Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

На сей раз у меня гораздо больше времени между рейсами, аж два часа, я вполне могла бы взять такси и смотаться в город, посмотреть, что это за Франкфурт и что это за Майн, – однако никуда не еду. Не потому, что боюсь опоздать или денег жалко (они у меня, кстати, еще остались), – нет, просто ничего не хочется. Сижу в уголке какого-то шумного кафе, называемого «Weise Rabe» (не представляю, что это значит, я не понимаю по-немецки, но на вывеске нарисована очень важная ворона, так что, наверное, название каким-то образом связано с ней), – сижу, стало быть, бездумно смотрю на посетителей, слушаю немецко-английско-французские объявления о прибытии рейсов, клюю носом (я практически не спала, так боялась проспать, у меня мания недоверия к будильникам) и втихомолку браню нижегородское представительство компании «Люфтганза».

Нет, ну что такое, в самом деле, зачем они дали мне билет с таким безумным временным отрывом от рейса, на котором я полечу в Нижний?! За это время объявили о прибытии еще одного самолета из Парижа, почему бы мне было не лететь на нем? И сама выспалась бы, и добрых людей не перебудила. Брюны ведь, разумеется, встали помахать мне на прощание: дамы в ночных рубашках, мсье – в пижаме под ночными халатами. Спала только Шанталь, слава богу, хоть ее не потревожили, а то я вообще чувствовала себя последней нахалкой… Единственное, что меня слегка утешило, это то, что, уже захлопнув за собой тяжеленную брюновскую дверь и загружаясь в лифт, я услышала, как в квартире залился телефон. Какая-то нечистая сила решила непременно пообщаться с Брюнами полшестого утра. То есть они так и так проснулись бы. От этого открытия моя больная совесть слегка утихомиривается.

Смотрю на часы. Регистрацию на мой рейс объявят еще через двадцать минут, с ума сойти, честное слово!

Устала я от шума, от аэропорта, от беспрестанно звучащих объявлений и музыкальных трелей, которые их сопровождают, от разноголосых звонков портаблей тут и там… Господи, какую только музыку для них не приспособили, не изуродовали! Есть даже анекдот на эту тему. Один браток спрашивает другого, знает ли он, кто такой Моцарт. Конечно, знаю, отвечает братила, это типа тот парень, который пишет музыку для наших мобильников!

Вот, кстати, о мобильниках. У кого-то трезвонит в кармане гнусавейшая мелодия, ну просто мрак! А потом слышится сиплое восклицание:

– А бьен то! Чмок!!!

И снова музыка, и снова этот разухабистый вопль:

– А бьен то! Чмок!!!

Что за безобразие?! Я озираюсь. Даже подозрительно поглядываю на нарисованную ворону: уж не из ее ли клюва вырываются эти совершенно неприличные звуки:

– А бьен то! Чмок!!!

Люди вокруг тоже начинают посматривать друг на друга возмущенно, и, что характерно, их глаза почему-то все чаще обращаются ко мне.

И тут до меня доходит…

Матушка Пресвятая Богородица! Да ведь это орет мой клоун Ша! Вернее, не мой, а Лелькин, но это уже вторично. Ну конечно, я ведь сдала в багаж только чемодан, а сумку с игрушками и самыми ценными подарочками взяла с собой. И видимо, нажала ненароком то ли на нос, то ли на голову, то ли на ладошки этого клоуна. Вот он и заорал нечеловеческим голосом.

Поскорее расстегиваю молнию, начинаю лихорадочно ковыряться в сумке. Елки, что-то в этом роде со мной уже было, и, что характерно, в этом же самом аэропорту… Что и говорить, судьба, совсем как авторы дамских романов, обожает кольцевую композицию!

А, вот она, коробка с клоуном Ша! Надо поскорей вырубить этого хулигана!

Секундочку. А как это сделать? Коробка плотная, картонная, она запечатана и оклеена сверху блестящей пленкой. То есть надо сначала снять всю эту сбрую, чтобы добраться до клоуна Ша. Вот интересно, как это я умудрилась нажать на руки или голову этого несчастного Ша, если до него совершенно невозможно добраться?!

О господи, он опять поет! И опять орет:

– А бьен то! Чмок!

С силой ударяю кулаком по коробке. Напрасно! В панике озираюсь, чтобы попросить у официанта нож, ножницы: скорей взрезать коробку, вырубить Ша и избавиться от осуждающих взоров, которыми обливают меня добропорядочные немцы и прочие нацмены…

– Помочь? – слышится рядом мужской голос, и я вскидываю испуганные глаза.

Человек в шляпе, надвинутой на лоб, мгновение смотрит на меня, высокомерно подняв брови, потом вынимает руку из кармана. В руке у него что-то черное, плоское. Он протягивает руку к коробке, – и клоун Ша послушно затыкается, как тот фонтан, о котором давно и живописно написано Козьмой Прутковым.

Господи, да ведь этот Ша – радиоуправляемая игрушка, его можно выключить с помощью пульта. Как это мне в голову не пришло? А кстати, где пульт от моего клоуна?

– Возьми, – говорит мужчина, который так своевременно пришел мне на помощь. – Ты забыла пульт у Брюнов. Николь просила непременно отдать его тебе.

Тупо смотрю в его темные, совершенно неопределенного цвета глаза. Выражения их, кстати, тоже невозможно понять.

– А откуда ты узнал про пульт?

– Угадай с трех раз!

Я молчу.

– Позвонил Брюнам, само собой, – высокомерно разъясняет он. – Вечером приехал наконец из Дижона, а рано утром позвонил. Они сказали, что ты отправилась несколько минут назад в аэропорт и забыла пульт.

– Ты что, отправился вслед за мной во Франкфурт, чтобы отдать мне пульт? – Я пытаюсь шутить, но, кажется, не очень удачно.

– Вот именно, – хмуро кивает он. – Честно говоря, я прилетел через час после тебя и уже отчаялся, шатаясь по этому безумному аэропорту. Никак не мог тебя найти! Потом решил попросить помощи у клоуна Ша – и повезло, гляди-ка!

Честно говоря, у него тоже не самые удачные шутки. И вообще, вид такой злой…

Я его боюсь. Боюсь смотреть на него, боюсь говорить с ним, но молчать еще страшней, поэтому решаюсь спросить:

– А… что-нибудь слышно о Жани? О Филиппе? О Лоре?

– Проведена экспертиза, выяснилось, что Лора умерла совершенно случайно.

– То есть как? Упала и умерла?

– Практически так оно и было. Перед тем как ехать в Дижон, я побывал в Нанте и встретился с Жани. Она мне все толком и рассказала. Лора и впрямь приехала в Мулян по вызову Клоди, чтобы шантажировать Жани и отвлечь ее из дома. Жани была в ужасном состоянии: ведь она не сомневалась, что именно ты – мать Филиппа.

– Ага, я так и подумала.

– Правильно подумала. Она решила отвадить тебя от Муляна. Следила за тобой из пустого дома Жильбера (у нее был ключ), увидела, что ты вошла в погреб, и заперла тебя. Совершенно как ты меня!

Я зажмуриваюсь. Ох, как это было сказано…

– Жани уверяет, что хотела только попугать тебя. И тут к ней явилась Лора, и Жани поняла, что ошиблась роковым образом. Она призналась мне, что вполне была бы способна убить Лору, но… Тут вмешалось Провидение.

– Как это?

– Да вот так. В одной из статуй, которые стоят в саду Жани, свили гнезда осы. В тигре, точнее. Может быть, они выбрали его потому, что он тоже полосатый. Короче говоря, Жани с ними уже свыклась, а Лора перепугалась, когда оса села ей на плечо. Прихлопнула ее, но та успела-таки укусить… Через несколько минут Лора умерла от отека горла. Аллергическая реакция.

– Не может быть…

– Почему? Это очень распространенный случай, такое иногда происходит на рынках летом, когда осы летят на виноград. Поэтому люди, у которых аллергия на осиный яд, должны их очень остерегаться. При укусе им поможет только очень скорая помощь. Лора, видимо, об этом не знала. И умерла на глазах у Жани, которая ничем не могла ей помочь.

– И что было потом?!

– Жани, конечно, перепугалась, решила, что ее обвинят в убийстве. Спрятала труп, потом вспомнила о тебе и открыла погреб. Потом сделала вид, что уезжает, это видели соседи. Однако ночью она вернулась тайком, отвезла тело Лоры в ее красный «Рено», ну и… об остальном можно догадаться.

– Значит, именно она звонила Жильберу!

– Разумеется. Ради Жани он готов на все – даже уничтожить улики.

– Какое счастье, что теперь все выяснилось и Жани с Филиппом могут вздохнуть спокойно!

– Да уж.

Снова наступает тяжелое молчание. Что бы еще такое спросить?..

– А… а что ты делал в Дижоне?

– Могу я сесть? – вопрошает он хмуро и, не дождавшись от меня ни слова, довольно непочтительно заталкивает разнесчастного клоуна Ша в сумку, а сумку раздраженно спихивает на пол.

– В Дижоне, видишь ли, живет мой друг, – поясняет он, усевшись. – Этот господин работает реставратором в тамошнем Музее изящных искусств, у него отличная мастерская. Мне не хотелось появляться в Париже, боялся, что газетчики так или иначе пронюхают о находке.

Мой сердце замирает.

– О какой находке?

Максвелл смотрит с неподражаемым самодовольным выражением:

– Ну о картине, конечно. О картине Давида. Я ведь все-таки нашел ее. И когда Клоди сообразила, что она у меня в руках, что Гийом спрятал ее вовсе не там, где она думала, а скрыл в погребе у Брюнов, вот тогда-то она и впала в натуральное помешательство… Конечно, если бы не та суматоха, которая поднялась вокруг рехнувшейся Клоди, мне не удалось бы скрыть, что сокровище найдено.