Избранное - Майя Ганина

Лидия продолжала работать с Сашей — куда деваться! Если у партнерши было хорошее настроение, все шло прекрасно, но чаще Саша ходила мрачная.

Два раза Лидия упала сама, уже не в работе, а во время репетиций — может быть, потому, что была обреченно уверена, что упадет. Все опять обошлось более-менее удачно: один раз сломала руку, другой — ребра, но осталась жива. И вот появилось в ней это непонятное томление, когда она смотрела сверху в пустоту цирка — подмывало опуститься в бездну, как в глубокую воду.

Работая с Сашей, она продолжала бояться, чувствуя ее резкие руки на своих руках — и еще жаль бывало хорошего настроения, которое партнерша любила ей портить. Лидия стала мечтать о «вертушке», о сольном номере, где она будет зависеть только от себя, от своего пота, своего таланта. Вертушка эта должна, конечно, быть непохожей на сотни других «ракет» и «торпед» в конвейере, и номер должен быть особенным, заметным. Очень трудно было придумать вертушку и номер, немногим легче после — вы́ходить в главке разрешение на аппарат, получить режиссера.

Теперь у нее — сольный номер, она второй раз и успешно, — в Париже о ней писали газеты, — поехала за границу, надо надеяться, вернувшись в Москву, ей удастся добиться персональной ставки «за выход». Все вроде бы хорошо, прекрасно, есть только одно маленькое «но»: пораньше бы хоть лет на десять все это! Поздновато…

Впрочем, Лидия даже не убеждала себя, а была уверена — настоящая жизнь впереди, неотданное отдадут. Она что угодно могла с собой сотворить, претерпеть любую боль, придумать и выполнить самую нереальную комбинацию, лишь бы влезть, вскарабкаться еще на одну — следующую — ступенечку успеха.

Пластическая операция, которую она сделала три месяца назад, преобразившая, омолодившая ее, несмотря на то что даже врачи-косметологи сомневались в успехе, была авансом, залогом того, что несостоявшееся состоится. Женской неутомимости и жадности жизни ей занимать было не надо.

Лидия поглядела на будильник и снова закрыла глаза: можно еще понежиться. Потом взяла со столика ручное зеркало, улыбнулась кокетливо и завела томно глаза, словно репетируя свое пробуждение под чьим-то любящим взглядом. Все так же чувствуя этот взгляд, потянулась, провела руками по горячему гибкому телу: отдохнула. Спрыгнула на пол, стала одеваться и краситься: пора было в цирк.

Цирк находился недалеко от гостиницы, и Лидия пошла пешком. День к вечеру совсем разгулялся, светило солнце, в ярко-синее близкое небо были нарядно впечатаны черные шпили соборов, черепичные высокие крыши, красные зигзаги крепостной стены. Во двориках тлели кучи листьев. Лидия, раздувая ноздри, жадно втягивала вкусный хлебный запах дыма, вызывая в себе бесплотно-счастливое: детство, осень, дворики на окраине, берег Камы — неважно что́, важно накопить в себе обещающее удачу настроение. Хочешь быть счастливым — будь им.

Она поймала острый с гнильцой и йодом ветерок с моря и, повернув в боковую улочку, вышла на набережную. Навалилась животом на парапет и стала смотреть вниз. Вдоль всей гранитной позеленевшей от лишайника набережной в несколько рядов, борт к борту, стояли мотолодки и баркасы, маленькие грязные катера, закрытые брезентом — воды совсем не было видно, но она приходила снизу и похлопывала о набережную с ироническим деловитым шепотком: «клю-клю-клю-клю»… В нескончаемом переборматывании, в бесконечном сновании этом не содержалось никакого смысла и практической пользы, так же как не было смысла в том, что за последним рядом баркасов начиналось и выпукло уходило к горизонту море, покрытое тонкими нефтяными разводами — городское и все-таки море: у горизонта оно уже было как небо и сливалось с небом. И морская вода, которая, пробираясь под нефтяной пленкой и грязными днищами баркасов, подтачивала и покрывала водорослями камень набережной с иронически-торопливым «клю-клю-клю-клю» — все-таки по составу была близка человеческой крови, в ней жили когда-то первые существа на земле, от которых после произошел человек и, в частности, цирковая акробатка Лидия. И хотя, может быть, на чей-то взгляд, в том, что Лидия жила на земле и кувыркалась под куполом цирка, тоже не было ни смысла, ни пользы, — но, однако, вещи, не имеющие практического применения, зачем-то существовали и даже дарили радость некоторым чудакам.

Море или река — всякая живая вода, как Лидия успела уже заметить, всегда приводила ее в хорошее расположение духа, поэтому она любила постоять возле воды, поглазеть на нее. В позапрошлом году, в августе, она ненадолго приехала домой, и они с Жориком, взяв у соседей лодку, уехали далеко вверх по Каме. Сын выгреб на середину реки, развернул лодку, бросил весла, течение медленно повлекло их — она курила, развалясь на корме, сын молчал. Смерклось, небо затянуло тонкими облачками, луны не было, но какой-то неяркий свет еще лежал на всем, виднелись берега, белесовато-смутные очертания кустов и далеко внизу огоньки города. Потом совсем стемнело, Лидия увидела на правом берегу большой костер, расплывающееся подобно спруту, поднимавшемуся со дна, — отражение его в реке. Лидия села, отбросила сигарету — и пока ей был виден этот качающийся, то съеживающийся, то снова широко возникающий блик, она смотрела, напряженно нахмурясь, так что сын удивился и спросил, в чем дело.

Именно тогда, в то мгновение, она придумала свой номер, себя в этом номере. Раньше ничего не получалось, хотя они с режиссером пробовали и то и это — трудные красивые трюки, рассыпавшиеся, однако, как бусы, потому что не было чего-то, какой-то идеи, волшебного магнита, вокруг которого все бы стянулось. Этот оранжевый спрут, поднимающийся со дна — словно бы что-то высветил, нажал на клапан в работающем мозгу, — номер стал ясен.

По набережной послышались шаги, Лидия сменила свою босяцкую позу на более изящную: встала боком, оперлась о парапет локтем, выгнула бедро и, откинув назад волосы, посмотрела на проходивших. Женщина взглянула на Лидию и отвернулась — будто тотчас узнала про нее нечто, уничтожительно вынимающее ее из этого яркого осеннего дня, однако не выдержала и за спиной своего спутника еще раз скосила глаза. Лидия глядела на нее прямо, не спуская улыбающихся нахальных глаз: таким взглядом можно было поставить на место любую задаваку — эта тоже покраснела, дернула головой и больше не оборачивалась. Мужчина посмотрел несмело, но емким взглядом, Лидия знала, что он обернется, — он уронил зонтик и посмотрел еще раз. Лидия величественно закуталась в воротник шубки и сменила позу на еще более изящную. Впрочем, он ей понравился: не старый, высокий, с коротко стриженной седой головой, в квадратных дымчатых очках.

Она подумала, что Витька, конечно, покрасивее и пошикарнее этого типа, и удивилась, что не переживает с ним свой разрыв, почти забыла. Конечно, дело тут в бесперспективности. Не сегодня, так завтра придет минута, когда Витька сменит ее на молодую — ведь он и правда на восемь лет моложе, нет еще тридцати, мальчишка. Но если даже, расчувствовавшись однажды, он вдруг женился бы на ней, надежности в этом не было бы все равно. А Лидия просто жаждала надежности, покоя, мужа, который был бы при ней всегда — интеллигентного, седого, всепонимающего и всепрощающего.

— Ха-ах, ха-ах, — услышала Лидия сзади скрипучий, громкий, праздничный звук, оглянулась, не понимая, подняла глаза: не высоко, почти касаясь черепичных крыш, белея сверкающими брюхами, летели гуси. Треугольником — одна сторона длиннее, другая короче, впереди летел большой, сверкающий в низком солнце, гусь. Они прошли над Лидией в сторону моря, осыпались, как горстка листьев, пропали в небе.

Лидия хохотнула довольно: это было красиво. И пошла в цирк.

До начала представления оставался час. Лидия переоделась, накинула халат и вышла на манеж, проверить, как подвешен аппарат. Размялась немножко и пошла к Файке.

Они болтали и слышали в трансляции шум заполняющегося цирка, настраивающиеся в оркестре скрипки, потом грянула музыка: парад начался. Лидия побежала вниз и встала у форганга, ожидая окончания парада, голоса инспектора манежа, объявляющего номер, и своей музыки: она открывала представление. Инспектор объявил, была пауза, потом грянул хачатуряновский «Танец с саблями», форганг пошел в стороны, и Лидия, привстав на цыпочки, рванулась в темноту.

Манеж и цирк были темные — красноватый клубящийся луч высветил середину ковра, стремительно появилась оранжево-красная фигурка, закувыркалась в луче. Пять сальто в темпе вперед и обратно, затем вдоль барьера по кругу — колесом фликфляков, и в центр — на шпагат. Мгновение неподвижности, только руки, обтянутые красным трико, трепещут, да извивается, движется по неподвижным плечам рыжая голова. Быстрая смена позиции — стойка на локтях, ноги коснулись ковра — оранжево-красное тело свернулось в богене, точно охваченная огнем береста, изнанкой наружу. И снова шпагат, а в извивающиеся оранжевые руки спускается самолетик со стрекозиными оранжевыми крыльями.