Завещание фараона - Ольга Митюгина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юноша обхватил голову руками.
— Как же мне разорвать этот замкнутый круг? — прошептал он.
Ипатий молчал. В его душе тревога сменялась радостью, радость — тревогой. Да, Атрид был влюблен. Да, появилась женщина, которая имеет на него слишком… непозволительно большое влияние. Но еще не все потеряно. Царь еще не принял главного решения…
Агниппа еще не царица.
И даже не невеста.
Значит…
Значит, есть время.
Время… бескорыстно и тайно помочь владыке Эллады.
Избавить его от этой… позорной привязанности, от которой он не в силах избавиться сам.
Атрид наконец поднял голову и решительно тряхнул своими густыми каштановыми кудрями.
— Ладно, Ипатий! Пока так все и будет. Я постараюсь объясниться с ней… Не как владыка Афин, не как государь. Как… обычный юноша, которому ее отец дал крышу над головой. А потом… От ее ответа будет зависеть все. Замкнутые круги надо разрывать.
— О да, повелитель, — склонил голову советник, пряча улыбку. — Ты совершенно прав. Замкнутые круги… не имеют права на существование. Особенно рядом с тобой, любимец богов.
Царь остановил его нетерпеливым жестом.
— Выкладывай все дела. Я тороплюсь. — И улыбнулся: — Я хочу ее видеть.
[1] Эос — богиня зари в древнегреческом пантеоне.
[2] 29–30 таргелиона примерно соответствуют нашим 12–13 июня.
[3] В Древней Греции три последних дня каждого месяца были посвящены подземным богам, а первый и последний день — Гекате.
[4] Хламида — короткий древнегреческий плащ, скреплявшийся спереди завязками или пряжкой. Надевался поверх туники или хитона.
[5] Маквис — заросли вечнозеленых жестколистных и колючих кустарников, низкорослых деревьев и высоких трав в засушливых субтропических регионах. Наиболее распространены по склонам гор и холмов в средиземноморском климате, особенно в континентальных районах Балканского и Пиренейского полуостровов. Маквисы двухуровневы. Первый уровень — собственно маквис — состоит из низкорослых деревьев, произрастающих на высоте от 0 до 400 м выше уровня моря.
Часть 2. Глава 15. Послы
Атрид сам не мог бы сказать, каким усилием воли сумел сосредоточиться на государственных делах и делах города. С другой стороны, они помогали отвлечься от переживаний и невеселых мыслей о том кошмарном положении, в каком он оказался. Разве мог он позволить себе разрываться вечно между своими чувствами — любовью к прекрасной и нежной девушке, которую боготворил, и долгом царя — владыки страны, которую он сам сделал великой? Одной из тех, что определяли положение дел в Ойкумене, страны, которую ему требовалось вести средь бурных волн политики и рифов интриг. Он не имел права бросить управление Элладой, ведь в ней жила и его девушка…
Царь прекрасно видел недовольство Ипатия. Видел, что тому не по нраву отлучки правителя. Возможно — и эта мысль вызывала у Агамемнона улыбку, — если бы советник мог, то попытался бы воспользоваться ситуацией и захватить трон…
Увы и ах, ни Ипатий, ни какой другой интриган не сумел бы этого сделать. Во-первых, захватив трон Афин, он неизбежно столкнулся бы прежде всего с прямой угрозой вторжения войск Менелая, расквартированных в Спарте, а во-вторых, цари других греческих областей, что признавали власть Атридов, вряд ли бы поддержали нового афинского правителя — скорее всего, они воспользовались бы шансом вновь обрести независимость. А еще никто не дал бы узурпатору гарантии, что с Киферы не примчался бы дядюшка Агамемнона, Фиест, дабы вновь повоевать за престол.
Нет, в той каше, что заварилась бы в случае цареубийства и переворота, горе-заговорщик не только не удержал бы власть, но, скорее всего, погиб бы и сам. Процветание и благополучие придворным сейчас могло принести лишь одно — близость к царю. Его милость. Его доверие. И ничто иное.
Все это Агамемнон прекрасно понимал. Но понимал он также, что вряд ли Ипатий с восторгом воспринял известие о любви своего владыки. Молодой правитель уже жалел, что под влиянием момента поделился с царедворцем своими переживаниями. Что ж… Пока он во дворце, у Ипатия связаны руки, а когда он уходит — то сразу же идет в дом Мена и Агниппы, нигде не задерживаясь. Вряд ли Ипатий или его люди рискнут что-либо предпринять против девушки в присутствии своего государя. Им остается лишь одно: либо под любым предлогом задержать его во дворце — а он не позволит этого сделать, — либо выманить из дома Агниппу. Все же вряд ли, например, они отважатся устроить поджог или разбойное нападение посреди бела дня, в благополучном районе, на глазах соседей. А подосланный наемный убийца…
Нет, нельзя, чтобы Мена уходил на рынок. Надо будет сегодня же вечером сказать, что лучше бы ему оставаться неотлучно дома. Не продавать рукоделие Агниппы, не закупать продукты, ага…
А как он это объяснит старику? «Знаешь, я все время вам тут врал, на самом деле я царь, и поэтому есть люди, которые не хотят, чтобы твоя дочь стала царицей…»
Или… в те дни, когда Мена уходит, пусть Агниппа отправляется в гости к той же Меропе… или пусть та к ним приходит. Главное, чтобы золотоволосое чудо не оставалось одно!
Меропа будет в восторге, надо полагать. Своих дел и планов у нее, конечно, нет.
О даймос!
Псы Гекаты, в самом деле… что за ужасы он тут себе напридумывал? Ипатий, конечно, недоволен, но вряд ли настолько подл, чтобы нанимать убийц…
Хотя…
Агамемнон поднял голову от документа, лежавшего перед ним на переносном столике, и внимательно посмотрел на советника.
— Ипатий, если вдруг с Агниппой что-то случится, я казню тебя, — просто сказал он — ни с того ни с сего, как показалось придворному.
Советник побледнел и несколько раз моргнул.
— Но… за что, государь?
— Я найду за что. Истинную причину мы
