Голод - Лина Нурдквист

знак вопроса, так что мне захотелось вытолкать его вон. К этому моменту он уже отделался от той улыбки, которая появлялась у него раньше при виде меня. Лицо ничего не выражало, он словно фотографировал меня глазами, пока я сидела на корточках, собирая золотые остроконечные штучки. Помог мне сложить их обратно в коробку.

– Чем ты тут занималась? – спросил он.

Я знала, что он спросит и что мне придется отвечать, но проговорила равнодушно:

– Пыль вытирала.

Думаю, именно это он и передал потом Бриккен. После того дня они всегда закрывали дверь в кабинет, а она сильно скрипела, когда ее открывали, так что теперь я не могла добраться до оружейного шкафа, если кто-то был дома. Но мне по-прежнему требовался покой. Бу получил в тот день свои крупицы в стакане молока – выпил, держа кружку обеими руками, а я проглотила свою дозу с соком. Его ресницы легли на щеки, когда он уснул.

Кажется, все это продолжалось еще пару недель. В лесу стало светлее, но снег по-прежнему лежал, мокрый и тяжелый, на ветках и на крыше нашего дома, когда я в последний раз открыла дверцу оружейного шкафа. Непогожий вечер. Дождь лил как из ведра, от него яблони за окном превратились в размытые силуэты. Выходить наружу не имело смысла. Под тяжестью снега сломалась ветка, упала с осины на забор и мягко улеглась на покрывало из снега. Тут лампы погасли, и плита перестала гудеть. Стало совсем черно. Наверное, отключилось электричество. Меня не пугала темнота, я просто спустилась вниз по лестнице, села спиной к одному из кухонных шкафчиков Бриккен, спокойно дыша. Но воздух щекотал в горле, так что я взяла еще одну таблетку из баночки в оружейном шкафу, и предательское тепло, как от коктейля Молотова, распространилось внутри. Я легла на спину на кухонный стол Бриккен, прижавшись к столешнице и свесив голову через край, так что увидела мир за окном вверх ногами. Ни о чем не думая, я ощущала, как волосы тянет к полу, к центру земли. Так я и лежала, когда из леса появилась фигура, невысокий силуэт на фоне деревьев, с ружьем через плечо.

Руар.

«Он как лес, – подумала я. – Отражение леса».

Потом: «Он и есть лес».

Лампа из окна осветила его, я увидела, как он проводит рукой по волосам. Он был такой красивый, но я ему об этом не сказала. Слезла со стола, поставила две кофейных чашки и вышла, чтобы его встретить. Мы ничего не сказали. Просто стояли в дверях – Руар с дождем в волосах, в промокшей отяжелевшей одежде. Я убрала с его лица мокрые волосы, стерла ладонью капли дождя. Он посмотрел мне в глаза, до самых глубин. Я ощутила холод его лица и тепло его тела. Но вот он прошел мимо меня с ружьем в руке, взял мозолистыми руками ключ и потянулся мимо меня, чтобы открыть оружейный шкаф. Я ощущала его теплое дыхание, и знала, что его губы скоро прикоснутся к моей шее.

Меня нисколько не смущало то, что вскоре произойдет.

Он поставил ружье на место. Затем остановился на мгновение, взглянул на коробки с патронами и баночки с таблетками. Потом снова на меня. Взял мою баночку, мое спокойствие, мои четвертинки. Засунул в карман брюк и провел рукой по моему плечу, прежде чем выйти прочь.

Унни

Дитя любви

Малышка не умерла, но, казалось, будто он ее убил. Ее, которой предназначалось все самое лучшее. Когда ей было около двух, я уже видела в ее походке поступь Армуда. Пытаясь объяснить что-нибудь, она размахивала в воздухе пальцами, как делал он. Маленький человечек, созданный для того, чтобы быть любимым, обожавший ягоды в молоке, ягоды просто в кружке, ягоды на земле. На щеках часто красовались полоски после приключений, где что-то пошло не по плану, лицо липкое, коленки расцарапанные. Но куда чаще она сияла, как солнышко. Длинные ресницы ложились на ее кругленькие щечки. Непричесанные мысли, в которых сплетались фантазии, игры, мечты и сны о единорогах, гномах и нечисти. Сказки и разговоры она могла слушать бесконечно – продолжала фантазировать даже во сне, в точности как ее отец. И она все могла сама, преисполненная мужества и уверенности в себе.

– Я сама! Я могу достать ту палку!

Она любила сидеть в тележке и смотреть, как вы с Туне Амалией пускаете змея, она тянула к нему ручонки, когда он взлетал, и хотела унестись вместе с ним к солнцу.

То, что произошло с ней – мое горе и моя большая боль.

Малышка обожала еду – платьице в пятнах ягод, картофельное пюре с молоком по всему лицу, ее пальцы в масле, когда мы дома. На ее второй день рождения я хотела подарить ей взбитые сливки – с самого лета откладывала монетки в банку, представляя себе, как она будет радоваться и вся в них перепачкается. Я знала, что она и вас угостит: однажды утром, когда я собиралась в Рэвбакку, она предлагала всем напиться росы из ее ладошек, очень хотела, чтобы всем хватило.

– Пазалуста, угосяйетсь!

Когда я отсутствовала, а потом возвращалась домой, она всегда бежала мне навстречу и кричала:

– Пивет!

Ноги у нее всегда были покрыты синяками после игр, где вам приходилось изображать грабителей, или ковбоев, или полицейских, или индейцев, а Малышка всегда желала быть похищенным котенком. Она была сама радость – рассказывала о феях и троллях, как Армуд, улыбалась и смеялась. Она любила жизнь, а жизнь любила ее. Если ее улыбка гасла, я знала: пришел он. Тут она будто застывала от ужаса. Глаза бегали. В одно мгновение он мог превратить ее в тонкий листок рисовой бумаги.

Он приходил все чаще, вел себя все наглее. Однажды я заметила его краем глаза, работая на полях Рэвбакки, и с трудом сдержалась от тошноты. В первый раз, когда Малышка случайно оказалась рядом с ним, он столкнул ее в грязь носком сапога. В тот день прошел дождь, размытая грязь попала ей в рот, но она ничего не сказала, только тихонько плакала, когда Туне Амалия тихонько подкралась и унесла ее.

– Мамочка, когда я вырасту, я куплю тебе веревку, чтобы завязать между деревьями, – сказала мне в тот вечер Туне Амалия. – Тогда ты будешь заранее слышать по его реву, что тебе пора сказать нам, чтобы мы уходили.

Снова и снова звучали его шаги на нашем дворе. Позавчера, завтра и на