Дополнительное расследование (т.2) - Леонид Юрьевич Шувалов

вечность. Если хорошенько погнать — можно управиться и за месяц. Рассудив так, мы с Тагиром решили отложить дела на недельку, посмотреть незнакомые места, поохотиться. В тот же вечер отправились на автостанцию. До поселка Ковелан — самого отдаленного и последнего населенного пункта — добрались автобусом. Дальше начинались дикие, еще не освоенные таежные пространства. Мы старались держаться ближе к морскому берегу, шли через полосы кедрового стланика, лиственное редколесье, по песчаным линзам и зыбучим марям. В стланике там и сям порхали крикливые тупоклювые кедровки, посвистывая, пересекали путь веселые бурундуки. От земли шел сырой, теплый запах торфа и прелой хвои. Под ногами мягко пружинил рогатый белесый ягель, подрагивали крохотные бледно-розовые соцветья-шишки, от зарослей цветущего багульника тянуло дурманящим ароматом. Все это навевало покой и умиротворенность, и мы с Тагиром то вспоминали пока еще немногие и непродолжительные наши походы по родному северному краю, строили всяческие планы относительно удачной охоты, рассказывали друг другу слышанные от других таежные истории и постепенно припомнили и легенду об исчезнувшем Согре.

— А ведь мы идем как раз по тому побережью, где было его зимовье, — заметил Тагир. — Говорят, оно где-то за речкой Тиль располагалось. Там будто бы очень приметный камень есть — на идола похож.

— Может, доберемся?

— Обязательно доберемся, — согласился Тагир. — Времени у нас хватит.

4

На второй день нашего путешествия мы миновали небольшую, но довольно быстротечную Тиль. Переходя ее вброд, мы едва держались на ногах под напором течения.

Нас сильно удивило, что буквально перед нами против течения шел казавшийся бесконечным косяк корюшки. От зеленоватых с коричневым отливом спинок отливали радуги. Воздух пропитался запахом свежих огурцов — жировала сельдь, возле нее кормились круглоголовые нерпы и огромные скопища горластых острокрылых чаек.

За Тилью пошли совсем необжитые, дикие места. Чуть заметная тропка виляла, то подбегая к подножию скал, то устремляясь к берегу, и исчезала на сырой полосе отлива. И тогда мы шли наугад, искали ее, находили и теряли снова. Несколько раз мы отдыхали у водопадов, низвергавшихся с крутых прибрежных обрывов. Струи пенились и ревели, буруны стояли перед валунами и плитами, преграждавшими бег прозрачной воде. Встречались и тихие водопады, которые низвергались прямо из скал, будто это были не скалы, а каменные прохудившиеся резервуары.

К вечеру стали попадаться «непропуски» — места, где море вплотную подходило к скалам.

Мы шли короткими перебежками: в те промежутки, когда одна волна откатывалась, а другая еще не успела нахлынуть. Промокшими до нитки добрались до узкого распадка, поросшего россыпями тигровых лилий и розоватых метелок щавеля.

— Точка! — сказал Тагир. — Музыкальный антракт. Если не отдохнем сегодня — завтра вообще не поднимемся...

По краю распадка текла игрушечная, в метр шириной, речушка. В чистой, светлой воде темными молниями сновала рыба. Лучшего места для ночлега искать не приходилось: вода, рыба для ухи и приправа к ней оказались рядом.

Волнение на море постепенно стихло. Стало тепло и тихо — и все это располагало к отдыху, беседе у костра, успокаивало и умиротворяло.

В мешке Тагира нашелся кусок частой сети. Не составило большого труда соорудить примитивный сачок, и через час у нашей палатки трепыхались пара гольцов и десятка полтора желтобоких тупоносых корюшек, какие встречаются лишь на Севере в мелких протоках.

С двух сторон к распадку подступали серые угрюмые скалы, и только в верховьях ручья просматривались заросли ольшаника. Побережье усыпало множество валунов. Большие и малые обломки скал намертво вросли в песчаное морское дно. Отшлифованные волнами до зеркального блеска, они скрываются под водой в часы прилива, а при отливе как бы медленно всплывают, обнажая пепельно-серые макушки, похожие на головы гигантских зверей.

— Смотри! — окликнул меня Тагир. — Эта громадина похожа на идола. Может быть, это и есть тот камень, который находится против согринского зимовья.

Очертания возвышавшегося над волнами кекура действительно напоминали каменного идола.

Даже беглый взгляд заметил бы сходство этой угрюмой глыбы с человеческой головой: гладкий, будто выбритый череп, соболиные хвосты наплывов-бровей, косые щели немигающих глаз. Плоский, расплющенный нос почти сливается с жесткой линией губ. Тяжелый подбородок прорезан складкой морщины.

Бесконечной древностью веет от сработанной природой каменной головы. Веками смотрят на холодное море мудрые и таинственные глаза. Веками видят они слоистые берега, остроугольные глыбы брекчий, косые изломы далеких хребтов.

Источенные солью и ветром плоские глыбы напоминают языческие жертвенники. Мне кажется, что предки людей, живших в здешних краях, поклонялись могучему творению природы. А теперь идол недобро и таинственно вглядывается в пустынный берег и словно чего-то ждет...

5

Палатку поставили поближе к морскому берегу. Здесь немного ветрено, и поэтому не так докучают комары. Кроме того, отсюда хорошо была видна зеленоватая морская гладь, над которой суетливо носились чайки, порой пролетали небольшие стайки уток, хрипло, словно простуженные кони, ржали гагары.

— Тут и пострелять можно, — сказал я.

— Конечно, — согласился Тагир. — Только сегодня не до охоты. Обсушиться надо.

Незаметно спустились сумерки, и на море появилась рябоватая, отливающая фосфором лунная дорожка. Мы устали за день и потому решили устроиться на ночлег пораньше, а завтра посвятить день обследованию долины, попытаться пройти дальше.

Беда пришла ночью. Налетела штормовой волной. Ничего не соображая, я кинулся к пологу палатки, откуда доносился тревожный голос Тагира. Едва я успел выскочить наружу, как меня сшибло с ног и больно ударило боком о скалу. Откуда-то сверху кричал Тагир:

— Сюда, Серега! Сюда!

Я ухватился за выступ скалы, пытаясь вскарабкаться выше, но камень был скользким, и руки сорвались. В тот же миг меня отбросило прочь, и волна поволокла меня от берега. Барахтаясь и захлебываясь, я попытался встать на ноги, но тотчас скрылся под водой, не ощутив дна.

Первое, что я успел сделать почти бессознательно, — это сбросить с себя капроновую куртку. Теперь можно было попытаться плыть.

Плавать я умел неплохо, как и большинство наших ребят. В Торохе частенько выбирались на небольшое озеро. Приходилось купаться и в бухте, и в речке.

Здесь, однако, было не озеро — меня как перышко кидало из стороны в сторону. К тому же небо затянуло тучами, и потому ничего вокруг, кроме угрюмых фосфоресцирующих отблесков волн, не было видно.

Все еще надеясь, что меня может выкинуть на берег, я боролся с волнами, коченея и теряя силы.

Постепенно привыкнув к темноте, я заметил неподалеку от себя огромный шевелящийся предмет, а приглядевшись, понял, что это гигантская, в два обхвата, ель. Комель ее,