Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

врага — ведь это будет последний удар, и ты это знаешь. Трудно бросить свое сильное тело, с нежностью вылизанное влажноглазыми турицами, в пропасть на растерзанье стервятникам и воронью, дабы, насытившись до отвала, они еще насытили бы и прожорливых черных своих воронят.

Спеши! — торопил потомок из лона матери.

Спеши! — торопила отцовская кровь, что хлестала из основания рогов. А рога — щит и меч отца — лежали на дне провала.

Спеши, спаси нас и себя!

Белолобый не разгонялся для удара. Он знал, что должен разом отдать все силы и жизнь…

Горы с восторгом встретили этот удар и хором восславили солнце.

Перевод А. Эбаноидзе.

ФРИДОН ХАЛВАШИ

УМИАНИ

По середине горной деревни, деля ее надвое, пролегает неглубокий овраг. Между черными замшелыми валунами оврага весело журчит чистый прозрачный ручей. Петляя по давно избранному пути, он спешит вниз, в долину, чтобы там влиться в речку Аджарисцкали, потом — в Чорохи и в конце своего нелегкого пути достичь бескрайнего синего моря.

Горная деревня называется Тао. Ручей — Таосцкали.

У околицы деревни, в верховьях ручья, на взгорье стоит еще не потемневший от времени белый деревянный дом.

Все вокруг красиво такой своеобразной непорочной красотой, что красота эта не может не тронуть человеческого сердца. Без этой деревни мир был бы меньше, без белого дома у околицы деревня потеряла бы половину своей красоты, а без звонкой Таосцкали, кажется, высохло бы само море.

Чем ближе к центру села, тем темнее дома. Это потому, что деревня растет, расширяется. Новоселы строятся по окраинам, а в центре постройки ветшают, и время накладывает на них свой след.

Тот маленький белый дом, что стоит в верховьях Таосцкали на пригорке, называют домом Умиани.

У Умиани есть муж и двое детей, но дом называют ее именем. Наверное, потому, что до возвращения Джелили из армии целых три года она одна хозяйничала на этой маленькой крестьянской усадьбе. Ну, а поскольку молодая хозяйка сама наняла пильщиков распилить каштановые бревна, сама пригласила мастера и следила за постройкой дома, люди по праву назвали дом ее именем.

Сейчас у Умиани гостья. Второй день, как приехала из города двоюродная сестра Тамро. Осенью с горожанами это часто случается — вспоминают своих сельских родственников.

Стоял удивительно теплый осенний день.

Женщины сели во дворе.

Двое смуглых черноголовых крепышей-мальчишек возводили под кукурузницей башенки из кукурузных початков. Башенки то и дело рушились, и все начиналось сначала. Мальчишки были близнецы и походили друг на друга не только внешне — даже голоса у них были похожи.

Тамро — гостья Умиани — родом из Тао. Много лет назад ее мужа перевели на работу в город, и она постепенно огорожанилась. Стала красиво одеваться. Ей к лицу оранжевое шерстяное платье и нейлоновый шуршащий плащ поверх него.

Умиани хорошо помнит, какой была Тамро, когда жила здесь, в деревне. А теперь вроде и ноги у нее сделались белее и тоньше. А руки мягкие, белые — ну, вата ватой! Волосы коротко подстрижены, стянуты назад, а сзади завиты в кудряшки. Лицо гладкое, румяное. Губы у Тамро всегда были тонкие, и то, что они так пополнели, удивляет Умиани. Присмотрелась повнимательней: все ясно! Подкрашены!.. Вот и весь секрет!..

А сама?

Замотана в черный платок. Только и видны, что глаза да нос. Вроде, чадры не носит, а разве это не та же чадра?

— Никак дом не достроим, видишь, внизу продувает… — она кивает на дом. — Не смогли…

Дом все еще стоит на сваях. Нельзя же так и оставить его — на сваях! Надо или стены срубить, или камнем низ выложить. Камни уже подвезены. Половина даже обточена кем-то. Свалены вдоль новой недавно проложенной дороги. Ждут мужской руки, но…

Когда Умиани сказала: «Не смогли…», Тамро оглянулась на нее и подумала: «Все они такие — деревенские; увидят, что ты прилично одета, думают: вот у кого денег куры не клюют, и начинают жаловаться: того не хватает, да этого… Они вот дом не смогли достроить…»

Но Умиани вовсе не жаловалась двоюродной сестре. Она хотела сказать совсем другое. Хотела заговорить о муже, но Тамро так недобро оглянулась на нее, без всякого интереса к ее словам, что Умиани решила не открываться. «Не стоит она того».

А вообще-то могла бы и пожаловаться: Джелили заслужил. Еще бы! Пока он был в армии, жена одна выстроила дом. Наконец-то демобилизовался, вернулся, а что толку? Даже стен нижних выложить не может!

— Ничего, достроите… Ваш склон так пропечен солнцем, что кукуруза должна быть здесь хороша… А? Умиани… Крепенькая, наверное, зернышко к зернышку.

«Ладно, так и быть, дам ей полмешка кукурузы», — решила про себя Умиани.

— А что? Кукурузу я и в колхозе получила. Вон кукурузница до краев полна — ломится. Пришлось половину назад отсыпать, а то не просохнет толком…

«Пусть слушает и завидует», — подумала Умиани и добавила:

— Нынешний год тыквы как с ума посходили… Некоторые такие вымахали, что не перепрыгнешь. Зажаришь, а в руках не удержать: рассыпчатые — объеденье! Никак вот в город не собралась, чтобы привезти. Дала бы тебе, да как-то неловко нагружать — путь-то тебе неблизкий…

«Постесняется, кривляка такая, тыквы везти, а то и вправду бы дала…» — думает Умиани.

В платке, плотно облегающем голову и шею, особенно большими кажутся ее глаза. На лбу, едва тронутом солнцем, словно наведенные углем, темнеют густые брови. Щеки у нее круглые, нежно-румяные, как розовая черешня в начале июня.

Тамро как только не колдует над своим лицом, а румянец у нее не тот — нет… Но все-таки ей жалко Умиани.

«Деревенщина… Она даже не знает, даже не догадывается, какую красоту прячет под своим темным платком и нескладным платьем. Если