Блудное художество - Далия Трускиновская

Девок-то на Москве превеликое множество, а клевых шуров, да еще прослуживших четыре года в полиции и знающих немало секретов Рязанского подворья, пожалуй, только один и есть. Так что надо собраться с духом, чтобы выйти к тому похану уверенно, по-хозяйски, и коли он начнет выказывать норов - сразу ставить на место.

Внизу началась какая-то суета. Похоже, кто-то приехал, и несколько человек встречали его весьма бурно.

Наконец дверь Демкиной комнатушки отворилась.

– Ступай вниз, - сказала Катерина, глядя мимо Демки.

– Как звать надобно? - спросил Демка и сам же ответил: - Демьян Наумович, пожалуйте вниз. Так-то, смурулка безбекенная.

Он показал себя, усмирил дерзкую девку - и вот теперь она сама захочет, чтобы приласкал. С Демкой и такое случалось…

Он спустился в горницу и увидел там давешнего кавалера, Клаварошеву родственницу и еще одного человека. Тот, не смущаясь присутствием дамы-француженки, разувался, башмаки уже снял, теперь стаскивал чулки.

Кавалер, оказывается, прекрасно говорил по-русски.

– Я своими руками готов его убить как виновника всех бед моих! По его милости я оказался в столь жалком положении, я не могу и ста шагов пройти - я задыхаюсь!… Просвет в горле моем все уже, и врачи ничего не могут поделать - сие неисцелимо! Вот слышите, слышите? Я болен смертельно, их лекарства не помогают мне!

Дыхание у него и впрямь было подозрительное - короткое и со свистом.

– Погоди, будет и на твоей улице праздник… - сказал собеседник, так склонившийся над босыми своими ногами, что Демка не видел лица, один лишь затылок. - А что наша красавица? Все тоскует?

Дама в коричневом платье, стоявшая рядом с кавалером, отвернулась - это ее назвали красавицей, но слово, обрадовавшее бы любую женщину, эту - ввергло в печаль. Она сказала кавалеру что-то по-французски и решительно пошла прочь из горницы. Кавалер попытался удержать ее.

– А и Бог с ней, - беззлобно заметил приезжий. - Другую тебе, сударь, подберем, не такую сумбурщицу.

– Другой не надобно!

Дама освободилась от его руки.

– Катиш! - сказала она и добавила что-то, видать, обидное для мужчин, потому что Катерина, испуганно поглядев на приезжего, сразу устремилась к ней, приобняла и, утешая, повела прочь.

Демка встал, подбоченясь. Вот сейчас следовало показать свою силу и свою злость.

– Собери поесть, Катенька, - сказал девке вслед босоногий гость. - Да корпии приготовь, да бинтов, да банку с мазью… эк я ногу-то разбередил…

Он встал и повернулся к Демке.

– Вот и славно, молодец, - произнес он наидобрейшим голосом, улыбнулся, указал на стул. - Садись, потолкуем. Будешь умен - многие дела вместе сделаем. Э?

Демка смотрел на него пристально.

Зрение не обманывало - это точно был Иван Иванович Осипов, известный на Москве как Ванька Каин.

Старик Елизаров мало что знал о похождениях своего непутевого сына. Потеряв в чуму семью - молодую жену и двух детишек, насилу выкарабкавшись из барака при Даниловом монастыре, Семен Елизаров так и не вернулся к правильной жизни. Служить в полиции он более не желал - и Архаров даже вспомнил, что с самого начала, принимая дела, слыщал от кого-то про канцеляриста, оставшегося в живых, но сильно повредившего здоровье. Поскольку и без него забот хватало - Архаров и не возразил против его отставки.

Промышлял Елизаров Бог весть чем - нанимался сочинять прошения, бегал с какими-то комиссиями, пробовал торговать. Где он разжился полицейским мундиром - старик не знал, а рассказал лишь, что однажды Семен привел домой мужчину и объявил, что сдал ему комнату. Мужчина же сказался архаровцем, Антоном Афанасьевичем Фальком, недавно переведенным в Москву аж из Ревеля.

Ничего удивительного в этом старик Елизаров не видел - коли сын не отстал от старинных своих канцелярских приятелей, то и понятно, что они посоветовали новичку Фальку, где можно недорого снять жилье.

Имя, конечно же, было фальшивое, но надо ж как-то этого злодея звать - и до выяснения настоящего им стали пользоваться все, от Архарова до Никишки.

Мнимый архаровец оказался человеком приятным, показывал карточные фокусы, пел сладкие немецкие песенки, баб к себе тайком не водил, заплатил за комнату вперед, опять же - соседи, зная про такого постояльца, присмирели - кому охота связываться с Рязанским подворьем?

– Многие ли соседи его видели? - спросил Архаров.

– А кто их разберет. Он поздно со службы возвращался, у нас-то рано ложатся.

– Приятный, стало быть, кавалер?

Абросимов пребывал между жизнью и смертью, ближе к смерти, а найденный во дворе на травке парень в одних портках тоже был опасно ранен пистолетной пулей. Он оказался двоюродным племянником старика Елизарова, едва не спятившая от страха баба - его женой. Кабы не Федька - приятный кавалер и ее бы пристрелил.

– Бабу следует строго допросить, - сказал Шварц. - Она непременно должна о нем что-то знать существенное.

– С чего ты взял, Карл Иванович?

– Она могла быть любовницей Фалька и знать некие особые приметы на теле.

– При живом-то муже?

Архаров имел в виду, что женщина каждую ночь проводила в мужней постели, а днем постоялец отсутствовал. Но Шварц его огорошил - сказал, что ему и не такие случаи известны.

– Стремление человеческого рода к воссозданию себя способствовало созданию еще всякой всячины, - произнес он, подняв перст, словно изрекал нравоучение. - И когда неверная супруга желает лишиться добродетели, она действует как опытный полководец против злокозненного врага.

– Ну, допустим, баба видела бородавку или там шрам. А ее мужа для чего убивать?

– Муж также мог видеть бородавку или шрам. Я разумею, в бане.

– Игривое у тебя нынче настроение, Карл Иванович, - только и мог сказать Архаров. Но позволил взять бабу вниз и показать ей орудия дознания, чтобы она охотнее заговорила.

Старика усадили с Тимофеем и велели переписать всю родню - надобно было проверить, не туда ли, к родне, прибежали прятаться фальшивые полицейские.

Архаров думал уж, что может взяться за иное дело, но приехал Захар Иванов, вместе с десятскими делавший обыск в доме Елизарова.

– Извольте, ваша милость, - сказал он, выкладывая на стол маленькие золотые ложки с ручками из красной яшмы. Было их четыре штуки.

– Мать честная, Богородица лесная, - сказал на это Архаров. - Найти мне Клавароша, живо!

И, когда француз явился, спросил его строго:

– Мусью, ты когда к Шитовым фехтовальным учителем наймешься?

– Я, ваша милость, произвожу необходимые переговоры, - отвечал Клаварош.

Переговоры осложнялись тем, что после ночных приключений в подвале Гранатного двора господин де Берни не выходил из дома. Преподавать арифметику детишкам можно и сидя, а по комнатам он перемещался с тростью - это Клаварош знал точно. Он дважды пытался навестить земляка, и оба раза наталкивался на привратника, долбящего одно:

– Господа не велели пущать.

На третий раз де Берни оказался случайно в сенях, и Клаварош пероемолвился с ним словечком, прося походатайствовать о своей особе. Так что дело было покамест не совсем безнадежное.

Архаров разослал всех, кто на тот час был в полицейской конторе, по елизаровской родне, но проку было мало - подчиненные возвращались без всяких сведений.

И неудивительно - затеряться в Москве очень даже просто, и, может, господин Фальк вместе с беспутным Семеном Елизаровым сидят себе где-нибудь в Кривоколенном переулке, в трех шагах от полицейской конторы, да посмеиваются.

Михей Хохлов с ног сбился - искал тех шуров и мазов, которые были прикормлены и снабжали полицейских нужными сведениями. С такими осведомителями встречались не вссе архаровцы, а лишь немногие - так оно надежнее. Были бы Демка и Яшка-Скес - можно было бы и их послать к давним приятелям. Но Демка сбежал, а куда подевался Скес - никто не мог понять. Устин бегал к нему домой, перепугал квартирных хозяев, но приятеля не нашел и собирался уж бежать в соседний храм Гребенской Богоматери - служить молебен от отыскании пропажи.

Но до молебна дело не дошло.

– К вашей милости баба, - доложил Клашка Иванов. И была в голосе некая тревога.

– А что за баба? - не отводя глаз от бумаг, осведомился Архаров. Перо в его руке было чревато кляксой, и он желал поставить росчерк, пока не испортил важного письма.

– Рябая, как сорочье яйцо.

– Дурак, с каким делом?

– Вашк милость, она…

– Ну?

– Она вот так, шепотком, сказывала: слово и дело-де…

– Что?! - едва не хором спросили Архаров и Шварц.

Страшное «слово и дело государево» уже тринадцать лет как по указу покойного государя Петра Федоровича было отменено. Беды оно наделало немало - всякий мог, выкрикнув эти слова, пристегнуть к ним любой донос, и розыск по тому доносу был суровый. Со временем скопилось множество вздорных и нелепых дел, а также явилось, что многие доносчики проделывали сей кундштюк единственно из желания подставить невинных, а самим избежать наказания.