Семь цветов страсти - Елена Арсеньева

— Фу, дубина, — искренне огорчился он, хлопнув себя по лбу и взъерошив едва поднимающуюся над ним волнистую поросль. — Дюплесси украшала этими цветами себя и свои покои в любое время года, даже когда стала больна, бедна и нелюбима… — Он вдруг в недоумении уставился на мою шею. — А где крабья клешня?

— Пошутила. Это амулет, влияющий на скорость передвижения. С его помощью я одолела сегодня Белую башню. Но, видимо, в опере бега отменяются.

— Со мной ни в чем нельзя быть уверенным. Ведь упустил же я из виду камелии!

— Майкл! — Я схватила и сжала его руку, тоскливо заглянув в глаза. — Майкл! Это невозможно забыть! Нет, не про камелии. Про наш замок! Теперь мы сможем украшать свои покои чем захотим — клавесинами, ирисами, камелиями!

Мы радостно засмеялись и обнялись, как играющие дети.

— Дикси, постойте! Смотрите сюда. — Майкл за руку оттащил меня на край тротуара и восторженно уставился на фасад оперы. — Видите? Лоджии украшены фрагментами из оперы Моцарта «Волшебная флейта». Здание начали строить в 1861 году — как раз когда в России было отменено крепостное право, то есть практически рабство! А пять скульптур наверху аллегорически изображают пять муз искусства. Вы знаете, какие это музы, Дикси?

— Что за экзамен, Майкл! Я всего лишь киноактриса и знаю Аполлона, Бахуса и Венеру.

— Это музы Грации, Комедии, Фантазии, Героики и Любви! — торжественно доложил Майкл. — А вам не кажется…

— Кажется, что мы опоздаем на спектакль, — оторвала я его от интересной лекции, направляясь в кассу.

К счастью, аншлаг явно не намечался. Но места остались самые дорогие или неудобные. Майкл приуныл у плана зрительного зала с указанием цен над каждой зоной.

— Дикси, мне так хочется погулять по Вене, честное слово! «Травиату» я хорошо знаю… — взмолился он.

— Что, жадничаете, кузен? Пожалуйста, ложу номер 7, — сказала я кассирше.

— Постойте, что вы делаете! Я купил эти очки… Ах, зачем я только подошел к прилавку с джинсами! Там, прямо у моего отеля целый базар дешевых вещей… — заметался в панике некредитоспособный наследник поместья.

Я расплатилась и торжественно повертела перед носом кузена билетиками.

— Во-первых, мне хочется покутить (мелькнула мысль приложить эти билеты в «финансовый отчет» Солу), во-вторых, нельзя сидеть в таком костюме, как ваш, где-нибудь на галерке. А в-третьих, это серьезно — я теперь чертовски богата!

— Перестаньте, перестаньте, Дикси! Вы спугнете фортуну. Мне все время кажется, что вот-вот сообщат о какой-нибудь ошибке… Ведь все это не может произойти со мной… Я — неудачник. И это известно всем.

— Ничего себе! Мне кажется, мужчины, глазеющие сейчас на вашу даму, думают обратное! Вы даже не оценили мое платье…

— Платье, платье… Чудесное платье, — рассеянно озирался вокруг Майкл, пока мы поднимались по широкой парадной лестнице, миновав роскошное фойе с буфетными столиками, на которых среди ваз, полных разнообразной фуршетной закуски, красовались ведерки с шампанским.

Мне приходилось крепко держать под руку кузена, кидавшегося в стороны, как выведенная на прогулку собачка. То его интересовали витрины с театральными костюмами, то чьи-то балетные туфельки под стеклом или дирижерская палочка.

— Боже, эту палочку держал в руке сам Густав Малер! А это партитура Герберта фон Карояна!

— Майкл, мы вернемся в перерыве. Здесь устраивают ужасно длинные антракты, чтобы гости успели опустошить буфет и проштудировать всю историю венской оперы и австрийской музыкальной сцены.

В ложе мы оказались одни. Бедняга Майкл вконец расстроился бы, смекнув, что наши билеты стоили его очков, джинсов, туфель или неплохого ужина на двоих. Мы чинно расселись и переглянулись. Внизу, в партере, среди пестрого ковра вечерних платьев с порхающими над ним мотыльками вееров, словно побитые молью плеши, зияли пустые кресла. Зато галерка — верхний балкон, стоячие места на котором стоят всего двадцать шиллингов, — ломилась от студенческой братии, путешествующей налегке — без денег и багажа.

— У вас странные духи, — принюхался, пододвигая ко мне кресло, Майкл.

— А у вас — странное чувство юмора. Это моющая жидкость с дустом, которой опрыскивают ковры. Приблизьте-ка свой натренированный нос вот сюда. — Я подставила шею. — Что?

— По-моему, «Коко Шанель». Только вы явно не злоупотребляете духами.

Я прищурилась на моего загадочного спутника.

— И Буше вы узнаете с полувзгляда, и Верди любите, и клавесины, и Феллини вам известен, и в парфюмерии вы спец. У самого тоже одеколон от Кристиана Диора, и очки себе выбрали не самые плохие. А костюмы такие вам специально выдают в КГБ, чтобы дурачить легковерных иностранцев? Мол, мы, российские ребята, — консерваторы, скромняги.

— А вам неплохо известны наши нравы, — усмехнулся он. — Любите фильмы про Джеймса Бонда и русских шпионов?

Нет, ни за что не проговорюсь, что уже лет пять дружу с российской эмигранткой из Риги, и знаю куда больше о его родине, чем успела выложить.

— Вот, кажется, начинают! — Он подался вперед, разглядывая дирижера, поклонившегося публике.

Люстры медленно погасли, свет рампы упал на занавес, а в оркестре уже зарождалась и росла, набирая мощь, нестареющая, щемяще знакомая музыка. Кузен замер за моим плечом, и стало ясно, что в подобном священном самозабвении он собирается провести весь спектакль.

Вот наказание-то! Придумала на свою голову! Вместо того, чтобы пошататься по вечерним улицам, посидеть в ресторанчике, наслаждаясь дурманом мужского внимания… Хотя не так уж и плохо, когда ловишь на себе женские взгляды. Нет, не те, лесбийско-призывные, а обычные — завистливые, изучающие, бабьи. Конечно, это от комплекса одиночки. Или вот когда сопровождаешь такого кавалера. А если рядом, допустим, Чак или кто-нибудь из его плейбойской породы, бедняжек-завистниц просто жалеешь от широкой барской души!

…На сцене вовсю гуляет «полусвет» — хохочут и поют подвыпившие гости Виолетты, сияют свечи, звенят бокалы, ломятся от бутафорских яств и цветов шикарные серебряные вазы. За хором, изображающим нарядную публику, ходуном ходит матерчатый задник вместе с нарисованными на нем колоннами и окнами. На авансцену выдвигаются герои для исполнения дуэта, оба с бокалами в руках и хорошо заметным под игривой непринужденностью волнением. Они совсем молоды, и я вижу, как сверкают в лучах прожектора глаза певицы. Ее голос рассыпается хрустальными колокольчиками, а рука, протянутая Альфреду, слегка дрожит. Да она влюблена! Меня не проведешь — эта девочка без ума от своего партнера. Парень совсем не плох, и если бы не грубый сценический грим, придающий его облику нечто гомосексуальное, не эти алые губы и подведенные глаза, он мог бы, наверно, вызывать какие-то чувства… Я прислушалась — в голосе певца звучала подлинная мужественность. Что это меня сегодня так и тянет на лирические размышления? Я заглянула в программку — у исполнителей разные фамилии. Значит, только любовники. Мне захотелось поделиться своими впечатлениями с соседом. Майкл сидел вполоборота к бархатному барьеру чуть сзади меня, так что я не видела его лица.