пить за ланчем, и его попросили забрать пойло домой к полудню. Конец обучения, конец истории, очень жаль.

– Он появится, – сказал санобработчик. – Но мы не можем его взять – он не будет здесь работать. Если что, понимаете, случится, то мы ни при чем.

Либби понимала. Даррен принадлежал федеральным автострадам, не конторам, не команде.

Вечером перед состязанием по хот-догам она пошла к задней двери. Чтобы почитать одну из своих книжек под прожектором, подумал я, но когда я посмотрел, ее одежда была сложена на ржавом садовом стуле так, как она всегда делала для возвращения.

Десятью минутами позже и весь остаток ночи ее вой заполнял все уголки и щели того города, просачивался в каждую его пору.

Вервольфы не делают такого постоянно, как показывают в кино. К тому же не было этой тупой луны.

Ты воешь так, когда твой брат пропал.

Ты воешь, словно хочешь, чтобы он услышал тебя. Когда он нужен тебе.

На другой день все диджеи говорили о волке. Они даже проигрывали клипы, включали в разговор специалистов, накладывали вой Либби на песни.

– Хорошо, – сказала Либби.

Она читала все ту же самую страницу своей книги.

Состязание было у воды, и круизные суда были как огромные стены на фоне всей этой пугающей синевы.

Состязание по хот-догам шло как обычно, за исключением того, что на голове у одного из участников был белый холщовый мешок, и в нем были прорезаны дырки. Из-за этого он выглядел как пугало. Ведущий состязания устроил шоу из выстригания дырки возле его рта при помощи ножниц.

Когда прозвенел гонг к началу состязания, я попытался сосчитать, сколько хот-догов таинственный участник обмакнул в соус и проглотил, но одновременно я также пытался увидеть его пальцы. Таинственный гость проиграл, а Даррен выиграл бы. Прежде чем ведущий снял с него колпак, показав, что это был утренний ведущий, я понял, что мы проделали весь этот путь напрасно.

– Они никогда не выглядят так, как представляешь по голосу, – сказал я Либби.

Она дала волосам упасть на лицо, стараясь не заплакать.

Я повел ее к машине.

– Что значит «Каталина» [38]? – сказала она, ударив рукой по панели. Даррен снял это название с бока машины, приделал к бардачку, поскольку, сказал он, это Флорида, и нам нужна настоящая лодка для плавания, верно?

Но лодка называлась катамаран. Не «Каталина».

И вервольфы в любом случае на лодках не плавают.

Поскольку мы были в городе, вести пришлось Либби. Поскольку она не могла, мы просто посидели.

– Иногда забываешь, – сказала она наконец.

Я посмотрел на нее в ожидании.

– Мне папа про это рассказывал. Что… если ты, будучи волком, получаешь достаточно тяжелую рану, то, когда ты утром превращаешься в человека, ты можешь ничего не помнить.

– Амнезия, – вставил я.

– Вроде того, – сказала Либби. – Но он говорил, что как-то видел лицо парня, который… ну, забыл. Когда он обратился, его челюсть была другой. Вроде как поскольку он не мог вспомнить, кто он, волк все равно собрал его воедино. Он не знал,