Ярче, чем солнце - Лора Бекитт

— Не надо слушать того, что говорят эскулапы! Зачем ты позволила себя резать?

— Я не могла родить сама.

Кермит покачал головой, но его тут же отвлекли другие желания и мысли.

— Полтора года без женских объятий! Вместо постели — окопы, вместо жены — винтовка! — прошептал он, увлекая Миранду в постель.

На самом деле Кермит покривил душой. Он посещал бордели в завоеванных городах, а во время ноябрьского перемирия, которое канадский корпус встретил в только что освобожденном от немцев бельгийском городе Монсе, они с сослуживцами устроили настоящую оргию с «девочками».

И все же Миранда была для него желаннее всех.

Кермит с удовольствием вдыхал запах ее кожи, наслаждался вкусом губ, все еще не до конца осознавая, что война закончилась и ему больше не надо никуда уезжать. Разгоряченный любовью, он целовал ее тело, а она довольно улыбалась, полузакрыв глаза. Кровать прогибалась и скрипела под тяжестью их тел. Но вот в самый разгар страсти раздалось хныканье, а после — пронзительный плач.

Кермит был не из тех, кто останавливается на полпути. Добравшись до высшей точки наслаждения, он тяжело перекатился на спину и произнес, едва переведя дыхание:

— Уйми ее!

Миранда встала, прошлепала к кроватке и взяла девочку на руки. Но взяла с раздражением, без любви, не так, как это обычно делала Хлоя, потому Мойра не успокаивалась.

— Может, она голодная? — спросил Кермит.

Опустив малышку в кроватку, Миранда занялась приготовлением смеси.

— Ты что, не кормишь ее грудью? — удивился Кермит, которому плач ребенка резал уши.

— У меня нет молока.

Поев, Мойра наконец успокоилась. Миранда легла в постель, и они с Кермитом вернулись к своим приятным занятиям, а потом заснули.

Тонкий голосок вырвал их из сна в середине ночи, и Кермит сердито произнес:

— Теперь так будет всегда?

«А ты как думал!» — со злостью подумала Миранда и бросила:

— Надеюсь, что нет!

— Наверное, с ней что-то не в порядке? — не отступал он.

— Откуда мне знать! Я спрошу у Хлои.

— Сейчас ночь, Хлоя спит. И при чем тут она? Это же твой ребенок!

— И твой тоже! Знаешь, как тяжело с младенцем? Хуже, чем на твоей войне! Если ты хочешь дать мне немного отдыха, тебе тоже придется вставать по ночам!

Кермит был ошеломлен.

— Ты целыми днями дома, а моя служба отнюдь не окончена. Я надеюсь получить должность в гарнизоне. А в отпуске я желаю отоспаться.

— Но это ты хотел ребенка! И я выполнила твою просьбу!

— А ты — не хотела? Ты всего лишь следовала моему желанию?

Поняв, что сболтнула лишнее, Миранда промолчала. Будучи не в силах успокоить орущую девочку, она с размаху отвесила ей шлепка. Звонкий звук прорезал воздух, и Кермит опешил.

— Послушай, — с угрозой произнес он, — не надо бить мою дочь!

Грубо схватив Миранду за плечи, он толкнул ее на постель с намерением высказать все, что думает по этому поводу. Но ее безупречное обнаженное тело и промелькнувшее в глазах выражение покорности и испуга породили в нем другое желание. Кермит взял жену так, как брал проституток, с сумасшедшей, необузданной, безжалостной силой, безразличный к тому, что они испытывают.

Несколько минут в комнате раздавался только голос покинутого ребенка и хриплое дыхание взрослых. Потом, уставшая плакать, Мойра заснула, зато разрыдалась Миранда. И хотя Кермит тут же попросил у нее прощения, она поняла, насколько он огрубел на войне, как и почувствовала, что он относится к ней без прежнего благоговения. Отныне Миранда принадлежала ему, и он хотел, чтобы она радостно и покорно предоставляла себя его желанию, невзирая на то, какие проблемы лежат на ее плечах.

Утром молодая женщина разрывалась между заботами о Мойре, муже и… о себе. Думая о вечернем приеме, куда были приглашены военные с женами и весь цвет галифакского общества, она надеялась затмить других дам если не нарядом, то своей красотой.

— Хорошо бы нанять няню, — сказала она. — Я так долго просидела дома с младенцем, что теперь мне хочется немного пожить для себя.

Кермит промолчал. Он уже понял, что Миранда не намерена посвящать себя домашним заботам. Она была нерадивой хозяйкой: тосты подгорели, как и каша для ребенка, чай был безвкусным и жидким.

Кермит вздохнул. На войне он представлял себе семейное счастье совершенно иначе.

После завтрака он все-таки взял Мойру на колени. Девочка с улыбкой тянулась к блестящим пуговицам на его форме, однако при этом у нее был какой-то неприкаянный, заброшенный вид. Кермит совершенно не ощущал себя отцом ребенка, которого держал на руках. Возможно, потому, что это была девочка? Все в ней казалось чужим: белокурые волосы, голубые глаза.

Вечером Миранда с облегчением отнесла Мойру к приятельнице Хлои, которая иногда соглашалась посидеть с детьми.

Они вышли из дому на закате. Небо было чистым; на западе таяли легкие розоватые облака и багровело солнце, отчего вода в гавани отливала красным, словно ее смешали с кровью.

Миранда шла рядом с Кермитом, предаваясь тщеславным мечтам о жизни, какую ей бы хотелось вести, и сожалея о том, что имеет. Да, ее муж офицер, но они небогаты, если не сказать — бедны. Кермит даже не знает, какую должность ему удастся занять и сколько он будет получать. Он отличился на войне, но в мирной жизни у него нет ни высокого положения, ни нужных связей. У них крошечная квартирка, и едва ли им по средствам нанять прислугу.

Между тем у здания Сити-Холл, где заседало муниципальное правительство, выстроились роскошные быстроходные машины, а по ступенькам поднимались дамы хотя и в подчеркнуто строгих и скромных, но дорогих туалетах.

Зал был залит ярким светом, по углам стояли большие кадки с цветами, а по двум противоположным стенам расположены киоски, где собирались продавать всякую всячину — в основном в благотворительных целях.

На одной из стен висели картины, показавшиеся Миранде странно знакомыми. Вглядевшись с них, она с изумлением узнала рисунки Дилана Макдаффа. Каким образом могли сохраниться эти трогательные пейзажи? Рисунки напомнили ей о временах, безвозвратно канувших в прошлое, о днях беззаботной юности.

Рядом Миранда увидела другие картины, нарисованные уже после взрыва. Изображенное на них навеки запечатлелось не просто в памяти — в сердцах тех, кому удалось уцелеть в огненном вихре.

Только человек, переживший галифакскую трагедию, мог представить, понять, что такое жизнь, расколотая на две половины!

Среди пейзажей был всего один портрет — женщина на фоне разрухи. Миранда узнала рыжеволосую девушку. За ее спиной был ад, но, возможно, она стояла на пороге рая. Хотя она не могла видеть ни того, ни другого: ее глаза прикрывала окровавленная повязка. Девушка не протягивала руки, не звала на помощь, просто стояла и чего-то ждала. Миранду поразила линия ее рта, выражавшая и скорбь, и надежду, и мужество, и волосы, развевавшиеся по ветру, словно языки пламени. Картина называлась «Ярче, чем солнце».