Портрет королевского палача - Елена Арсеньева

«Адриа» на большой скорости, необычной для маневрирующих в бухте Золотой Рог судов, приближалась к «Лукуллу». Вскоре стало видно, что, если «Адриа» не изменит направление, «Лукулл» должен прийтись по ее пути. Я предположил, что у парохода не в порядке рулевая тяга, он не успеет переложить вправо, однако Сапунов сказал, что, будь у парохода что-то не в порядке, он не шел бы с такой скоростью и давал бы тревожные гудки, предупреждая об опасности. Тем не менее пароход не уменьшал хода, двигался на яхту, как будто ее не было по пути.

Наконец мы увидели, что из правого шлюза «Адрии» отдали якорь. Тут нам стало ясно, что удара в бок нам не миновать, так как при скорости, с какой шел пароход, было очевидно, что на таком расстоянии якорь не успеет и не сможет забрать грунт и удержать пароход, обладающий колоссальной инерцией. Мичман Сапунов крикнул, чтобы давали кранцы, и побежал на бак вызывать команду. Я кинулся к кормовому кубрику, где помещались мои казаки, и закричал, чтобы они по тревоге выбегали наверх. В этот момент я услышал, как отдался второй якорь «Адрии», и она приблизилась так, что уже с палубы «Лукулла» нельзя было видеть, что делается на носу парохода, продолжавшего неуклонно надвигаться на левый бок яхты. Секунд через десять «Адриа» подошла вплотную, раздался сильный треск, и во все стороны брызнули щепки и обломки от поломанного фальшборта, правильного бруса и верхней палубы.

Это взволнованное свидетельство очевидца. А вот как отозвались на событие люди сведущие, попытавшиеся проанализировать случившееся… впрочем, слова «случившееся», «случай», «случайность» здесь совершенно ни при чем. Все указывает на то, что этим диким маневром двигала чья-то злая воля!

Пароход «Адриа», после того как перестал быть штаб-квартирой Красного Креста, совершал постоянные оживленные сношения с советскими портами Черного моря. Приходя в Константинополь и уходя, «Адриа» никогда прежде не занимала места вблизи «Лукулла», имевшего стоянку в стороне от фарватера. И на этот раз «Адриа» шла обычным для судов путем и лишь затем, выйдя на линию «Лукулла», свернула с фарватера.

Разрезав почти пополам яхту, «Адриа» дала задний ход, вследствие чего в пробоину хлынула вода. Этот задний ход противоречит морским правилам! Яхта, даже и протараненная, могла оставаться на плаву, удерживаемая носом теплохода. Задний ход довершил ее гибель.

Любопытно, что значительная часть команды была спасена бросившимися на место катастрофы турецкими лодочниками, которые поспешили на помощь еще до несчастья, увидев, по их словам, как «Адриа» неожиданно свернула на «Лукулл». С «Адрии» никакой помощи подано не было.

Тотчас пассажиры «Адрии», которые в прошлый раз пришли на ней из Батума, вспомнили, что, незадолго до выхода парохода из советского порта, туда прибыл из Москвы поезд со сформированной в Москве новой командой из чеки. А впрочем, это все могли быть только слухи…

Генерал сказал моему мужу:

– Похоже, этот неизвестный, напавший на вас, оказал нам всем очень большую услугу. У нас есть все основания вспомнить его добром. Он вывел из строя вас, Максим Николаевич… а нас вынудил приехать провести совещание у вас дома. А ведь, сказать по правде, у меня была мысль просто-напросто обойтись без вас, провести совещание на «Лукулле». Вполне вероятно, что в этом случае все мы, находившиеся в кают-компании, могли погибнуть. Вот видите, как полезно иногда навещать тяжело больных, исполняя свой христианский долг!

Петр Николаевич Врангель невесело усмехнулся. Мы с Максимом обменялись взглядами. Потом я спросила мужа, о чем он подумал в эту минуту. Оказывается, и в его, и в моей памяти в это мгновение возникло воспоминание о визите Елены Феррари в редакцию и ее прощальных словах. Эти же самые слова фактически произнес сейчас главком: «У нас есть все основания вспомнить добром вашего злоумышленника…»

Неужели Елена Феррари имеет какое-то отношение к случившемуся? В наше время во все можно поверить! Большевики сильнее, чем нам казалось, сильнее, чем нам хочется верить. Они скрутили Россию в бараний рог с помощью нечеловеческой жестокости, которая превращает людей в безропотных рабов.

Но, предположим, в покушении на главкома (а цель была именно такова) и впрямь соучаствовала Феррари. Но ради чего ей было спасать Максима? Или я соединяю несоединимое? Или на него напали случайные злоумышленники?

Но не слишком ли много случайностей?..

А если все так, как я предполагаю, что ей нужно от нас, от Максима? И каких шагов с ее стороны следует ждать теперь?

Глупо, конечно, предполагать такое, но… но неужели она решила продемонстрировать Максиму свое «могущество», чтобы завладеть старой тетрадкой, исписанной по-французски?

Мы с мужем так и не удосужились прочесть ее. Нет ни времени, ни особенного желания. Мыслимо ли думать, что это желание сохранилось у Елены Феррари?

Этого я не знаю. Зато я определенно знаю, какое желание появилось у меня теперь: как можно скорее покинуть Константинополь!

То, что происходит потом… Я не могу толком описать! Это что-то немыслимое, необъяснимое, несусветное!

За окном раздается резкий свист, а потом… потом на пороге появляется фигура в камуфляже и черной «чеченке». Сначала ее вижу я, потому что стою лицом к двери. Ее явление столь неожиданно, что Иса не успевает развернуться и выстрелить: фигура отшатывается назад, и при этом слышится такой грохот, словно она рухнула с крыльца. Иса стреляет в пустоту! И тут же раздается срывающийся мальчишеский крик:

– Там человек с пистолетом! Там человек с пистолетом!

Как будто это нуждается в пояснениях…

Потом – тяжелый топот нескольких пар ног и голос – уже другой голос, который заставляет ноги подкашиваться, а руки опускаться, голос, который подавляет волю, приказывает:

– Бросить оружие! Вы окружены! Считаю до трех! Р-раз!

– Подождите! – вопит мальчишка. – Там Клоди и еще какая-то дама!

– Два!

– На пол! – орет Иса, и я послушно падаю. А Клоди стоит. Господи, да ведь она ничего не поняла – Иса кричит по-русски!

Он сшибает Клоди толчком в спину. Она падает так тяжело, что я подпрыгиваю на полу.

– Не стреляйте! – кричит Иса. – У меня две заложницы! Уберите оружие, отойдите от крыльца! Считаю до трех, потом буду стрелять в женщин. Р-раз!..

Мгновение напряженной тишины, потом вдруг – оглушительный звон и грохот. На меня сыплется стеклянное крошево, щепки… Я глохну, обмираю, может быть, я умираю. Ведь это выстрелы, а Иса сказал, что будет стрелять в женщин. Может быть, он уже стреляет?

Рядом кто-то тоненько кричит. Это я кричу? Это Клоди?

– Вы живы?! Вы живы?!

Чей-то голос над моей головой. Чьи-то руки хватают меня за плечи и вздергивают с такой силой, что я на несколько мгновений зависаю в воздухе. Однако ноги меня не держат, и, как только руки на моих плечах разжимаются, я снова шлепаюсь на колени. Руки снова вцепляются в мои плечи, и кто-то рычит прямо над моим ухом:

– Вы ранены? Вы в порядке, мадам?!

Перед глазами клубится радужный туман, я никак не могу обрести крепость в ногах, поэтому хватаюсь за что-то, что чернеет передо мной, пробиваясь через этот туман.

– Поосторожнее, – бурчит это что-то, – вы мне шею свернете.

Встряхиваю головой. Наконец-то в глазах у меня проясняется и я вижу, за что держусь. Вернее, за кого. Это огромный плечистый полицейский в черной форме. Вдобавок он и сам черный.

Смотрю на него и медленно качаю головой, не веря своим глазам. Тем более что перед ними все расплывается.

– Вы спасены, мадам, – рокочет полицейский успокаивающе, – все обошлось. Ну, ну, не надо плакать. Все уже кончилось, посмотрите!

Он осторожно поворачивает меня, и я вижу Клоди, которую поднимает с полу другой полицейский, на сей раз белый. Ну, относительно белый: у него очень загорелые лицо и руки.

– Что он хотел от вас, медам? – твердит он. – Что он хотел?

Я ничего не могу сказать. Клоди тоже. Смотрит безумными глазами по сторонам, потом видит меня, и тут происходит нечто странное: лицо ее собирается в комок морщин, и она разражается рыданиями.

Продолжаю осматриваться. В дверях – еще один полицейский. Рядом с ним маячит какая-то несуразная тощая фигура в пятнистом комбинезоне. Я ее видела, видела – и несколько минут назад, и раньше, еще раньше! Но на голове фигуры теперь нет черной «чеченки», и я вижу лицо мальчишки лет пятнадцати: рыжего, конопатого, голубоглазого, перепуганного до того, что у него посинели губы.

– Ты кто? – спрашиваю осипшим голосом.

– Доминик… – выталкивает он из трясущихся губ, а потом опускает глаза, разглядывает что-то, лежащее на полу, вздрагивает, прижимает к лицу свою скомканную шапку и плачет тоненьким, отчаянным, детским плачем.

Я тоже смотрю вниз и вижу прежде всего мужскую руку. Ладонь залита кровью, и я вижу, как она толчками выливается из раны, разворотившей ладонь.