Бегущий по лезвию - Филип Киндред Дик

Он вышел.

Риза засмеялась и захлопала в ладоши. Халат полетел на пол, и она нагишом заплясала на толстом красном ковре. Виляя бедрами, она подошла к портрету Пола Кауфмана, который висел над камином. Портреты дяди Пола были обязательны в любом доме, населенном Кауфманами, и Риза не противилась добавлению портрета к своей обстановке, она любила хитрого старого лиса так же глубоко и нежно, как и его племянника, своего отца. Это был портрет, написанный пару лет назад по случаю семидесятилетия Пола. Его узкое, хорошо прописанное лицо, было окружено богатым фоном — зеленью и бронзой. Риза поглядела на глубоко запавшие серые глаза, тонкие губы, коротко остриженные волосы и длинный, загнутый вниз, кончик носа. Это было лицо Кауфмана — лицо власти.

Она подмигнула дяде Полу, и ей показалось, что дядя Пол мигнул в ответ.

Марк Кауфман спустился на один этаж ниже в свои комнаты, прошел через личный вестибюль и, приложив большой палец правой руки к замку, вошел. Из вестибюля в разные стороны расходились три коридора. Слева находились комнаты, в которых он установил оборудование для бизнеса, справа находились жилые помещения, а впереди, прямо под квартирой дочери, располагалась просторная гостиная, столовая и библиотека, в которой он иногда работал. Основную часть своего времени Кауфман проводил в квартире на Манхеттене, хотя подобные квартиры у него имелись повсюду — по одной на всех семи континентах и несколько за пределами планеты. В каждой из этих квартир он мог создать комфорт, похожий на тот, который он имел здесь. Но эти двенадцать комнат на Восточной 118-той улице являлись сердцем его организации, и он иногда по несколько дней подряд не выходил из стен этого здания.

Он уверенно направился в библиотеку. Елена стояла возле камина под мрачным и сердитым портретом дяди Пола. Она выглядела расстроенной.

— Извини, — сказал ей Кауфман. — Риза была просто в свинском настроении, вот и набросилась на тебя.

— За что она так ненавидит меня?

— Я думаю за то, что ты не ее мать.

— Не притворяйся глупым, Марк. Если бы я была ее матерью, она ненавидела бы меня еще больше. Она ненавидит меня потому, что я стою между ней и тобой, вот и все.

— Не говори так, Елена.

— Но ведь это правда, она монстр, а не ребенок!

— Нет, — вздохнул Кауфман, — она все-таки ребенок, и только что она мне это убедительно доказала. Она вовсе не монстр. Она просто примерная ученица стиля жизни нашей семьи. Можно сказать, что я ужасно рад за нее.

Елена холодно оглядела его.

— А для тебя трагедия то, что она твоя собственная дочь, не так ли? Через несколько лет, когда она созреет, она бы стала для тебя великолепной женой. Или любовницей. Но кровосмешение вроде бы не входит в стиль жизни вашей семьи.

— Елена…

— У меня есть прекрасное предложение, — промурлыкала Елена. — Ризу надо убить, а ее личность трансплантировать мне. Таким образом, вполне легально ты сможешь наслаждаться нами обеими в одном теле. Ты получишь мои физические достоинства и ее неадекватную личность, которую находишь такой привлекательной.

Кауфман на минуту закрыл глаза. Он часто задумывался, как это получилось, что он окружил себя женщинами, обладающими такой изощренной жестокостью. Немного успокоившись, он проигнорировал выпад Елены и просто сказал:

— Ты извинишь меня? Мне надо позвонить.

— А где мы пообедаем? Ты хотел вчера поехать во Флорида-Хаус и угостить меня устрицами и филе осьминога.

— Мы будем есть здесь, — сказал Кауфман. — Закажи во Флорида-Хаус все, что ты хочешь, пускай пришлют. А я некоторое время буду занят. Бизнес.

— Бизнес! Еще десять миллионов на сон грядущий!

— Извини, — сказал он.

Он оставил Елену стоять в библиотеке, как дорогую скульптуру, а сам направился к себе в офис. На этот раз он дотронулся до замка не пальцами, а всей ладонью. Тяжелая, из мореного дуба, нашпигованная сигнализацией дверь поддалась ему, как верная жена поддается лишь определенным ласкам. Внутри Кауфман сверился с монитором, фиксировавшим текущие курсы акций, как в средние века заглядывали в Талмуд. Курс понизился на шесть пунктов, сырье было на высоте, финансы устойчивы, внутримировой транспорт немного лихорадило. Пальцы Кауфмана забегали по клавиатуре, и он как бы невзначай провел две быстрые сделки. Он продал за 94 тысячи акции «Метрополитен Пауэр», купленные этим утром за $ 89.75, а моментом позже заметил потерю из-за падения на полпункта лота из девятисот акций «Кёнигин Майс». Общий эффект его сделок был практически нулевым, но от своего дяди давным-давно он узнал, насколько благотворное действие в периоды стрессов оказывают небольшие сделки.

Затем он включил нейтронный радар, которым сканировал комнаты Ризы. Он не считал это зазорным, напротив, видел необходимость в присмотре за все более и более неуправляемой дочерью. Особенно сегодня, когда она вытянула из него согласие на трансплантацию таким простым и элегантным методом, шантажируя его возможностью беременности. Теперь, когда она высказала угрозу вслух, ему следовало застраховаться от этого. Ему было прекрасно известно о прошлогодних сексуальных приключениях Ризы, он не имел ничего против, но беременность была недопустима.

Он понаблюдал за ней некоторое время. Она снова была голая и бегала по комнатам, видимо, куда-то собираясь. Он не сомневался, что она готовилась к трансплантации. Кауфман позволил себе полюбоваться ее жеребячьей грацией и тонкостью ее рук и ног. Затем он переключил монитор на запись, и тот продолжал фиксировать каждое движение в квартире, но уже автоматически.

Повернувшись к своему столу, он поднял трубку телефона.

— Я хочу, чтобы за моей дочерью сегодня проследили, — сказал он. — Я думаю, что она посетит банк душ. Не препятствуйте ей, но узнайте, куда она пойдет потом. В особенности, если она отправится к друзьям. Не к подругам, а к друзьям. Нет. Никаких вмешательств, только наблюдение.

Ему казалось, что он слишком осторожен. Тем не менее он хотел, чтобы за ней проследили, хотя бы сегодня. Если понадобится, он прикажет тайно провести внешние контрацептивные меры. Риза может спать с кем и сколько угодно, но беременности он не допустит.

— Дайте мне Франциско Сантоликвидо, — сказал он в трубку.

Это заняло более минуты. Даже Марк Кауфман должен был запастись терпением, когда звонил Сантоликвидо, который был не просто важной персоной, но и главным администратором банка душ, то есть очень важным человеком. Надо было преодолеть огромное количество бюрократических рогаток, прежде чем Сантоликвидо докладывали, кто ему звонит.

На экране дисплея возникло цветущее добродушное лицо. Сантоликвидо еще не исполнилось пятидесяти, у него были светлые волосы и румяное круглое лицо. Это был довольно богатый человек, который