Блудное художество - Далия Трускиновская

– Вот так и сказала.

– Веди сюда, - велел Шварц. - Я полагаю, даже самая глупая московская баба помнит, что сия формула означает, и остережется ее вслух повторять…

Клашка отворил дверь пошире и впустил молодую бабенку, на вид бойкую, сообразительную, хотя и неопрятную. Она была накрашена так, как издавна водилось на Москве, - ярко и густо, но скрыть заметных рябин от оспы на лице не сумела. В левой руке у нее был узел.

– Ну, с чем пришла? - спросил Архаров.

Бабенка подошла к столу и, нагнувшись, прошептала:

– Слово и дело государево…

– Говори.

Бабенка потупилась, вздохнула и, получив от Клашки легкий тычок локтем в бок, начала:

– Я, ваше сиятельство, в Зарядье живу, во Псковском переулке… И ко мне приходит родня моя, братец двоюродный… порой у нас ночевать остается… И вот прошлой ночью так-то пришел, а утром вышел в одном исподнем на крыльцо и сгинул. Я ждала, ждала, страшно стало. Днем не появился, к вечеру не появился, ночью не появился… я - к вашему сиятельству… вот, имущества его принесла, чулки, башмаки, кафтан…

Бабенку следовало назвать дурой и отправить в канцелярию - пусть там кому-нибудь продиктует «явочную», но Архаров, подняв наконец голову от бумаг, посмотрел ей в лицо. Нет, дурой она, кажется, не была…

– А «слово и дело» для чего сказала?

– Так ваше сиятельство… он ведь в полиции служит… как же еще, коли арха… коли полицейский служитель пропал?…

– Как звать братца? - быстро спросил Шварц.

– Яшкой.

– А по прозванию?

Вот тут Феклушка и задумалась. Отродясь Яшка-Скес ей о своем прозвании не говорил. Для их легкомысленных отношений и имени за глаза было довольно. А чтобы сестрица не знала братцева прозвания - для Москвы дело неслыханное.

– Ладно, Карл Иванович, - догадавшись о подоплеке этого родства, сказал Архаров. - Не так уж много у нас тут Яшек.

Похоже, появилась наконец возможность ухватиться за хвост одного из тех мнимых полицейских, которые были замечены ночью, когда треть сервиза в подвале отыскалась, общими усилиями обрюхатили девку Фимку с Якиманки, тяжело ранили Абросимова и, скорее всего, еще много пакостей натворили. И, скорее всего, Яшкой назвался Семен Елизаров, имевший склонность к амурным похождениям.

Но Шварц первым догадался, о ком толкует Феклушка.

– Иванов! Поди, спроси молодцов, не обнаружился ли Скес, - велел он.

– Будет сделано, ваша милость, - Клашка поклонился и вышел.

Архаров поставил еще несколько росчерков и вздохнул с облегчением. Письменная повинность была им выполнена. Он посмотрел на бабу - нет, собой нехороша, вряд ли Елизаров на нее польстился, хотя всякие чудеса случаются…

– Карл Иванович, возьми-ка доносительницу к себе в подвал…

Феклушка в ужасе так и рухнула на колени.

– Да ваше сиятельство, да я-то чем провинилась?! - заголосила она.

– Молчи, дура. Посидишь там в каморке. Узел тут оставь. Не бойся, не тронут.

– Не кобенься, сударыня, - миролюбиво добавил Шварц. - Сие ненадолго.

Порядком напуганная Феклушка была им взята за плечо и выведена из кабинета.

– Карл Иванович, Ушакова ко мне, Петрова, Михея! - крикнул вслед Архаров.

Из всех троих на месте был лишь Устин и тут же прибежал.

– Ну-ка, развяжи узел, - велел Архаров.

Прямо на стол были выложены вещи - включая грубые башмаки.

Устин обшарил карманы кафтана и поочередно предъявил Архарову добытое из карманов имущество - моточек веревки, платок, мешочек с огнивом, чистую сложенную тряпицу, перекрещенную веревочкой колоду потертых карт, маленький ножик в ноженках.

– Этот вроде Скесов, - неуверенно сказал Устин. - И кошель на Скесов смахивает…

– Похоже на то…

Архаров был несколько разочарован - вот, оказывается, чье добро. Он догадывался, для каких добрых дел носит Яша этот бритвенной остроты нож, но не возражал - может, когда и в розыске пригодится.

– Что в кошеле?

Устин высыпал мелочь и достал сложенную бумажку, развернул, молча прочитал.

– Это его, ваша милость! Я сам ему писал!

– Читай.

И Устин прочитал, покраснев при этом до ушей:

– «Господи, дай твои ключи, Матерь Божья, дай свои замки. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.»

– Это что еще? - спросил Архаров.

– Молитва, ваша милость, от воров. Чтобы кошеля не стянули… очень помогает…

– Это ты Скесу дал молитву от воров? Когда он сам любого шура переплюнет?

– Но вот же, ваша милость, и пригодилась!

– Да… Скесово, значит, добро… - тут Архаров крепко задумался. - Петров, сходи вниз, приведи бабу, что у Карла Ивановича в каморке сидит. Не тронулась бы рассудком с перепугу.

– Ваша милость, а где он - Яша?

– Сам бы я хотел понять… Петров! Ты ведь что-то знаешь. Ну-ка, выкладывай! - велел Архаров.

По Устинову лицу и дитя несмышленое бы догадалось, что архаровец держит в голове какие-то важные сведения о Скесе.

– Я, ваша милость, ничего толком не знаю. Он не рассказывал, а только все в Зарядье бегал… что-то он там заприметил…

– Прелестно, - сказал Архаров. - И рухлядь его сыскалась в Зарядье. Ну-ка, вспоминай еще. Что у него было на уме?

– Карета, - подумав, отвечал Устин. - Он карету с гербом на дверцах искал. Да она, поди, уж нашлась, про то Ушаков знает.

– На что ему?

Но Устин не знал.

Скес был далек от веры, но свято место пусто не бывает - и он установил для себя целый свод примет, большинство из коих запомнил еще с детства. Например - коли он чем-то занимался, то никогда никому не излагал дела полностью, а лишь намеками и экивоками, чтобы не сглазить.

– А что за карета? Кто в ней ездит?

Архаров знал, что в Зарядье есть и богатые дома - те, что стоят повыше, и бедное жилье - в низинках, там, где дурной от сырости воздух. И сейчас он надеялся, что Устин без подсказки вспомнит ховринский особняк. Хотя молодой граф был где-то далеко, в ссылке, которой заменили более суровую кару лишь потому, что он не на шутку расхворался, но как знать - он наверняка пишет письма родителям, а от родителей те письма еще Бог весть куда разбегаются.

– Ваша милость, он про ту карету еще с Захаром Ивановым толковал.

– Кликни-ка Захара!

Иванов доложил - точно, было дело, гонялся Скес за экипажем с красно-черным гербом, на коем перья и латники, и оказалось, что колымага принадлежит графу Матюшкину.

– Прелестно… - пробормотал Архаров. - Я гляжу, вам тут впору вторую полицейскую контору открывать и самим розыски вести! А ну, выкладывай все, что знаешь!

От его грозного голоса Устин даже перекрестился.

– Да ваша милость, мне почем знать?! Он подсобить просил, Ушаков для него балахон этот атласный стянул!

– Еще и балахон. На кой черт?

– Чтобы с ним, с тем балахоном, Яшка в дом к графьям Матюшкиным попал - вроде они потеряли, а он сыскал и принес.

– В тихом омуте… - пробормотал Архаров.

Архаровцы у него были разные - Федька, открытая душа, о всех своих действиях извещал громогласно, а вот Яшка-Скес был неприметен. И надо же - именно он, сдается, нашарил некую важную ниточку.

Архаров понял это, когда услыхал фамилию «Матюшкины».

Супружеская чета была ему неприятна. Он хорошо помнил, как граф с графиней расспрашивали его о розыске золотого сервиза, фальшивыми голосами изъявляя веру в его способности. Тогда он, помнится, даже обиделся на отставного сенатора Захарова, разболтавшего им про этот розыск. Но, дивное дело, более никто из светских знакомцев его об этом сервизе не расспрашивал, хотя, казалось бы, всем должно быть любопытно - не каждый день полиция ищет украденный сервиз фаворитки французского короля.

Стоило подумать о Захарове - дверь кабинета отворилась.

– Мир дому сему, - сказал, входя, Матвей Воробьев. - Проезжал, думал - дай загляну.

Вид обер-полицмейстерского стола, на котором были разложены одежда и даже башмаки, его не удивил.

– Что Абросимов?

– Плох, но надежды я не теряю. Знаешь, какова у нас главная беда? Сиделку хорошую негде взять. Приставил к нему одну - а у ней кавалеры на уме. Изловил у калитки, изругал, чуть не за косу к больному отволок.

– Коли что надобно - говори. Немцев твоих собрать, заплатить им за визит…

Слово «консилиум» Архаров благополучно забыл.

– Потом тебе счет выпишу - не обрадуешься, - пошутил Матвей, но в глазах веселья не было. - А знаешь ли, куда я еду? Господин Захаров при смерти лежит. Не сегодня-завтра, гляди, Богу душу отдаст.

Архаров покивал. Никто не вечен, а отставной сенатор уже довольно стар, чтобы отбыть к праотцам.

– Лет бы десять еще протянул, кабы не собственная дурь, - продолжал Матвей. - Я ведь ему уже прямо говорил - дай девке своей абшид, поживешь еще. Нет - ездил к ней и ездил, ездил и ездил, да еще хвалился - любит, как молодого! Дохвалился! Гляди, Николашка, вздумаешь шпанскими мушками баловаться - скажи сразу, я из тебя эту дурь выбью…

– А помочь никак нельзя? - спросил Архаров.

– А чем тут поможешь? Причастили уж и соборовали. Вдруг все случилось. Сперва почки от шпанской мушки приказали долго жить, кровью ходил, бедняга. Потом так и повалился, рвота, башка трещит. Я ему - и кровь велел пустить, и пиявки на затылок, какое там… Слег - и уж не встанет. Вот тут я бессилен.