До свидания там, наверху - Пьер Леметр

Анри придавил Леона взглядом. Тот действительно походил на обреченного рядового Майяра, не успеет и ахнуть, как его погребут.

Между тем сейчас он мог бы еще пригодиться. Анри положил ему руку на плечо:

– Леон, проблемы нет. А если бы и была, твоему отцу достаточно обратиться к министру…

– Но… – пискнул Леон, – это невозможно! Ты прекрасно знаешь, что мой отец – депутат-либерал, а министр входит во фракцию республиканцев!

Все ясно, подумал Анри, кроме того, что он мне предоставляет свою супругу, этот придурок мне абсолютно бесполезен.

27

Четыре дня он ждал, мучась тоской и нетерпением, и вот наконец его клиент г-н де Уссорэ появился!

Если вам никогда не доводилось прихватывать там-сям больше нескольких франков, то, украв сотню, а потом и тысячу за две недели, вы бы ощутили головокружение. А Альбер уже третий раз за месяц собирался надуть своего работодателя, а также и клиента, он не спал уже четыре недели и похудел на пять кило.

Г-н Перикур, с которым он столкнулся два дня назад в холле банка, спросил, не болен ли он, и предложил отпуск, хотя Альбер только что вступил в должность. Для того чтобы тебя невзлюбили начальство и коллеги, лучшего подарка не придумаешь. Да еще по рекомендации г-на Перикура…

В любом случае об отпуске не могло быть и речи, Альбер пришел в банк, чтобы работать, то есть чтобы пошуровать в кассе. Времени терять было нельзя.

В Банке промышленного кредита у Альбера был широкий выбор тех, кого можно обобрать. Он решил выбрать самый старинный и самый надежный из банковских методов: по внешнему виду клиента.

Г-н де Уссорэ выглядел просто отлично. Цилиндр, рельефные визитные карточки и трость с золотым набалдашником: он источал восхитительный запах человека, нажившегося на войне. Альбер в его тревожном состоянии наивно думал, что будет проще, если он выберет кого-то, кого сможет ненавидеть. Подобные приемы свойственны любителям. В качестве оправдания заметим, у него были веские причины для беспокойства. Он крал деньги в банке, чтобы профинансировать жульничество с подпиской; проще говоря, он крал деньги, чтобы иметь возможность украсть еще больше, здесь любой дебютант потерял бы голову.

Первая кража спустя пять дней после появления Альбера в банке, семь тысяч франков.

Перечисление без перевода денег.

В кассу от клиента принимаются сорок тысяч франков, которые зачисляются на его счет. В колонку прихода было занесено только тридцать три тысячи, а вечером Альбер сел в трамвай с кожаным портфелем, до отказа набитым купюрами. Вот преимущество работы в большом банке: никто не мог разобраться в чем бы то ни было до еженедельного сопоставления – подсчет лотов с акциями, подсчет процентов, платежи, ссуды, выплаты, компенсации, вклады до востребования и так далее, – на что требовалось около трех дней. Все на этом сроке и держалось. Было достаточно дождаться конца первого дня проверки, чтобы списать позицию с только что проверенного счета и приписать в счет, откуда были взяты деньги и который будет проверен только на следующий день. Глаза проверяющего не находили в этих двух счетах ошибок, и все повторялось через неделю с новыми позициями – будь то текущее функционирование, кредит, инвестиции, учетные операции, акции и тому подобное. Это классическое жульничество называлось «мост Вздохов»; оно предполагало огромные нервные затраты, зато было легким в исполнении, требовало сноровки, но никакой хитрости – идеально для такого парня, как Альбер. Недостатком было то, что оно обрекало вас на все бо́льшие кражи и на адскую еженедельную погоню контролеров. Никто не выдерживал больше нескольких месяцев, после чего инициатор был вынужден бежать за границу или оказывался в тюрьме, что случалось куда чаще.

Как и множество случайных воров, Альбер решил, что это всего лишь заем: получив первые деньги за памятники павшим, он все вернет банку, прежде чем сбежать.

Эта наивность позволила ему приступить к делу, но быстро исчезла, вытесненная другими заботами.

После первого же хищения его чувство вины хлынуло в брешь, уже пробитую хронической тревогой и повышенной эмоциональностью. Его паранойя вскоре превратилась в пантофобию.[10] Альбер прожил этот период будто в судорожной лихорадке, вздрагивая от малейшего вопроса, прижимаясь к стене, руки потели до такой степени, что приходилось постоянно их вытирать, это усложняло работу в конторе; его настороженный взгляд все время скользил к двери и обратно, и даже положение его ног под столом говорило о человеке, готовом сбежать в любую минуту.

Коллеги находили его странным, но безвредным, вид у него был скорее больной, чем опасный. Фронтовики, которых брали на работу, демонстрировали самые разные патологические симптомы, к этому все привыкли. К тому же у Альбера была поддержка, что добавляло ему симпатий.

В самом начале Альбер сказал Эдуару, что запланированной ими суммы в семь тысяч франков ни на что не хватит. Надо было издать каталог, купить конверты, марки, заплатить персоналу, который будет надписывать адреса, приобрести пишущую машинку для ответов на письма с требованиями дополнительных разъяснений, завести почтовый ящик до востребования. Семь тысяч франков – это смешно, утверждал Альбер, я тебе это говорю как бухгалтер. Эдуар сделал неопределенный жест, означающий, да, наверное. Альбер еще раз пересчитал. Минимум двадцать тысяч франков, определенно. Эдуар ответил философски, ну хорошо, пусть будет двадцать тысяч. Конечно, не ему же их красть, подумал Альбер.

Поскольку он так никогда и не признался Эдуару в том, что он однажды ужинал у его отца, сидел напротив его сестры, и в том, что бедная Мадлен вышла за подлеца Праделя, источник всех их неприятностей, Альбер не мог ему признаться, что принял от г-на Перикура место бухгалтера в банке, где тот был основателем и главным акционером. Давно уже не «человек-бутерброд», Альбер все равно чувствовал себя словно между двумя щитами, Перикуром-отцом, благодетелем, которого собирался обмануть, и Перикуром-сыном, с которым будет делить плоды своих краж. Разговаривая с Эдуаром, он лишь сослался на невероятную удачу, старинный друг, встреченный случайно, свободное место в банке, удачно проведенное собеседование… Эдуар же посчитал чудо своевременным и уместным, не задаваясь вопросами. Он ведь родился богатым.

На самом деле место в банке Альбер с охотой сохранил бы. Когда в первый день его посадили за отведенный ему письменный стол – полная чернильница, заточенные карандаши, чистейшие счетные листы, вешалка из светлого дерева, куда он повесил пальто и шляпу, ее он тоже мог считать своей, совершенно новые люстриновые нарукавники, – все это давало ощущение душевного покоя и умиротворения. В сущности, это могло стать вполне приятным существованием. Как раз то, что он представлял себе, когда думал о жизни в тылу. Если бы он мог сохранить это так хорошо оплачиваемое место, он мог бы даже попытаться приударить за той хорошенькой горничной… Вполне симпатичное существование. Вместо этого вечером Альбер, которого лихорадило до тошноты, сел в метро, держа портфель с пятью тысячами франков в крупных купюрах. Было очень свежо, и он оказался единственным вспотевшим пассажиром.

У Альбера была еще одна причина поторопиться – его друг, который мог везти тележку только одной рукой, должно быть, уже зашел в типографию и забрал каталоги.

Оказавшись во дворе, он заметил перевязанные пачки. Они уже здесь! Это было впечатляюще. Значит, началось. Раньше была только подготовка, теперь первый бросок.

Альбер закрыл глаза, унимая головокружение, снова их открыл, поставил портфель на землю, провел рукой по одной из пачек, снял веревку.

Каталог компании «Патриотическая Память».

Просто как настоящий.

Он, кстати, и был настоящим, издан братьями Рондо, улица Аббесс, все абсолютно серьезно. Десять тысяч отпечатанных экземпляров. Тираж на восемь тысяч двести франков. Он потянул верхний каталог, чтобы перелистать, но его движение было прервано лошадиным ржанием. Смех Эдуара было слышно на нижней площадке лестницы. Смех резкий, взрывной, с дрожащими трелями, из тех, что, затихнув, долго висит в воздухе. Чувствовалось, что это странная веселость, будто хохочет нервнобольная. Альбер схватил портфель и поднялся по ступенькам. Когда он открыл дверь, его встретило громогласное восклицание, что-то вроде рраагггрр (это непросто передать), выражающее нетерпение и облегчение, что он наконец-то появился.

Этот крик был не менее странным, чем сама картина. Эдуар в этот вечер был в маске птицы с очень длинным клювом, загнутым книзу, но странным образом приоткрытым, так что можно было видеть два ряда очень белых зубов, казалось, что стервятник смеется. Маска, выдержанная в красных тонах, подчеркивавших дикость и агрессивность, закрывала все лицо Эдуара до лба, за исключением двух отверстий для смеющихся и подвижных глаз.