Единородная дочь - Джеймс Морроу

Дом № 522 по Сорок третьей улице был обычной «свечкой» — одна квартира на этаж — и ничем не отличался от своих жмущихся друг к другу собратьев. На почтовых ящиках простым карандашом неразборчиво нацарапаны номера, так, словно жильцы не особенно интересовались своей почтой. «Ф. Спаркс, № 3». Джули судорожно схватилась за ручку — латунную луковицу, гладкую и блестящую после многолетней шлифовки человеческой плотью.

Ну что за идиотка — взяла и повесила трубку! Неужели Феба не могла хоть раз в жизни сделать то, о чем просят? Дверь открылась, Джули взбежала на второй этаж, обогнула перила. Бикс, пыхтя, еле поспевал за ней.

Если бы не физиология, не насущная потребность опорожнить мочевой пузырь, она ни за что бы не нашла этот роковой телефонный номер. Неистовый марафон, посвященный поискам Фебы, начался в первом же отеле, в котором они остановились. За три дня они просмотрели телефонные книги всех населенных пунктов в долине Делавэра, обошли все полицейские участки, ознакомились со всеми отчетами коронеров, списками налогоплательщиков, ведомостями пособий по безработице. Они поместили объявление в «Филадельфия дэйли ньюс»: «Феба, дай о себе знать. Королева Зенобия, абонентский ящик 356». И вот спустя десять минут после того, как мировой судья Верхнего Дерби объявил их мужем и женой, Джули пошла в туалет и там на выкрашенной в серый цвет панели прочла нацарапанную надпись: «Профессиональный секс. Тел. 886-1064, спросить Зеленую Нимфу. Приглашаются гости обоего пола».

Дверь в квартиру № 3 была заперта. Джули постучала — никакого ответа. И тут на помощь пришел Бикс, отец Парадокс, обрушивший на хлипкую дверь все свои двести двадцать фунтов.

В квартире было все вверх дном, как после торнадо. Бесформенными кучами лежала грязная одежда, валялись старые газеты и пустые пивные бутылки. В углу среди коробок из-под герлскаутского печенья и оберток от бисквита понуро сидел грязный плюшевый мишка, в закоптелой кухоньке у стола примостилась фигурка в бледно-зеленом халате. Голова упала на стол, на лбу — запекшаяся кровь.

Джули замерла. О, мама, верни мне мою божественность! Я не дрогну, каждый нейрон приведу в порядок…

— Привет, — промямлила Феба, вяло взмахнув над головой револьвером. — А за дверь, толстый, заплатишь. — Она осушила содержимое пластиковой чашки с изображением Плутона.

— Слава тебе… — выдохнул Бикс и выхватил у нее из руки револьвер.

Жива. Грязная шлюха с мутным пьяным взглядом. На голове — просто воронье гнездо какое-то. Но живая.

Джули едва сдержала стон. Скорее обнять это чудовище… Феба пьяно икнула. И зловонная масса из проглоченных накануне пирожных и печенья хлынула в ладони Джули, просочилась между растерянно дрожащими пальцами.

— Не очень-то я подружку встречаю, да? Просто паршиво. Помнишь, как мы на Четвертое июля демонстрантов дохлой рыбой забрасывали?

— Мы тебя заберем. — Сцепив зубы, Джули подошла к раковине, заваленной жирными сковородками и тарелками с присохшими объедками. Скользкая каша, которую она несла в руках, была теплой и тяжелой. — У нас дом на Баринг-авеню, — добавила она, подставив руки под струю воды.

— Так я и разбежалась жить с божествами и жирными свиньями, — фыркнула Феба, запихивая в рот печенье. — Что бы обо мне ни трепали, но герлскаутов я всегда поддерживала.

Они стянули с нее засаленный халат и поволокли в душ. Там ее пришлось все время поддерживать в вертикальном положении, словно елочку, которую устанавливали к Рождеству.

— Убирайся! — ныла Феба, обрушивая на Бикса мокрые кулаки. — Хочешь увидеть меня голой — сначала заплати! — Вода попала на рану и окрасилась розовым. Худоба Фебы просто пугала. У нее была плоская, как у балерины, грудь. — А ты, Кац, не смей трогать мой обмен веществ. Только попробуй — вылетишь в два счета.

— Я потеряла божественность, Феба. Теперь я обычная еврейка.

— Так я и поверила.

Они засунули Фебу в единственный комплект чистой одежды, которую удалось найти в доме — короткие черные брючки и мужскую гавайскую рубаху, — поймали такси и отвезли ее в Мэдисонский центр детоксикации. Там молодой костлявый медбрат по имени Гарри, высокий, как центровой баскетбольной команды, сделал сонограмму печени Фебы, напичкал ее витаминами и запер в боксе, оснащенном скрытой камерой наблюдения.

— Она хотела застрелиться, — поясняла Джули, входя вслед за Гарри в комнату наблюдения. На экране Феба брыкалась и молотила воздух кулаками, словно святой Антоний, отмахивающийся от искушения.

— Сюда обычно такие и попадают, — кивнув со знанием дела, ответил медбрат.

Несмотря на свой рост, он что-то не внушал Джули доверия. Похоже, мир повернулся к Фебе спиной.

— Выпустите меня отсюда! — верещал динамик.

— Оружие нашли? — спросил Гарри.

Джули кивнула.

— У нее еще где-то динамит спрятан.

— Динамит? Это что-то новенькое.

— Ублюдки! — вопила Феба. — Гестаповцы!

— Я хочу тебе помочь! — крикнула Джули в микрофон.

— Да ты в жизни никому не помогала!

Наконец появился врач, доктор Рэшфорт. Высокий важный англичанин с огромными ладонями, вплывший в комнату на облаке снисходительной благожелательности.

— Даже если вы уговорите вашу подругу бросить пить, и то лишь пятьдесят шансов из ста, что ее печень восстановится, — вещал он, просматривая распечатку сонограммы.

— Головорезы! — захлебывалась злостью Феба.

— Уговорить бросить пить? Но как? — простонала Джули.

— Нацисты! — рявкнул динамик.

Рэшфорт сплел свои толстые, как сардельки, пальцы.

— У нее есть личный психиатр? Могу вам порекомендовать доктора Брофи. И убедите ее походить на собрания Анонимных Алкоголиков. У нас в городе они проводятся каждый день.

— Пердуны!

— Но вы не можете ее выписать, — запротестовал Бикс.

— А мы ее и не вписывали, сэр.

— Пидоры! — не унималась Феба.

— Ну так впишите! — взмолилась Джули.

— Миссис Константин, мы не берем пациентов на стационар, — отрезал Рэшфорт. — Завтра позвоните Брофи. И пусть она походит на собрания Анонимных Алкоголиков.

Джули скривилась, вспомнив слова Маркуса Басса, который утверждал, что алкоголику психиатр — это все равно что мертвому припарки.

А значит, Феба остается у них на шее — пристрастившаяся и пристрастие. Они выволокли ее из центра детоксикации, затащили в метро.

— Дорогая Шейла, я вонючая шлюха! — то и дело выкрикивала она под грохот электрички. Пассажиры шарахались от них, как иудеи от прокаженного. — Я хочу жрать! У меня в кишках ветер гуляет! Покормите меня, черт возьми!

Они зашли в какую-то забегаловку в китайском квартале, где, угрожая раздеться догола и устроить сцену, Феба раскрутила их на бутылку сливового ликера. Она выдула его в пять секунд и, схватив блинчик с мясом, посыпала его содержимым ближайшей пепельницы.

— Феба, нет!

Но она уже запихивала блинчик в рот.

— Ням, — сказала Феба, с усилием проглотив свой деликатес. Перепачканным пеплом языком она вытолкнула осиротевший бычок «Мальборо», этакая языческая пожирательница пепла, притворщица, изображающая раскаяние. — Ням-ням, — повторила она и тут же вырубилась.

Все смотрели на них. Сцену она все-таки устроила.

— Что теперь? — вздохнул Бикс.

— Я хочу забрать ее домой, — сказала Джули. — То есть я не хочу. Но…

— Это безумие.

— Я знаю. А что ты можешь предложить? Учитывая скромную плату, их неовикторианский дом в Повелтон-Виллидж — богемном анклаве на западном берегу Шуилкила, мирке кирпичных тротуаров, сонных кошек и гаражей с молодыми бородачами, превращающими горы смятого металла в произведения искусства, — так вот, этот дом казался просто огромным. Да, он был стар, наводнен тараканами, но зато был сказочно просторен и включал относительно свободную от посягательств насекомых гостиную. Они водрузили все еще находящуюся в бессознательном состоянии Фебу на кушетку и занялись тягостными приготовлениями. Забили окно деревянными планками, отодрав их от кровати, и убрали все, чем она могла воспользоваться себе во вред: портьерный шнур, настольную лампу, кран от батареи. Грядет война, чувствовала Джули. Им ничего не остается, как перепоясать чресла и начать рыть окопы.

— Может, позвоним этому психиатру? — спросил Бикс после того, как все приготовления были закончены.

Джули продела тесьму в ключ от гостиной.

— Я думаю, психиатр здесь не поможет, Бикс. — Она скорбно повесила ключ на шею, как медальон святого Христофора, как жернов, как тяжелое, изводящее безумие Фебы. — Я думаю, нас ждет война.

— Веселенький медовый месяц, — вздохнул Бикс.

Если бы Джули не довелось пожить во владениях Эндрю Вайверна, она могла бы назвать все, что происходило в течение последующих шести дней, адом. «Не жизнь, а мыльная опера», — стонала она. Войти в гостиную — «Вот, Феба, съешь цыпленка; давай, детка, я горшок вынесу» — означало нарваться на огненный смерч по имени Феба, обрушивавшийся на тебя, как демон-фашист, оставляющий синяки на лодыжках и выдирающий волосы. Война. Настоящая война с осадой, перестрелкой, воплями Фебы, а в промежутках уговорами Джули: «Феба, угомонись, Феба, возьми себя в руки». Словно эскимосы, у которых каждая разновидность снега имела свое название, Джули и Бикс классифицировали вопли подопечной. Они различались определенным тембром и продолжительностью. Был вопль, означавший отчаяние, вопль, сопровождавший ее мольбы о пиве и роме, вопль, подкреплявший требование вернуть ей «смит-вессон». У них в доме словно поселился вампир, жаждущий крови и ночью, и днем. Временами начинало казаться, что они перенеслись на Платформу Омега — последний причал погибших душ. де бы раздобыть серебряную пулю, что угодно, лишь бы упокоить Фебу-оборотня и самим избавиться от всей этой тягомотины. Временами они были готовы рассадить Фебе башку какой-нибудь тростью с серебряным набалдашником, следуя примеру Клода Рензи из любимого фильма Роджера Уорта «Человек-волк», который укокошил таким образом Лона Чейни.