Два писателя, или Ключи от чердака - Марина Голубицкая

Танцевали. Выпивали. Ели вкусное. Выпивали за книгу, за Ленин успех, за стихи, за детей, за жену, за художника, за редактора — Иринку Чудинову. Я спросила Иринку о Чмутове, — Майоров говорил, они ездили в Крым, Чмутова и Чудинов… вернее, Чудинова с Чмутовым… Она усмехнулась, закруглив ямочку на одной щеке.

— Я, между прочим, ездила не с ним, а с ним и с Лизой. И это было так давно… Но, Ирина, что он вытворял, я даже рассказать не могу! Заворачивал конфеты в сырого минтая и ел. Конечно, талантливый человек, но столько в нем дьявольского… Когда у меня мама умерла, он сказал, что предвидел это, что от нас с сестрой пахло маминой смертью, что над нашими головами кружились черные птицы, которых видел лишь он один… Потом он каялся передо мной. Публично. Ползал среди бела дня на коленях у ЦУМа, пил воду из лужи, я просто не знала, куда деваться! Ты не поверишь, но если мне кажется, что он может прийти на выставку, я выглядываю из–за угла, чтобы с ним не столкнуться, сканирую пространство, так сказать. А ведь я его крестная мать…

О православном периоде Чмутова я знала лишь одно: он закончился скандалом. Чмутов хвастал, что преследовал батюшку, бросаясь оземь и вопя: «Благослови, святой отец!», а батюшка подхватывал рясу и убегал.

Мы вернулись из ресторана заполночь, Зоя еще не спала.

— Звонил Игорь Натанович. Ужасно злющий. Сказал, что завтра не придет и вообще больше не будет со мной заниматься! «Не нравится мне все это». Я спросила, понравилась ли ему презентация. Он сказал: «Нет, не понравилась, я хотел поесть, а дали вино в бумажных стаканчиках». Зря я, наверное, сказала, что вы в ресторане? Он просил: «Передай, я обязательно позвоню твоей маме. Может, сегодня, может, завтра».

— Ну, Ирина: давай прощаться, что ли!! — телефон транслировал откровенную ярость, такую не откладывают до завтра. — Не думаю, что я смогу с тобой общаться после всего, что я натерпелся! На этой вашей… презентации. Это же срам. Позорище.

— Чего ты натерпелся? — мне стало муторно, словно после надсады. Я понимала, что бессмысленно бросать трубку: он найдет способ выговориться.

— Как ты могла, как ты могла в этом участвовать! После того, как ты слушала мои стихи! — слово «мои» он произносил, как название московского вуза, большими буквами: МАИ. Он добился оперного звучания. Интонация была сильнее слов. Чтоб передать эту речь, нужны музыкальные термины: форте, крещендо, фортиссимо. Нужно ставить восклицание и вопрос, как в испанском, с двух сторон: — ЎЭто чудовищно! ЎТакой слабый сборник!

— Ты успел прочесть…

— ЎїНу почему он не посоветовался хоть с кем–нибудь, кто понимает в стихах?! Ведь в городе есть люди, понимающие в стихах. ЎїЗачем он сделал такую толстую книжку, красивый супер?! ЎЎДа на эти деньги он мог издать трех хороших поэтов!! Настоящих. ЎїА какое лицемерие?! ЎїПочему он не поместил в свою книгу стихи о власти?!

— У него нет таких стихов.

— ЎКак он живет, ты только посмотри, как он живет!.. Машины покупает… ЎКак собака… поэт должен жить, как собака! — было не похоже, что он говорит для меня. Он говорил для истории. А может быть, его слушала Ларча. — ЎСпекуляция на еврейской теме смехотворна! ЎПросто беспомощна! ЎїА про погибшего друга?! ЎДа что он смыслит в смерти! ЎТы только послушай: «Смерть — это слово «никогда», всего лишь «никогда» и только, пока течет в бачке вода, не умолкает жизни полька»!

— Это не о том, Игорь, это шутка. Если ты будешь кривляться…

— Думаешь, я пьян? Кровью платят — за стихи — платят кровью… Так знай же: Рыжий получит Антибукера, двенадцать тысяч баксов, мы издадим на эти деньги сборник. Назовем «Трезубец» — три автора под одной обложкой: Рыжий, Чмутов, Тураев. Трезубец! Пусть Горинский узнает, что такое стихи!

Рыжий был молодым поэтом, чьим именем они с Ларчей назовут очередной свой период.

— У тебя все?

— Иринушка, я постараюсь прийти на презентацию «Урала». Послезавтра. Хотя можно считать, что завтра… Наверное, я опоздаю: мне нужно отца везти в клинику…

Я повесила трубку. Отныне и мне выглядывать из–за угла, сканируя пространство. Как же кисло…

Леня повернулся на подушке:

— Что случилось?

— Чмутов… — я начала неохотно рассказывать.

Ленька охнул, поморщился:

— Так я и знал! — его глаза вмиг погасли. — Зачем ты притащила его в дом? Мне мало этого в Думе? Он протрубит на всех углах, что Горинский дрянной поэт! Знаешь, сколько будет желающих подхватить?

— Знаю.

Не так давно я видела по телевизору, как в Москве журналисты подходили к людям на улице, зачитывали по бумажке одну–две строфы, спрашивая:

— Ну как?

— Не Пушкин, — растерянно отвечали прохожие.

— Примаков, — поясняли журналисты, и прохожие понимающе кивали. Усмехались.

Я уткнулась в Ленькино плечо. Жаль, что Дина Иосифовна далеко, жаль, что Зоя уже легла. Я плохо умею сочувствовать, утешать.

— Леня! Ведь Иринка Чудинова предупреждала, что ты подставляешься. Предупреждала еще год назад.

Ленька соскочил с кровати.

— Ты как будто не понимаешь… Я сыт по горло карьерными играми на работе! У меня в этой жизни была отдушина, было дело, которое я оберегал… Я не болел литературным тщеславием, ты же знаешь! Если бы ты не подпустила Чмутова так близко, он сейчас не захлебнулся бы завистью! Ему бы вообще не было до меня дела.

…Ну, все: теперь не заснет, ни за что не возьмет валерьянку, под утро будет искать валидол. Если б не я… От обиды я разревелась:

— Я что, бомжа притащила? С вокзала? Это, между прочим, Зоин учитель… Писатель. Майоров с ним водится, Фаина снимает… Ты ему деньги на книгу давал! Ты первый начал… — я хлюпала носом, Ленька меня не жалел.

— Могла бы понять: этого дня я ждал всю жизнь.

Я понимала, но от этого становилась только горше.

137

Весь следующий день я боялась взять в руки Ленин сборник. Может, и правда зря Леня сделал его таким толстым, таким нарядным, таким уязвимым для Чмутова. Там есть стихи, которые мне не нравятся… Лера говорила про любовную лирику… Может, было бы лучше выбрать хиты…

— И издать на туалетной бумаге, — сказал Майоров. — У меня прямо кулак чешется дать Чмутову в нос. Он стихи пишет кровью из носа. А может, у него геморрой кровоточит?

Я нервно хихикнула. Я б хотела ругаться, как Майоров, а не сидеть размазней, дрожа губами. Майоров не успокаивался.

— Мочой он платит за все, а не кровью! У него уж давно состав крови сменился, надо бы посмотреть, что в ней осталось. Такая дешевка… Напрасно ты пустила его в дом.

Лера гуляла всю ночь, встала после обеда и к моему сообщению отнеслась очень спокойно.

— Игорь хочет прямо сейчас определить, кто гений… Он мне уже звонил: признайся, что ты присела. А я что? Я человек системы, я не стала с ним обсуждать стихи! Мне интересно, из–за чего Игорь сердится. Я спросила: что за пирог, от которого ты Леню отгоняешь палкой? Он кричит: у Горинского есть все, а у меня ничего, Горинский последнее у меня отнимает! Что именно Леня у него отнимает? Будто у нас в городе единственный стул с табличкой «поэт». Твердит: я всего себя отдал этому делу, всего себя, а Горинский никому не помог: ни поэтам, ни школе Пьюбиса.

— Это вранье! Пьюбис не сказал ему про компьютер…

— На это не надо отвечать. Ириночка, люди деньги не затем зарабатывают, чтоб раздавать. А с Рыжим я говорила, это не тот человек, который за свой счет будет печатать Чмутова. Тут Игорь очень ошибается…

Лера звонила Рыжему, собирая данные для энциклопедии. И сразу начала меня торопить.

— Ириночка, у нас мало времени! Этот мальчик шутит, что с нашим поколением пора кончать, пора сбрасывать всяких чмутовых и ватолиных! А за ним придет Зоя и весь ее класс… что же это, ты только подумай: мы вдвоем уже три месяца не можем одолеть одну пьесу!

Мы действительно начали в августе, а уж близился Новый год. Пьеса была короче моей повести, и каждая строчка пьесы была короче, но пьеса требовала другой энергетики… Леня ворчал:

— Сколько можно тратить время на пьесу. Пиши книгу!

— Лень, ты веришь, что пьесу поставят? Расклеят афиши с нашими именами, придут зрители, погаснет свет…

— Спектакли — это вопрос вложений. Пьесы для чтения — вот хороший жанр.

138

…Нет, не пишется. Монолог, что проревел ночью Чмутов, сгодился бы для финала, но он меня раздавил. Меня переехали. Тетя Ната утешает:

— Иринка, этот шлейф подогреет интерес к Лениной книге, вот увидишь! Запашок скандала всегда притягивает, и этот человек не так уж глуп, он знает, ему не хватает своего таланта, чтобы иметь настоящую популярность, — по–русски тетя Ната говорит с осторожностью, ее слова, ее голос успокаивают, как теплая ванна, которую мы готовим для бабы Таси. Голубые кристаллы тают, поднимается пар. — Он испорчен малым количеством славы, это плохо, славы должно быть много, и он выбрал Леню, человека, известного в городе, чтобы при обсуждении книги говорили: все–таки этот… как его? Чмутов? Но ja, Чмутов не прав или Чмутов прав. Ты, главное, не помогай ему в этом! И потом, между нами: ведь он же откровенно нездоров.