Рижский редут - Далия Трускиновская

По правую руку от нас располагались замковые конюшни и сам Рижский замок, точнее сказать, четырехэтажная пристройка к нему, сделанная при матушке Екатерине. В этой пристройке обитали и штаб, и канцелярия, и множество чиновников, там же где-то находились и апартаменты фон Эссена. Сама площадь была устроена сравнительно недавно, когда наконец убрали последние останки шведских военных складов.

– Ну, вот тебе превосходный простор, – произнес Разуваев, останавливаясь и обводя рукой площадь. – Главное, катить точнехонько посередке. Тут ты и в речку не свалишься, и прохожих не собьешь, им есть куда разбегаться. А если влепишься в стену замка – он уж как-нибудь устоит. Там стены саженной толщины. Я обещал привести тебя на подходящее место – и привел, воспользуйся же им в полной мере!

Сказав это, он уставился на Суркова со злодейским прищуром: как ты теперь, братец, выкручиваться станешь?

Племянник мой замер с полуоткрытым ртом. Действительно, место совершенно соответствовало всем обещаниям Разуваева. Оно было даже тем удобно, что на краю площади, у мостика, ведущего через ров в Цитадель, располагалась гауптвахта – так что после селериферной прогулки перед самыми воротами Рижского замка конвоировать ее участников будет недалеко…

Восхищенные взоры, и те присутствовали в большом количестве: вокруг замка и поблизости от Цитадели слонялось и околачивалось в надежде на поживу немало рижских прелестниц, мастериц платной любви. Они, скучая в перерывах между амурными своими сделками, были очень рады нечаянному развлечению.

Бродили тут также наиболее яростные из погорельцев, считавшие своим долгом приветствовать карету фон Эссена, буде он куда выезжал, истошными воплями «Убийца!» и «Поджигатель!» Кроме того, на площади хватало и вполне благопристойного народа мужеска полу: в замковый двор то и дело входили и въезжали офицеры, попадались и штатские. Словом, публика имелась, и можно было продавать билеты в кресла и в партер…

– Сурок, одумайся, – вмешался Артамон. – Отступить, видя нешуточную опасность, не грех, а кто вздумает тебя попрекать – с тем я сам переведаюсь.

– Оставь, Вихрев, – тоном светского повесы отвечал Разуваев. – Опасности тут никакой нет. Он же не станет нарочно гоняться за людьми на своей таратайке! Проедется разок-другой, помашет дамам ручкой – и пойдет прочь.

Сурков был, в сущности, пойман на слове – деваться некуда. Он отмахнулся от Артамона, перекинул ногу через красную доску, утвердился на седле, велел мне отпускать селерифер и отчаянно зашагал, все увеличивая и увеличивая шаги-прыжки, через небольшую, если по столичным понятиям, площадь.

Ему довольно было бы пересечь площадь – никто бы не посмел после того упрекать его в трусости. Мы следили за ним с надеждой, все это дело могло и обойтись, но вдруг хором ахнули.

Из-за Свинцовой башни замка появился конный казачий отряд. Мы со своего места не видели, сколько там, за башней всадников, разве что опознали их по синим чекменям и бородкам. Судя по всему, казаки назначены были сопровождать кого-то из штаба фон Эссена, они направили коней к Северным замковым воротам, но ехали шагом, стало быть, не примчались с донесением.

Это Сурка и спасло.

Обычно он, начиная движение на своем двухколесном уроде, смутно представлял, куда заедет, хотя должен был двигаться по прямой. И на сей раз он полагал, что, проехав мимо Рижского замка, угодит в створ Большой Замковой улицы, селерифер, не будучи более подгоняем его скачками, остановится, и Разуваеву уже не к чему будет придраться. Не тут-то было! Сурок, не умея повернуть разогнавшегося урода или хоть остановиться, забирал все ближе и ближе к стене, а передние из десятка казаков, увидев несущееся на них чудовище, даже не смогли толком осадить коней. Возле Свинцовой башни все они и сошлись – завопивший от ужаса Сурок на селерифере и казацкие кони.

Кони у казаков ко всему привычные – ни грома пушек, ни ружейной пальбы они уже не боятся. Но селерифер бедняги увидели впервые. А надобно знать, что лошади сюрпризов не любят и на всякий случай стараются держаться от них подалее. Тем более, ярко-красная новинка неслась на них непонятным образом, с воплем, размахивая человеческими ногами в белых панталонах.

Казаки заорали, управляясь со вскинувшимися на дыбки и заплясавшими конями, а самые сообразительные мигом вооружились нагайками. Несколько ударов пришлось по селериферу, один, как выяснилось позднее, по сурковской ляжке, а конское копыто, ударившее по доске как раз за седлом, придало двухколесному уроду несколько иное направление, и Сурок, дивом не слетев наземь, понесся по Большой Замковой, сопровождаемый незатейливой, но громкой и проникновенной казацкой руганью.

Мы опомнились наконец и побежали следом. Один лишь похмельный эскулап остался стоять на краю площади, хотя он-то и должен был, скорее всего, нам потребоваться. Впереди несся Артамон – он, при всем своем богатырском сложении, бегал отлично, – за ним, чуть приотстав, я, за мной Разуваев, и лишь за нами, соблюдая субординацию, Гречкин со Свечкиным и Сидор.

Сурка явственно заносило влево, и от него уже шарахнулся строй пехотинцев, еле успели отскочить две хорошо одетые дамы, рухнул наземь задетый им разносчик, торговавший пирогами с лотка. Навстречу же тащилась фура, и столкновение, казалось, неминуемым. Вдруг с правой стороны улицы к нему подбежал человек в темно-зеленом мундире и белых панталонах – наш, флотский! Он схватил Сурка примерно так, как кавалер даму в вальсе, и резким сильным движением поворотил его вокруг себя. Проклятый селерифер выскочил из-под моего ошалевшего племянника, проехал сам по себе до стены дома, ткнулся в нее и грохнулся на мостовую.

Мы подбежали и увидели черную дыру, в которую едва не влетел Сурок. Это было довольно большое подвальное окно, открытое для загрузки дров. А дрова везла фура, с которой наш родственник чудом не столкнулся.

– Благодарность наша, товарищ!.. – начал было Артамон и смолк.

Сурка держал в объятиях тот самый сержант Бессмертный, о коем родственники мои и вспомнить не могли без кислой мины, он же – Гореслав Карачунович, он же – Канонирская Чума.

– Тур вальса окончен, – сказал сержант, выпуская из своих объятий Сурка. – Честь имею!

Засим он высокомерно отряхнул свой мундир и ушел в сторону замка. Сурок глядел ему вслед, разинув рот.

– Ну, опомнился ты, или встряхнуть тебя хорошенько? – спросил я, уже мало беспокоясь, что подумают прохожие.

– Он назвал меня дураком! – воскликнул бедный мой племянник.

– Дурак и есть! – рявкнул дядюшка Артамон. – А второй дурак… Где второй дурак?!

Но Разуваев куда-то исчез.