Братья Ждер - Михаил Садовяну

— Молодой.

— А если он немой, что в нем проку? Брось его в реку.

— Они припадают к стопам твоим, светлый господин, и просят работы. Оба крепки телом и могут справиться с любой работой. А коли не соизволишь принять их, они смиренно поклонятся и уйдут.

— Что ты сказал? Не слышу. Уйдут, когда я им позволю. А пока заставь их работать. Завтра пятница: пускай отдыхают, едят жирный плов и спят. А в субботу пусть носят воду для гарема, там будут баню топить.

Натужно сопя и тыча в рабов посохом, Сулейман-бей вошел в сераль. Исак-чауш поднял простершихся ниц скитальцев и повел их к себе — одеть и накормить.

В пятницу владыка острова вышел опять погреться в лучах осеннего солнца, и пришельцы старались не попадаться ему на глаза.

В субботу, надев на плечи коромысла, они до полудня носили в медных ведрах воду из протоки в гарем. Все окна были забраны решетками. На порог выходили старухи в шароварах, брали ведра из рук пришельцев, опоражнивали их во внутренних покоях и возвращали пустыми. За все время, пока Тамур и его немой брат носили воду, из гарема не донеслось ни звука, ни шепота.

После обеда из глинобитной крепости вышли двенадцать старых янычар. Выстроившись на берегу протоки и поплевав в воду, они принялись советоваться, как начать лов кефали. Одни предлагали поставить верши, другие — растянуть на концах протоки рогожи. В верши рыба сама заходит, но выйти уже не может и остается там в извилистых, плетеных из камыша ловушках. Рогожами ловят рыбу ночью. Кефаль имеет обыкновение выпрыгивать на берег и остается на рогожах. Плести верши турки научились у молдаван, способ ловить рыбу рогожами они привезли из своей родной Анатолии. Пятеро янычар хотели во что бы то ни стало поставить верши, считая, что так будет хитрее и вернее. Остальные семеро рассердились и пригрозили зарубить этих пятерых, если они не покорятся турецкому обычаю. Те рассмеялись и покорились.

В воскресенье утром старые янычары сбросили с себя шаровары и башмаки, залезли в воду и принялись срезать камыш для рогож. Исак-чауш привел своих подопечных к сералю и приказал им снова носить воду из той же протоки, теми же ведрами. На этот раз вода нужна самому Сулейман-бею, ибо врачеватель велел ему два раза в неделю прогревать тело горячим паром, чтобы смягчить затвердевшую кожу.

К полднику Тамур и его брат прервали на время работу. Тамур направился к священной могиле, а татарчонок пошел дальше вдоль берега, по направлению к молдавской крепости. На повороте ивовая роща расступается, и в просвете видно, как вдали полощется по ветру знамя с головой зубра. Дозорные четко вырисовывались на фоне неба. Из бойниц высовывались жерла больших пушек. За крепостью смутно виднелось море, такое же серое, как и пасмурное небо.

Татарчонок застыл, пристально глядя в ту сторону. Он стоял так неподвижно, что цапля, взмахивая белоснежными крылами, стала спускаться на ветви тополя в двух шагах от него. Но, не успев опуститься, птица с испуганным криком взмыла и, сделав поворот, полетела над водой. Немой не шелохнулся, стоял, словно коричневый пень. Цапля испугалась не его, а других пришельцев.

Таясь за дуплистыми и кривыми стволами деревьев, вдоль берега осторожно двигались второй конюший Симион и купец Дэмиан. Первым шел купец. Он был без оружия; через левую руку было перекинуто полотнище синего сукна, в правой он держал прут, сорванный в лесу. Следом за ним крался Симион; в руке он сжимал копье, на поясе у него висела сабля.

Только зашевелились ветви, татарчонок ожил и проворно кинулся им навстречу. В десяти шагах от них он остановился.

— Батяня! Батяня! — крикнул он чуть слышным голосом. — Молю вас, не мешкайте. Самое подходящее время. Янычары в протоке. У них только кривые ножи, которыми режут камыш. Потом уж все будет труднее и опаснее.

Дэмиан остановился, дожидаясь Симиона.

— Кто этот турчонок? — удивился он.

— Как? Неужто не узнаешь? — невесело усмехнулся второй конюший. — Ведь из-за него мы все лишились разума.

— Это ты, Ионуц?

— Я, горемычный. Вижу, батяня Симион отрекается от меня.

— Не отрекаюсь, — отвечал Симион. — Только хочу понять, о каких опасностях ты говоришь: ибо только твоя жизнь под угрозой. А ее ты и сам ни в грош не ставишь. Пойди сюда, потом вернешься со всеми остальными.

Турчонок насторожился и отошел на несколько шагов.

— Нельзя, батяня, покуда не откроем гарем. Я надеялся на ваш приход. Слезно молю еще раз — пойдемте со мной. А не то мне остается одно: головой в омут.

— Ты слышишь, что говорит этот безумец? — гневно крикнул Симион. — Иди сюда, чтоб я знал, что ты вне опасности.

— Не пойду, батяня Симион, не пойду, родненький! — взмолился юноша и, повернувшись к нему, умоляюще сложил руки.

— Как же тогда нам прийти? Каким путем?

Турчонок опять кинулся вперед.

— Обойдите той стороной холма — выйдете прямо против гарема, — сказал он, сверкая глазами. — А я побегу уведомлю Ботезату и нагоню на них страху.

В предобеденный час тихого осеннего дня неведомо как, откуда и почему поднялась в Орманлы-гьол великая сумятица. Немало потрудились в сем ратном набеге, о коем с удивлением повествует польский летописец Бронислав Лещинский, христианские купцы, находившиеся в тот день в Килии. Рьяно подбадривая друг друга, они сгрудились вокруг путников, прибывших накануне, да еще попросили подмоги у хозяев двух кораблей, стоявших недалеко от крепостных стен. Матросы, услышав, что речь идет о похищенных христианах и сыновьях молдавского конюшего, которых вот-вот должны посадить на кол, недолго думая присоединились к ним.

Вооружившись кто крюками, кто топорами, они с шумом сошли на берег и окружили конюшего Маноле Черного, поглядывая с приязнью и удивлением на отца Никодима, который благодаря клобуку был выше всех, а благодаря бороде — самым грозным. Всполошились тут же и воины пыркэлаба. Да и сам пыркэлаб Гоян заколебался, даже распорядился, чтоб ему принесли тяжелую саблю. Лишь в последнюю минуту он успокоился и поднялся на стены крепости, желая хотя бы издали последить за ходом событий.

Сулейман-бей еще наслаждался горячим паром, как вдруг остров заходил ходуном и грозный шум раздался в трехстах шагах. Татарин Тамур, несший воду, уронил коромысло, и ведра со звоном покатились в разные стороны. То же мигом сделал немой, следовавший за ним. Оба кинулись к сералю и с криком принялись стучать в двери.

— Светлый господин, — звал Тамур, — неверные идут, хотят убить тебя. — Немой в ужасе издавал пронзительные вопли. Затем оба повернули к протоке, в которой копошились янычары. Глаза их выражали такой ужас, что султанские служители бросили все и кинулись к своей одежде, оставленной на берегу. Прошло лишь несколько мгновений, и из рощи показались нападающие, вооруженные пиками и саблями. Кое-кто из янычар мчался к крепости, так и не успев натянуть шаровары.

Черные рабы Сулейман-бея вынесли его из парильни.

Владыка острова лишь одно мгновенье стоял недвижно, слушая военные клики и ощущая, как дрожит земля под его ногами. Но, внезапно обретя неожиданное при его тучности проворство, оттолкнул в стороны рабов, запахнул на себе халат из верблюжьей шерсти и побежал к крепости, зычным гласом призывая янычар.

У бойниц и на стенах показалась стража. Воины, находившиеся во внутренних строениях, бросились к воротам с копьями наперевес. Иные кинулись к оружейной палате, чтобы достать для Сулейман-бея кольчугу, шлем с забралом и саблю из дамасской стали.

Пока слуги торопливо снаряжали его, повелитель Орманлы яростно кричал:

— Где Исак-чауш? Приведите Исак-чауша. Пусть пригонит сюда татарских беглецов. Только они, продажные собаки, навлекли на нас беду. Пускай приведут их, и чтобы им при мне отрубили головы.

Сераль подвергся стремительному нападению. Те, кто не знал причин схватки, спешили с гневными криками к крепости. Окутавшись дымом, грохнули две крепостные пушки. А отряд из одиннадцати ратников, шедших бок обок, возглавил бесстрашный юноша, с бритой по-татарски головой, не кто иной, как младший сын конюшего Маноле Черного.

Как только здание сераля было окружено, двери гарема выломаны, решетки сорваны крюками, Ионуц и Ботезату проникли внутрь и выгнали на улицу шестерых старух в шароварах. Из далекого покоя они вывели к свету четырех юных узниц, утеху Сулейман-бея. Но Насты среди них не оказалось. Татарин кинулся обыскивать гарем. Вернувшись, недоуменно пожал плечами.

— Нет ее.

— Быть не может! — вскричал вне себя Ионуц. — Должна быть. Не здесь, так в другом месте. Допроси этих женщин. Приставь им к горлу кинжал, пусть немедля скажут.

Торопливыми движениями Ботезату снова поднял чадры. Женщины стояли, прижавшись друг к другу. Они не казались очень уж испуганными, — видимо, знали, какова участь гаремных красавиц.