Расовые мифы нацизма. Врага надо знать! - Владимир Родионов

Вопреки утверждению Пленкова о том, что политических противников режима «было удивительно мало»,[831] в другой его книге можно найти даже краткую сводку репрессий за годы пребывания у власти нацистов: «Более 1 млн немцев в 1933–1945 гг. на разные сроки сажали в концлагеря, 40 тыс. немцев были казнены по судебным приговорам, десятки тысяч — без всяких приговоров. Особые суды с почти неограниченными полномочиями приговорили к смерти 12 тыс. немцев, военно-полевые суды — 25 тыс. солдат (для сравнения — военные трибуналы западных стран вынесли всего 300 смертных приговоров, только часть из которых была приведена в исполнение)».[832]

Следует уточнить по первоисточникам (западногерманским публикациям 50-х) — цифра в миллион немцев, прошедших через концлагеря при нацистах, относится к периоду еще до начала Второй мировой войны. За 7 лет пребывания нацистов у власти миллион человек (при общем населении Германии в 65 млн) был брошен ими в концлагеря.[833]

Нетрудно подсчитать, что в этом миллионе заключенных евреи, коммунисты, социал-демократы, участники ликвидированных нацистами профсоюзов, христиане составляли меньшинство (коммунистов и социал-демократов — около 100 тыс., число арестованных до войны верующих исчисляется тысячами, наиболее массовые аресты евреев в ноябре 1938 г. составили около 30 тысяч). Основная часть заключенных в нацистских тюрьмах и концлагерях были самые что ни на есть обычные немцы. Позже, начиная с конца 1941 г., концлагеря станут местом массовых убийств уже других народов — евреев, цыган, славян. Но начинали нацисты с немцев, с их образованных свободомыслящих слоев, которых — уже взрослых — «оболванивали» уже не в трудовых, а в концентрационных лагерях, где к «политграмоте» и каторжным работам добавлялись издевательства и избиения эсэсовцами из охраны.

Ближе к концу войны аресты и заключения в тюрьмы и концлагеря приобрели уже обвальный характер: «Лишь в апреле — июне 1944 г. фашистские органы арестовали внутри Германии около 177 тыс. человек, а за [все] первое полугодие 1944 г. — более 310 тыс».[834] Миллион арестованных для 1944 г. — это лишь полуторагодовой размер арестов… А миллион заключенных, прошедших через лагеря в 1933–1939 гг., — годовой уровень содержащихся в заключении того же 1944 г.: «К концу 1944 г. в тюрьмах на территории фашистского рейха томились 200 тыс. заключенных, число узников концлагерей превысило 700 тыс.»,[835] в сумме как раз близко к миллиону.

Историк Г. А. Розанов приводит (по подсчетам восточногерманских исследователей) несколько иные, чем у Пленкова (основывающегося на западногерманских публикациях), данные по жертвам нацистских военно-полевых судов, интересные по хронологии: «Если за пять лет — с начала войны до июля 1944 г. — по приговорам военно-полевых судов было расстреляно за антифашистскую деятельность 9523 солдата и офицера вермахта, то лишь за последние несколько месяцев существования гитлеровской Германии число казненных военнослужащих возросло в 5 раз».[836] Помимо обычных, «с 13 февраля 1945 г. на всей территории, подвластной гитлеровцам, начали свирепствовать чрезвычайные военно-полевые суды. Созданные в соответствии со специальным указом Гитлера, они состояли из военного судьи и двух офицеров. Их приговор обычно гласил: расстрел или повешение, и приводился в исполнение немедленно. Жертвами этих фашистских судилищ пало 7 тыс. человек».[837] Казненных (для устрашения остальных) выставляли напоказ: «На фонарных столбах немецких городов и селений, на придорожных деревьях появились страшные гроздья — десятки и сотни повешенных солдат и офицеров. Для устрашения на трупах были прикреплены надписи: «Я здесь потому, что я — трус», «Я изменил фюреру», «Я — пораженец» и т. п.».[838] Собственно в этом состояла их «антифашистская деятельность» — в том, что в какой-то момент режим усомнился в их лояльности…

Как возник уже в советском (и постсоветском) обществе миф «нацистского общества счастья», понять, на самом деле, нетрудно. Попытка в 60-е гг. в СССР «осмыслить войну» и отобразить это в литературе и кинематографе сопровождалась неявной, но вполне отчетливой тенденцией противопоставления сытого, ухоженного, отлично вооруженного нациста в черном парадном мундире или кожаном френче, этакой эсэсовской (именно с этого времени в советском кино пошел культ эсэсовской формы) «белокурой бестии» — нашему простому, голодному, даже оборванному советскому человеку.

Актриса Валентина Титова вспоминает свои съемки в предшествовавшем по времени и популярности «Семнадцати мгновениям» многосерийном фильме «Щит и меч» (1968 г.): «Басову обязательно хотелось противопоставить нашим солдатам вышколенную, умную, готовую к войне армию Германии. Накануне войны Россия была не обута, не одета — нищенская! Наша форма — жуть! А у немцев все было доведено до совершенства».[839] (То, что на самом деле творилось в Рейхе, режиссер вряд ли подозревал.)

Затем появились уже ставшие культовыми «Семнадцать мгновений весны» (1973 г.), в которых этот образ Третьего рейха был окончательно оформлен. Вспомним, что то был уже разгар «застоя», и, как отмечает историк В. А. Козлов: «Смутные образы народного разочарования в «высоких идеалах» искали для своего выражения подходящий идеологический «материал». Так, «поколение 1970-х — начала 80-х гг. прекрасно помнит вдруг вспыхнувшую среди водителей грузовиков моду на фотографии Сталина за ветровым стеклом. Это была демонстративная критика режима, допустившего разгул бюрократов и коррупции, выражение тоски по «порядку». Это была ностальгия не по реальному сталинскому СССР (которого поколение 70-х помнить уже не могло), а «по сталинским временам, целиком основанная на сталинском же идеологическом мифе о процветающей стране, во главе которой стоят «верные ленинцы», бескорыстно преданные коммунизму, где нет места для разжиревших бюрократов, где царит «порядок» и каждый год снижают цены в заботе о «людях труда».[840] Тогда же появился и миф нацистского «общества счастья». Как отмечает публицист Б. М. Виттенберг: «Возник он в 1970-е гг. — с одной стороны, в незрелых умах недорослей, плененных растиражированной кино- и телеэкранами эсэсовской «эстетикой», с другой, и это было уже серьезнее, в мечтах озлобленных «расхлябанностью» и «безволием» эпохи брежневской геронтократии молодых амбициозных партийных (но больше — комсомольских) функционеров, начинающих карьеру офицеров органов безопасности. В том «радужном» рейхе были порядок, дисциплина, евреи взяты к ногтю, сданы в концлагеря (вместо того, чтобы теперь вот возиться с «отказниками»), была отменная техника, отличные автомобили; молодые подтянутые парни стремительно двигались по служебной лестнице. Именно тогда, в 1970-х, возникли многочисленные россказни и легенды во славу рейха». «Потом «радужный» рейх переместился на книжные прилавки времен перестройки, где очень прочно обосновался».[841] От реального рейха, как мы видели, этот образ (зачастую прямо взятый из агиток нацистской пропаганды — как десятки тысяч доступных каждому «народных автомобилей», колесящих по дорогам нацистской Германии) весьма далек.

Известно стихотворение, написанное в 1937 г. пастором Мартином Нимеллером:

«Когда нацисты пришли за коммунистами, я оставался безмолвным. Я не был коммунистом.Когда они сажали социал-демократов, я промолчал. Я не был социал-демократом.Когда они пришли за членами профсоюза, я не стал протестовать. Я не был членом профсоюза.Когда они пришли за евреями, я не возмутился. Я не был евреем.Когда пришли за мной, не осталось никого, кто бы выступил против».

Сказанное относится к личному опыту Нимеллера — в 1933 г. он, бывший военный (командир подводной лодки в Первую мировую войну), будучи протестантским пастором в берлинском районе Далем, приветствовал приход к власти нацистов.[842] Придерживаясь в то время националистических и антикоммунистических убеждений, Нимеллер спокойно и даже с одобрением взирал на начавшиеся в 1933 г. репрессии против коммунистов, социал-демократов, профсоюзов и евреев. Но позже, убедившись в антихристианском характере новой власти, он открыто выступил с ее обличением. После одной из своих проповедей, которые собирали в Берлине толпы народа, в 1937 г. он был арестован и заключен в тюрьму, из которой далее был отправлен в концлагерь Заксенхаузен, затем — в «специализировавшийся» на духовенстве концлагерь Дахау, где был в 1945 г. освобожден союзниками. Уже после войны Нимеллер горько каялся в своем антисемитизме начала 30-х.[843] К тому времени он понял, что вслед за гонениями на других людей рано или поздно придут и за тобой. Но, чтобы понять это, понадобился его горький жизненный опыт.