Аня Каренина - Лилия Ким

— Поправится… Дождёшься! Если мужик запил — это всё. — Алла Демьяновна злобно смотрела на дочь.

— Ну что ты так смотришь?! Дырку протрёшь! — наконец вскипела Дарья. Затея с приездом к родственникам перестала казаться ей такой блестящей. По всей вероятности, ей придётся возвращаться обратно с Гришкой.

— Вот! Я тебе говорила: Облонский — значит, еврей! — наконец прорвало Аллу Демьяновну.

— Да что ты к евреям прицепилась, мама! Русский он!

— Откуда такая уверенность?

— Алкаш! Ты когда-нибудь видела алкаша-еврея?

— А что, все русские алкаши, что ли? И вообще, жид — это не национальность! Это состояние души!

— И чем же Степан жид?

Алла Демидовна вспыхнула как бенгальский огонь:

— Да всем! Одна рожа чего стоит!

— Рожа у него что ни на есть самая русская! Волосы светлые, глаза голубые. Всю жизнь только шляется, пьёт и не работает! Русский стопроцентный!

— Дура ты набитая! Как была всю жизнь дура, так и осталась! — Алла Демьяновна вскочила и быстро пошла на кухню. — Тьфу! — обернулась она в дверях.

— А ты не плюйся! Если дура — значит, есть в кого! — Дарья сжала руками голову.

Её прежняя жизнь навалилась внезапно всем своим грузом. Когда-то Долли сбежала из этого дома с одним-единственным намерением — никогда больше сюда не возвращаться. И вот — как будто всё началось заново.

— Н-да-а… Поговорили называется, — вошедший отец поставил в угол возле печки ведро с углём.

— Зачем было вообще меня приглашать? Да ещё с детьми!

— Ну-ну… — Николай Борисович сделал успокаивающий жест руками. — Не шуми. Вас вдвоём с матерью нельзя оставлять. И потом — как, ты думала, она отреагирует? Являешься через пять лет с ребёнком и говоришь, что твой муж лечится и Гриша пока у нас поживёт! Я, признаться, тоже не ожидал.

— Папа! Ну а где мне ещё его оставить?! — Долли с мольбой воззрилась на отца.

— Где-где… Я что, сказал что-нибудь? Пусть остаётся на сколько потребуется… — отец потянул себя за правый ус.

— Ты действительно не против? — Дарья знала, что отец против, потому что мял в руках шапку и хмурил брови, время от времени разглаживая складку на лбу пальцами. — Папа! Но это же ваш внук! Можно подумать, я много прошу! Всего месяц, пока Стива не вылечится!

— Да… но…

— Что «но»? Давай говори прямо! Не юли.

— Дарья, послушай, мы с мамой совсем не уверены, что сможем ухаживать за Гришей…

— Ты из-за денег, что ли? Из-за денег, да?

— Нет… В общем… А-а, хрен с ним! — отец махнул рукой, побагровел, неловко развернулся и вышел.

Долли грустно улыбнулась, глядя ему вслед. Странно, но она совершенно не волновалась за Гришку. Коль уж он выжил со свекровью да своим папашей, то уж с бабушкой и дедушкой и подавно нормально проживёт!

Через несколько дней, садясь в поезд, Дарья почувствовала, как у неё внутри что-то кольнуло. Высокая фигура отца, махавшего своей огромной ручищей вслед отъезжающему поезду, становилась всё меньше. Перед тем как платформа скрылась из виду, Долли увидела, что с краю стоит Алла Демьяновна с внуком на руках. Она якобы не пошла провожать дочь — обиделась. Облонской показалось, что мать плачет.

В голове у Долли мелькнула злая мысль, что мать рыдает из-за того, что в конце концов, несмотря на всё сопротивление, у неё на руках оказался младенец сомнительного происхождения по фамилии Облонский, то есть возможно — еврей.

Дарья уснула. Сквозь полудрёму предъявляла паспорт на двух границах, а на следующий день уже видела родные полусгнившие бескрайние поля, на которых колосья то ли сжали, то ли просто смешали с землёй трактором. Странно, но, думая о будущем, Облонская не представляла, что когда-нибудь поедет по этой дороге ещё раз. Впрочем, эти мысли раздражали Долли, поэтому она успешно от них избавилась. Взяла стакан и пошла за кипятком, вагонное однообразие ужасно располагает ко сну. Вернувшись со стаканом, Долли долго-долго размешивала в нём сахар, тыкала ложкой разбухший чайный пакетик, глядя осоловелыми глазами за окно. Мыслей не было никаких.

К вечеру они прибыли на Витебский вокзал. Дорога до дома показалась Дарье ужасно утомительной. Однако как только она вошла в пустую тёмную квартиру, где не было слышно ни звука; как только Долли ощутила, физически ощутила блаженство оттого, что не надо сразу становиться к плите, не нужно ничего стирать, не нужно кормить Гришку… Она закрыла лицо руками и тихонько засмеялась. Медленно разделась, прошла на кухню, открыла холодильник и с наслаждением увидела, что оставленное ею масло, кетчуп, горчица, мясо в морозилке — всё на месте, никто ничего не сожрал. Дарья открыла кухонный шкаф и снова заулыбалась — пакеты с крупами были полны, макароны на месте. В раковине нет посуды. Оба чайника — большой и заварной — вымыты. С большого чайника даже удалось отодрать почти весь нагар, стала видна белая эмаль и даже какие-то цветочки. У Долли ещё остались деньги из тех, что прислали родители для того, чтобы она «навестила их с детьми». Облонская решила, что завтра же купит на них себе новый электрический чайник, чтобы больше не ждать по полчаса, пока вскипит эта ржавая эмалированная рухлядь.

Впервые за всю свою жизнь Долли оказалась одна. Одна в пустой двухкомнатной квартире, зная, что никто не придёт ни с работы, ни из школы, ни с собрания радикальных феминисток, ни из детского сада — ниоткуда никто не придёт. Дарья с наслаждением потянулась и стала не спеша заваривать себе свежий чай, который будет пить только она, со своим печеньем, глядя в телевизор с дивана, на котором можно даже развалиться, и никто не начнёт гнусавить, что не видно и негде сесть.

Счастье…

Чудодейственный профессор

Настало время забирать Стиву.

Облонского вывели к Дарье в состоянии явно ненормальном. Он еле передвигал ноги и, казалось, вообще плохо ориентировался в происходящем. У Стивы отросла клочьями борода, сквозь жёсткую неопрятную растительность проглядывала серо-зелёная кожа, глаза отсутствующие, сознание, что называется, «на автомате».

— Что с ним? — встревожилась Дарья.

— Ничего особенного. Тизерцин.

— Что?

— Таблетки, чтобы на людей не бросался больше.

— Он что, теперь всегда такой будет? — спросила с явной претензией Долли. — Нам сейчас к врачу идти, а он, похоже, ничего не соображает!

— А вы что, хотите, чтобы он ещё на кого-нибудь с табуреткой бросился? — огрызнулась медсестра, заглядывая в Стивину карту. — И вообще я вам рекомендую с ним поговорить. У нас теперь принудительного лечения, к сожалению, нет, если только родственники смогут убедить. Пусть он заявление напишет, мы его в диспансер положим.

— Ага, щас! Наслышаны мы про ваши методы, — сердито буркнула Дарья. — Чтобы вы его там до полной дебильности залечили?

— Он у вас, по-моему, и так не академик. Что у вас в карточке? «Степан Облонский, 29 лет, безработный…»

— А это, знаете, вообще не вашего ума дело!

— Женщина! Вы мне тут не хамите, пожалуйста! Такие, как ваш муж, представляют угрозу для общества! Если вам на своих детей плевать — так мне, например, совсем не хочется, чтобы этот ваш так называемый муж однажды на мою внучку накинулся!

Дарья втянула воздух и уже хотела было выпалить стерве в белом халате всё, что она о ней и их репрессивной медицине думает, но медсестра её опередила.

— С вами всё. Выходите, не задерживайте очередь!

— Выйду! Врачи называется… Ещё небось клятву Гиппократа давали. Душегубы!

— Женщина! Забирайте своего алконавта и выходите! Следующий!..

Стива шёл очень медленно, ни на что не реагируя. Долли с трудом затолкала его в автобус.

— Блин! Вот горе!

С трудом добрались до НИИ. К удивлению Дарьи, научный институт исследования резервных возможностей человеческого организма располагался в общежитии текстильной фабрики и занимал всего половину этажа.

— Мы на два записаны, — сказала Облонская огромной как дом женщине.

— Сейчас, — неожиданно тоненьким голосочком ответила бабища, наверное, размера семидесятого. У Дарьи поползли вверх брови.

— Извините… А это вы по телефону отвечаете?

— Да я. А что?

— Извините… Я вас почему-то по-другому себе представляла, — странно, но Долли даже обрадовало, что в НИИ секретарь не какая-то ссыкуха, а такая во всех смыслах солидная и основательная женщина.

— Странно, вы сегодня уже третий человек, который мне это говорит, — толстуха надела очки и посмотрела в расписание. — Та-а-ак… Эрнст Петрович вас сейчас примет. Присядьте на секунду.

Долли села, Стива продолжал стоять.

— Эрнст Петрович! — громко и надсадно, как сирена сигнализации, зазвенела тётка. — К вам уже пускать?!

— Пускайте! — ответил им из коридора мягкий голос.