В обличье вепря - Лоуренс Норфолк

Несколько секунд подряд не было видно вообще ничего, кроме облаков пыли. Он кашлял, из глаз текли слезы. Грохот врезавшегося в стену грузовика по-прежнему стоял у него в ушах. Машина, придавленная рухнувшей крышей, зарылась носом в груду битого камня. Рядом с ним лежал кусок стены, по размерам больше, чем он сам. Пол был усыпан битой черепицей. Грузовик явно пытались вывести обратно задним ходом, но мотор, который только что ревел как оглашенный, теперь только скулил, да и то еле-еле. Он ощупал ноги, схватившись за них обеими руками, потом попытался двинуться вперед. Ему показалось, что, пока его руки и ноги пришли в движение, прошла вечность.

То, что представлялось ему кромешной тьмой, оказалось клубящимся облаком пыли — при свете очередной вспышки с дальнего конца лагеря. Водитель выключил мотор грузовика. Справа он заметил какое-то движение. Слух его различил звук еще одного мотора, а с противоположной стороны что-то двигалось: бежали люди, группой, человек пять или шесть. Звук двигателя стал громче, и из темноты показался фургон, точно такой же, в который сегодня днем забросили раненого партизана: фургон подпрыгивал на кочках, и створки задней двери ходили ходуном. Перестрелка стала спорадической: стреляли как будто больше для порядка. Автомобиль резко свернул в сторону и остановился. К нему бежали человеческие фигурки, пятеро мужчин с оружием. Одна женщина. Сол рванулся вперед, не обращая внимания на боль, которая огнем жгла ему ноги, хрипя от усилия. Люди с оружием забирались в фургон, сзади. Он прикинул расстояние и понял, что вовремя ему до них никак не успеть.

— Подождите!

Один из мужчин тут же нацелил ствол на источник звука. Голова Фиеллы медленно повернулась. Ее глаза его отыскали, ее рука ударила по стволу винтовки. Завелся мотор. Он набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть еще раз, но не издал ни звука. Фиелла поднесла к губам палец: молчи, — и жест этот показался ему настолько неожиданным и неправдоподобным, что он сделал так, как она хотела.

Он пришел в себя, когда колеса фургона взрыли сухую землю. Ее лицо растворилось во тьме, и автомобиль увез ее прочь. Она и те, кто вернул ей свободу, уехали. Он кричал ей вслед. Он все еще кричал, когда услышал звук множества бегущих человеческих ног. Щелкнул затвор. Он обернулся и поднял руки. Капитан отдал своим людям приказ остановиться.

— Валахский пастух, который говорит по-немецки, — задумчиво проговорил он.

Офицер окинул взглядом грузовик, наполовину погребенный под рухнувшей стеной, потом перевел взгляд обратно на Сола.

— Допросим тебя утром. Когда приедет полковник Эберхардт.

Не напряжение — страх. Страх тоже устает. Но чье это?

Потому что когда минул первый час, тому страху, который вцепился было в него, когда, сразу после рассвета, они за ним пришли, нечем стало поддерживать свои силы. Под ним открылся колодец жуткой и безнадежной скуки. И теперь он плавал в этом колодце. Его бросило в пот, когда он услышал их шаги по выложенному плиткой полу коридора, быстрые и целеустремленные. Скрежет ключа в скважине и тяжелый отклик двери, громыхнувшей о стену камеры. Они подбежали к нему, налетели как коршуны.

Ему завернули руки за спину и повели по коридору, в противоположную от входа сторону. Пол был усыпан обломками черепицы, и они хрустели под сапогами охранников. Запах мочи стал сильнее. Мочи, влажной штукатурки и застоявшегося табачного дыма. Они выставили на середину комнаты стул и примотали к стулу его запястья и щиколотки.

Он сидел лицом к стене, которая была выкрашена сначала в желтый цвет, потом в серый, потом — в тускло-красный, а поверх всего этого еще и побелена. Стена была покрыта волдырями: разноцветная слоистая шкура отходила клочьями. В спину ему впилась щепка, и он пошевелился, чтобы ее убрать. Стул был тяжелый, сделанный из цельных брусьев и неоструганных досок — так, чтобы он ни в коем случае не опрокинулся, как бы рьяно ни дергался привязанный к нему человек. Прямо перед ним стоял стол, который он уже видел раньше, простой деревянный стол. За ним — два стула, обитых по канту металлом.

Капля пота сползла по тыльной стороне его левой ноги. Дышал он глубоко и медленно.

Паника, которая охватила его, когда он в первый раз увидел эту комнату, никуда не делась — даже тогда, когда из комнаты вышли все, кроме одного охранника. Они быстрым шагом ушли по коридору, а с ним остался только один, который сидел у него за спиной, так что видно его не было. Сол слышал, как время от времени под охранником скрипит стул. Паника только опустилась поглубже и разошлась по углам. На полу были пятна, которые не смогла оттереть та старуха с тряпкой. Страх был тут как тут, но страх бессобытийный, бессмысленная трата нервов. Ни одна из его мыслей не имела продолжения. Он, Соломон Мемель, был сам по себе — безвыходный тупик.

На столе что-то лежало. Инструмент? Непонятно. Завернуто в мешковину. Серая мешковина, которую он узнал, и партизан ее узнал тоже. Они его увели и убили. Но Сол так и не успел заметить, что там было, в этом свертке.

Охранник пошевелился, заскрипел стул. Время в этой комнате измерялось относительной яркостью света, проходящего через зарешеченное окно: на улице разгорался день. С улицы раз или два доносились голоса, но голоса были греческие, и смысла сказанного он не понимал. Где-то далеко приезжали и уезжали автомобили. На солнышке сейчас, наверное, уже довольно жарко, и озеро так и манит нетронутой гладью чистой прохладной воды. Он погрузился в сонную апатию, вялый отказ от той личности, которой через несколько минут или часов предстоит встретиться с полковником Эберхардтом и с тем, что полковник Эберхардт означает. Охранник позади него встал. Сол почувствовал, как по коже побежали мурашки. Охранник потянулся и сел на место. Желудок у Сола сократился и снова расслабился. Он снова перевел взгляд с потолка на стол, где лежал завернутый в мешковину предмет, в понимании смысла которого Солу было до сих пор отказано.

Прелюдией будет звук открывшейся двери в дальней части коридора, потом приближающиеся шаги, уверенные и четкие. Человек идет делать свою работу. Какие бы случайные разговоры здесь сейчас ни велись, с прибытием Эберхардта они закончатся: хвост от анекдота, вежливый смех, обычные звуки. Они поговорят между делом об ущербе, причиненном зданию. Эти голоса утвердят его в иллюзии, что некая царящая в мире нормальность может по-прежнему включать в себя и его тоже, что он подпадает под ее юрисдикцию. Но затем, в какой-то конкретной точке коридора, все эти звуки смолкнут.

Звук открывшейся наружной двери прокатился по коридору и ударил ему в уши, как грохот вязанки дров, которую высыпали на выложенный каменными плитами пол. Шаги, потом тишина, потом охранник за его спиной вскочил и вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками, отдал честь. Сразу под побелкой стена была выкрашена в красный цвет. Под красным — серый. Под серым — желтый. Солнце жарит снаружи, стена потеет, на камне выступает соль. Громко закрылась дверь.

Вошли трое: капитан, грек и еще один, должно быть, Эберхардт. Капитан снял фуражку, потом китель. На греке военной формы не было, только зеленая повязка. Эберхардта ему было почти совсем не видно. Последние двое держались по большей части вне поля его зрения. В комнате было тихо. Капитан наклонился вперед, положив руки на стол по обе стороны от завернутого в мешковину предмета. Он посмотрел поверх головы Сола на тех двоих, что были у него за спиной, потом немного опустил глаза.

Он сказал:

— Имя и звание.

Значит, первый ответ Сола его не удовлетворил. Его последующие ответы, как выяснилось по ходу дела, также были неудовлетворительными, пожалуй, даже провокативными, при том, что повторял он их по три-четыре раза кряду, и каждый раз все быстрее. Вопросы и его собственные неудовлетворительные ответы раз за разом замыкали их обоих в порочный круг: невозможно было двигаться дальше, пока он не удовлетворил потребности капитана в том или ином фрагменте необходимой информации. Все эти фрагменты были — строительный материал, из которого прямо у него на глазах возводилась некая конструкция, тщательно продуманный нарратив, которого он сам ни ухватить в полном объеме, ни понять не мог. Но даже способы выхода из бесконечных повторов тоже были частью этой истории. Капитану было нужно что-то более интересное, чем истина, более убедительное и достоверное. Более значимое.

— Вы либо дезертир, либо предатель. Либо и то и другое, — снова начал капитан.

Его ответы на такого рода утверждения также оказывались неудовлетворительными — либо непоследовательными, либо неубедительными. Ту изумительную историю, которую пытался создать капитан, нельзя было построить из материала настолько дешевого и некачественного, какой давал Сол.

— Геракс оставил вас в живых по какой-то конкретной причине.