Хэллоуин - Борис Левандовский

– Имею, синьоре инквизитор, и самое прямое.

– Хорошо. Не соблаговолите ли описать, каким образом оно было достигнуто?

– Это было бы бесчестным по отношению к этой юной девице.

– Глупо. Если вы еще не уразумели, от вашего ответа зависит решение суда инквизиционного трибунала в отношении вас.

Эти слова возымели эффект. Нуафьер заметно вздрогнул, после чего стал говорить не так заносчиво:

– Недуг девицы исцелился простым и естественным способом.

– И какой же способ вы считаете естественным?

Взгляд француза встретился со взглядом Circospetto. В ясных голубых глазах читалось очевидное торжество самца.

– Вы соблазнили ее, – не спрашивая, а утверждая, произнес Кавалли. – Поступок наглый и бесчестный, но не подлежащий суду инквизиции. Но как она была соблазнена?

Нуафьер гордо вскинул подбородок.

– Если вы считаете, что для этого я прибег к колдовству, то ошибаетесь. Природа наградила меня достаточной красотой и умом, чтобы обойтись без подобного подспорья. Девицу по ночам мучили кошмары, оттого она подолгу засиживалась перед сном, часто – на балконе, где любил коротать вечерние часы и я. Мы много беседовали, она очаровательна и умна – неудивительно, что я проникся к ней самыми искренними чувствами. Я готов был женится на ней – но моему намерению помешал этот глупый арест!

– Не забывайтесь, синьоре Нуафьер, – холодно осадил француза Кавалли. Тот вздрогнул и сник. – Она рассказывала вам о природе своих кошмаров?

– Да, – кивок вышел суетливым и слишком глубоким. – Катарина говорила, что ей снился черный зверь, проникавший ночью в ее спальню, который затем обращался в прекрасную женщину. Женщина целовала Катарину, но поцелуи эти причиняли острую боль…

Нуафьер замолчал. Кавалли также не спешил продолжать разговор. Сомнения черными нитями проникли под кожу, незримые, но ощутимые.

Видения графини Бонафеде и Катарины Мадзони странным образом совпадали. Что это могло значить? Если наваждения, терзавшие их, наводил сам Нуафьер, стал бы он признаваться в этом? Возможно ли, что француз – лишь жертва совпадения, а истинный малефик все еще остается на свободе? Или же, узнав от графини о мучивших ее снах, Нуафьер решил приписать своей новой жертве такие же видения, чтобы сбить инквизицию со следа?

Не удостоив узника прощанием, Circospetto покинул тюрьму.

Солнце уже почти скрылось в трепещущем багровыми бликами море, посылая последние лучи замершему в предвкушении городу. Эти вечерние часы были в Венеции особенным временем. Дневная жизнь в городе уже затихала, закрывались лавки, и прекращалась торговля; ночная же еще не начиналась – ищущие любовных утех, азартной игры или задумавшие тайное терпеливо дожидались наступления темноты. Редкие гондолы развозили запоздалых горожан, спешивших попасть домой до того, как сумерки и туман создадут над городом непроницаемый покров. Кавалли тоже мог сойти за такого путника – одевшись в светское платье и утратив облик грозного служителя трибунала, он мало отличался от обычного горожанина. Он снова плыл на Мурано – в этот раз с намерением посетить дом Мадзони.

Приютивший Жака Нуафьера дом был в меру скромным, демонстрируя приличный для уважаемых граждан размер дохода. Украшенный фасад, колоннада у входа, изящный навес у причала. Не задерживаясь, Домминико постучал в дверь. Ему открыла служанка, девица не старше семнадцати лет.

– Что вам угодно, синьоре? – спросила она, слегка поклонившись.

– Мне угодно видеть твою хозяйку, Марию Мадзони, – ответил инквизитор без лишней надменности.

– Как представить досточтимого синьоре?

– Синьоре Домминико Кавалли.

Имя его было достаточно известно в городе, и Circospetto знал об этом. Служанка, впрочем, только кивнула, не выказав никаких чувств, – значит, ей имя грозного секретаря трибунала знакомо не было.

Спустя минуту Домминико расположился в небольшом кресле, стоявшем в гостиной, а почтенная вдова Мария Мадзони сидела напротив. На небольшом столе уже успели появиться вино и сласти, но инквизитор их не коснулся.

– Полагаю, ваш визит связан с арестом моего постояльца? – В голосе вдовы слышалось скрываемое напряжение.

Circospetto покачал головой:

– Боюсь, что нет. Я здесь по поводу вашей дочери Катарины.

Кровь отхлынула от лица женщины:

– Моей дочери? Чем могло провиниться перед инквизицией невинное дитя?

Внутренне выразив сомнение по поводу невинности Катарины, Кавалли покачал головой:

– Никакой вины за ней нет – и надеюсь, не будет и впредь. Есть основания полагать, что ваша дочь стала жертвой злого колдовства. Скажите, как ее здоровье? Все ли хорошо?

Удивленная и испуганная, синьора Мадзони покачала головой:

– Увы! Утренние события вызвали в ней немалые душевные волнения – Катарина была привязана к своему учителю танцев. Она в своей комнате.

– Могу ли я увидеть ее? – спокойно осведомился Кавалли.

Лицо женщины приняло непроницаемое выражение – она прекрасно сознавала, что слышит не просьбу, но приказ.

– Конечно, – произнесла она наконец, – извольте пройти за мной.

Катарина Мадзони оказалась миловидной девицей в самом расцвете юной трепетной красоты. Ее, пожалуй, несколько портила только некоторая излишняя бледность, видимо следствие болезни. Она сидела у окна, читая какой-то небольшой томик. Увидев мать и гостя, Катарина отложила чтение и поднялась для приветствия.

– Катарина, это – синьоре Домминико Кавалли, секретарь инквизиционного трибунала. Он желает побеседовать с тобой.

Упоминание инквизиции вызвали у девицы легкую дрожь, с которой она, впрочем, быстро совладала.

– Хорошо, матушка.

Эти слова были произнесены самым покорным тоном, глаза говорившей были опущены, фразу сопровождал почтительный кивок головы. Непохоже, чтобы она чувствовала вину за что-то, – во всяком случае, так показалось Кавалли.

– Садись, дитя мое, – проговорил он спокойно. – Я хотел побеседовать с тобой о тех дурных снах, которые преследовали тебя недавно.

Эти слова вызвали удивление не только дочери, но и матери. Похоже, тревожные видения были семейной тайной. Тем лучше – лишний штрих к портрету всевидящей и всезнающей инквизиции.

– Скажи, когда впервые они посетили тебя? – спросил Кавалли негромко.

– Несколько месяцев назад, – тихо ответила девушка, – за несколько дней до того, как впервые проявился мой недуг. Сон повторялся каждую ночь, а потом проступила болезнь…

– Синьоре Нуафьер в то время уже проживал в вашем доме?

– Нет, он появился куда позже.