Братья Ждер - Михаил Садовяну

День-деньской греется он на солнце, печется и пухнет. Сам — лыс, черен и брюхат. С чего у него пошла эта хворь, неизвестно. Разбухает от скопившейся в нем дряни и никак не согреется. Кожа у него сырая, холодная, покрыта бородавками, как у жабы. Все лето жарится на солнце и стонет: «Алла! Алла!» А осенью прячется в доме, и слуги ставят вокруг него жаровни с горящим углем!

Сказывают, что при нем есть лекарь. И придумал ему греческий лекарь такое лечение: класть ему в постель молодых красоток, чтобы они согревали ему кровь. А потому завел себе Сулейман-бей посредника, который ездит в Очаков и в Крым. Там он покупает для него юных невольниц у степных разбойников или у ордынских грабителей и привозит их в Орманлы-гьол. В скором времени юные невольницы вянут, кожа у них чернеет и холодеет. Одни умирают, другие сами бросаются в омут на съедение ракам. Оттого то христиане сами не ловит раков на расстоянии тысячи саженей вокруг острова Орманлы. Эти раки, завидев человека, сразу начинают стучать клешнями.

У местных жителей есть присловие: «Сделай доброе дело — и хоть брось его в Дунай, хоть рыба карп его проглотит, а господь через девяносто девять лет об этом вспомнит и вознаградит». А вот какое возмездие будет Сулейман-бею в час Страшного суда за тех, кто кинулся в воду по его милости? Думается, бог измаильтян — Аллах — даже и не призовет его на суд, а так и оставит в котле с кипящей смолой. Да и тут, на земле, владыка его Мехмет-султан не выносит его близ себя. Оттого он и сослал сюда, на самый край черного царства.

И, услышав о том, что тут случилось, возможно, сам султан отвернется и скажет: «Эх! Лучше и чище стало на белом свете без этого чудища, которое я отринул от себя».

Слушая все эти были и небылицы, второй конюший Симион с трудом сдерживал себя. Греческого вина он чуть пригубил, ел немного, мысленно обещая себе с лихвой наверстать это воздержание, если небо смилостивится и поможет им одолеть грозящую беду.

Сотрапезники разгорячились и говорили все сразу, но Симион сумел все же кое-что разобрать. Теперь ему ясно было, что Ионуц таится в камышовых зарослях Орманлы- гьол и ждет подмоги от своих. «Этот малец оказался разумней целого совета, — размышлял он. — Повинуясь горячему своему нраву, он помчался, точно буря. Но в пути проснулся разум и подсказал ему, как воспользоваться силой, двинувшейся по его следам».

«Что же делает малец и где он?» — терзал себя вопросами второй конюший. После долгих раздумий он пришел к самому удивительному заключению: именно в словах казначея Кристи скрывалась истина, как в семени скрывается будущий цветок. Если предположения Ионуца оправдались и сила, которую он ждал, прибыла, он ни за что не согласится выйти из камышей и, повинившись, отправиться восвояси. Воинская сила нужна ему для того, чтобы прорваться в сераль мерзкого Сулейман-бея и вызволить Насту.

Где же может быть в таком случае Ионуц? В Килийской крепости он не стал ждать, чтобы не угодить в ловушку, значит, переправился со своим служителем на турецкий берег, но вряд ли далеко отошел. Даже если ему удалось приблизиться каким-нибудь образом к сералю или к глинобитной крепости, он обязательно должен снова вернуться на берег и ждать, что произойдет дальше.

Завтра же утром, решил Симион Ждер, надо выйти на берег, обследовать его, поговорить с рыбаками. Тотчас же после этого весь отряд оставит крепость на глазах у чужеземных купцов. Пыркэлаб притворится сердитым, будет угрожать гневом государя, уговаривать близких Ионуца отказаться от замышляемого дела. Затем ворота закроются, и все увидят, что власть отреклась от них, а тогда купцы, как добрые христиане, вознегодуют, и кое-кто из них призовет своих корабельных служителей пойти на помощь обиженным. Купец Дэмиан, и он, Симион, осторожно пройдут вдоль высокого берега. Двое рыбаков будут следовать чуть поодаль на лодках. Дэмиан, притворяясь мирным торговцем, попытается пробраться поближе к сералю. Симион же будет следить за Дэмианом издали. В эти часы, до полудня, обязательно должен выглянуть на свет и Маленький Ждер.

Как показали события следующего дня, предположения второго конюшего почти полностью подтвердились.

Там, в Орманлы, на холмике между янычарской крепостью и сералем Сулеймана, недалеко от пустынной дубовой рощи находилась священная могила старого воина. Тому сто тридцать лет, в царствование султана Мурада, чей двор был в Одрии, знаменитый военачальник Ибрагим, из дома Османа, первым проник со своими отрядами до самого северного рукава Дуная и здесь пал в бою. Над его могилой турки построили сводчатую гробницу на кирпичных столбах с черепичной кровлей. Рядом с гробницей посадили анатолийское дерево, названия которого на Дунае не знали. Многие правоверные приходили на могилу поклониться и повесить какую-нибудь безделицу на ветвях дерева. И потому на этом чужом дереве зимой и летом висели мелкие монеты и разноцветные лоскутки. В каждом приношении таилось желание человеческой души, и символы этих желаний висели над старой могилой, дожидаясь часа, когда святой Ибрагим повергнет мольбы паломников к стопам пророка, дабы тот шепнул о них великому Аллаху.

В четверг перед заходом солнца слуги Сулейман-бея, заметили в этом уединенном уголке двух чужеземцев, которые усердно молились, преклонив колена. Затем чужестранцы поднялись и повесили на обнаженные ветви дерева какие-то голубые нитки. Закончив свою смиренную молитву, они отошли в сторону и стали рассматривать бойницы турецкой крепости, озаренные пламенем заката. Один из них достал из сумы хлебец и отломил кусок второму. Над ними пронеслись два баклана из тех, что размножились в роще и опустошили ее; подняв голову, путники проводили их долгим взглядом.

В этот предпраздничный вечер у служителей было немало мелких неотложных дел. И потому никто из них не обратился с расспросами к чужакам. Наконец старый надсмотрщик — правоверный мусульманин, милостивый к беднякам, — подошел к путникам узнать, кто они. Шлепая бабушами, он приблизился к ним и спросил:

— Кто вы? Откуда и куда вы держите путь?

Оба путника учтиво встали, но ответил старший из них.

— Господин, — сказал он, — имя мое Тамур. Я татарин. Были у меня родичи в Крыму, а теперь я одинокий и бедный скиталец. Единственное мое сокровище — это мой брат, который от перенесенных побоев и мучений лишился речи. Слышать он еще кое-что слышит, понимает, когда скажешь ему «иди сюда» или «ступай», а говорить — не говорит ни слова. Сам видишь, господин, юнец пригожий, достойный служить у доброго хозяина. Прошли мы долгий путь до этой священной могилы, чтобы вымолить для моего брата исцеление. Коли не найдется тут для нас работы, уйдем в другое место — правоверных в мире много. Един Аллах — и Магомет пророк его во веки веков. Да ниспошлет он тебе, господин, здоровья и мира.

Исак-чауш — человек бывалый — окинул их быстрым взглядом, и сразу же обнаружил, что они в нищенском и убогом одеянии, что их башмаки вконец изношены, а чалмы изодраны. Единственной верхней их одеждой были льняные безрукавки.

— Видать, вы идете с юга, где места теплее.

— Верно, господин, с юга, — кивнул Тамур.

— А здесь в таком наряде мороз сразу прохватит вас, застудитесь насмерть. Пойдемте ко мне, я дам вам по старому шерстяному кафтану.

— Да благословит тебя Аллах за щедрость твою! — поклонился со слезами на глазах Тамур. За ним смиренно поклонился и немой татарчонок.

Они двинулись вслед за надсмотрщиком. Солнце уже зашло, и хмурый Сулейман-бей, охая, поднялся с ковра, опираясь о плечи двух черных невольников. Поднявшись на ноги, он тут же оттолкнул их острием палки подальше от своей высокородной особы. Он весь заплыл жиром и был совершенно лыс. Ступив два шага, он останавливался и натужно дышал. Но его пронизывало холодом, и он опять шагал по направлению к сералю.

— Кто эти черви? — спросил он надсмотрщика, брезгливо отворачиваясь и морща нос.

Исак-чауш остановился. Остановились и его нищие гости.

— Великий господин, это бесприютные чужеземцы.

Как всегда, если Султан-бей был в дурном расположении духа, он плохо слышал. Приложив ладонь к уху, он вскричал:

— Что ты сказал? Не слышу. Повтори…

— Великий господин, это бесприютные чужеземцы. Я веду их к себе, чтобы подарить им по шерстяному кафтану.

— А? А скажи мне, Исак-чауш, что им здесь нужно, в Орманлы-гьол, этим нечестивцам? Коли они ни на что не годны, забей их в колодки и брось в омут.

— Они пришли поклониться могиле блаженного Ибрагима.

— Что ты сказал? Не слышу. Повтори!

— Они поклонились могиле блаженного Ибрагима. Один из них немой.

— Как?

— Один из них немой.

— Который?

— Молодой.

— А если он немой, что в нем проку? Брось его в реку.

— Они припадают к стопам твоим, светлый господин, и просят работы. Оба крепки телом и могут справиться с любой работой. А коли не соизволишь принять их, они смиренно поклонятся и уйдут.