Два писателя, или Ключи от чердака - Марина Голубицкая

— Мишенька, если ты еще сорок раз позовешь Диггера, я тебя накажу! — Мальчик глянул удивленно, испуганно. Глазки у него были Ларисины, золотого бархата, и мне стало стыдно: наверное, за этот голос его хвалят в музыкальной школе. — Ты любишь петь?

— Он хорошо поет, — похвастал старший.

Зато плохо ест. Я не могла дождаться, когда Игорь уложит своих детей, но мальчики кувыркались на диванах до часу ночи, пока не погас камин. Я вспомнила замечательную историю и хотела хоть ненадолго вернуть ушедшее лето, но Игорь, перекрывая детский шум, читал мне вслух переводную прозу из «Урала». Утром он удивился:

— Ты делаешь омлет без муки?

Собирая вещи, спросил, где оставить пододеяльники, но я замотала головой:

— Увози–увози! Бог знает, когда еще соберетесь…

129

— А почему твою повесть взяли: потому что понравилась или потому что ты чья–то жена? — спросила Людочка из института на Ковалевской. — Тебе надо было посылать текст под псевдонимом!

И редактор предлагала псевдоним, но Коляда удивился:

— Зачем? Всегда найдется тот, кто что–то скажет.

Я обрадовалась, мне хотелось, чтобы все знали, кто написал мою повесть. Я похвасталась родным, друзьям, знакомым и стала ждать одиннадцатого номера, в надежде, что хоть раз мой свердловский ноябрь обернется радостью. Но послабления не вышло.

Семинарчик, созванный в год недобора, был равнодушен к матанализу, и мои лучшие задачки пропадали. За первые полсеместра студенты оценили меня в 3,7 — обычно мой рейтинг был на целый балл выше! Обычно я бросала последний взгляд в кафедральное зеркало и, держа осанку почти как Лариса Чмутова, цокала каблучками по опустевшему коридору. У двери задерживала дыхание и… «Здравствуйте, садитесь!» Теперь этот ритуал был отравлен. Я вяло плелась проводить свои троечные лекции и семинары. В аудитории мысли о рейтинге пропадали, но потом я терзалась снова и снова: кто виноват — они или я? Плохие студенты или плохой доцент? Может, я слишком увлеклась своей пьесой?

Лера задержалась в Москве. Леню положили в больницу. Диггера вновь порвал питбуль. Зоя поссорилась с Пьюбисом. Журнал вышел без моей повести, — я узнала об этом в пятницу, когда звонить в редакцию было поздно… Паршиво… Я упала на кровать. Не раздеваясь, не зажигая света. На меня упал кусок побелки. Как всегда. Все казалось непреодолимым: Зоин русский, Лелькин насморк, Ленина двусторонняя пневмония. Зря я тащила всех на дачу… Вчера из–под капельницы Леня сбежал на заседание Думы, это показывали в новостях: Горинский в кофте, без галстука, с сильным кашлем… Что с этим делать?.. Непреодолимый ноябрь. И дурацкая ситуация с пианино: Леля записалась на фортепиано, а играть не на чем… Писать не о чем… В окне метался тополь. Я вдруг почувствовала, как он там мечется. Соскочила, включила компьютер…

130

Дверь подъезда была закрыта. Я возвращалась из магазина, фонари не работали, двор освещали только окна квартир. У подъезда, прислонившись к тополю, в свете окна стояла девушка в брюках, в короткой дубленке, в шапочке с орнаментом. Я подошла ближе: Чмутов! Какой хорошенький. Грустные глаза.

— Игорь, привет! Ты давно тут стоишь?

— Да вот жду, когда кто–нибудь соизволит…

— Я недавно писала об этом тополе. Ты так хорошо стоишь под ним… Мне показалось, девушка. А мою повесть передвинули в следующий номер.

Он не стал разговаривать о повести, не стал расспрашивать, что я пишу, он был в своих думах, в своих неприятностях: сорвалась выставка стихов–портретов, проект никто не поддержал.

Позанимавшись с Зоей, он вышел пить чай. На кухне сидела Маша с мальчиком, Маша встала:

— Знакомьтесь, это Сергей, а это…

Чмутов вскинулся:

— Говори прямо: ваш слуга — кто ж я тут еще, по–твоему?

Я не могла его стукнуть ложкой, но запомнила эту реплику для нашей пьесы. Прибежала Лелька:

— Игорь Натанович, я тоже хочу на английский!

Чмутов уперся в нее тяжелым взглядом:

— Представь себе, девочка, что не для тебя одной существует весь белый свет! Хотя, конечно, тебе, живущей в таких условиях, трудно представить, что есть дети, которым нечего есть, которые ждут к ужину своего отца, то есть меня.

Лелька расплакалась, уткнувшись в мой живот:

— Наш папа по–о–о-оздно приходит!.. Позже у–у–у-ужи–ина!!.. Позже все–е–е-ех!!

131

— Ну разве я виновата, — спросила однажды Леля, — если я люблю себя больше всех?

В Лелиной гимназии на двери группы продленного дня висят списки: 1‑й «А», 1‑й «Б». Дети придумали службу знакомств: мальчики, у которых номера совпадают, будут дружить, девочки — тоже, а если номера совпадают у мальчика с девочкой, то они — жених и невеста. Я пришла, когда две Кати, Гузикова и Козенграниус, объясняли Леле:

— Смотри, ты, например, на третьем месте, — каждая тыкала пальчиком в список и подпрыгивала от нетерпения.

— Я на первом! — возмущалась Леля, не принимая игры, где должна быть на третьем месте.

— Нет, здесь ты на третьем.

— Я везде на первом: и по русскому, и по математике. И по интеллектуальной олимпиаде!!

132

Выпал снег. Вернулась Лера. Посвежевшая, загоревшая. Теперь мы портили хорошие тексты друг друга. Я выправляла серединку, адаптируя постмодернистские речи к простому уху, а Лера переставляла акценты в финале, настаивая:

— Я не буду его сдавать.

Лера взялась написать аннотацию к Лениной книжке. Хихикнула, увидев название:

— «Минование»? Но ведь такого слова нет, Ириночка.

Леня насторожился, но назавтра Лера позвонила:

— А стихи–то хорошие, светлые… И темы вечные… Только любовная лирика, на мой взгляд, слабовата. Будто автор не знал настоящей страсти.

Я злорадно хихикнула:

— Она пришлась на подростковый период! — Я обрадовалась: значит, все посвященное Миле с Фаиной, не страсть?..

Ленин сборник продвигался к конечной станции. Он еще зависел от топки и кочегара, от типографии, от технического редактора, но время выхода было уже обозначено — среда, восьмое декабря, совместная презентация: выставка Майорова, книжка Горинского. Для Лени это было очень нервное время. Подводили и топка, и кочегар. Он огорчался, что некрасиво сверстали текст, невнятно пропечатали шмуцтитулы, нарушили сроки… Он вздыхал и кашлял, плохо спал, с трудом смирялся, но когда вместо черного переплета увидел красный, то побежал ругаться, чтоб переделали. Срок выхода отодвинулся на последний день.

Чмутов вдруг заинтересовался Лениными делами. Чем меньше дней оставалось до презентации, тем сильней возрастал его интерес. Он беспокоился, что тысяча экземпляров — слишком много для поэтической книжки, он узнавал, будут ли в галерее чиновники и политики. Он спрашивал, — я простодушно рассказывала: о шмуцтитулах, переплете и хрипах в легких. Он морщился, словно хрипы в легких были у него:

— Можно подумать, я никогда не болел пневмонией! Матушка, да если б ты знала хоть малую толику того, что мне пришлось пережить в эту осень. Сколько неприятностей обрушилось на меня, и какого они масштаба…

Я терялась:

— Игорь, ведь ты же сам спрашиваешь.

— Но, Иринушка, ты рассказываешь с таким сочувствием!!

Мы с Лерой скрывали от него наши встречи. Как–то Чмутов приносил мне кассету с записью телепрограмм, где он участвовал, Лере хотелось ее иметь под рукой, а просить не хотелось. Попросила я — сослалась на тетю Нату. У мамы гостила младшая сестра, и я сказала, что в Германии входят в моду мухоморы, что возрастает интерес к их целебному действию и что моя немецкая тетя Ната хочет посмотреть «мухоморную» передачу. Чмутов поверил.

За три дня до презентации всполошился Майоров:

— Чую, этот поганец готовит скандал. Он узнавал, будет ли служба безопасности.

После Майоровского сигнала усилилась нагрузка в телефонной сети. Лера вызвалась провести разведку и доложила: Чмутов не верит в поэта Горинского — доцента, бизнесмена, чиновника. Он считает, и местные литераторы не знают такого… Чмутов постреливал холостыми. Он читал стих «Презентация» — Лере, Фаине и мне. Про малиновые пиджаки, бриллиантовые запонки и пьяного гения, который блюет всем на головы. Я не стала обороняться — выслушав стих, нейтрально хмыкнула и повесила трубку: не умею я с пьяными. Леня сделал упреждающий ход:

— Игорь, я посылаю приглашения тебе и Эмме Базаровой. Посоветуй, кому бы еще? Из местных поэтов?

Игорь мирно провел переговоры, но тут же кинулся к Лере:

— Ты только вообрази, что это будут за стихи!

— Зачем мне воображать — я их читала! Я писала аннотацию и текст буклета.

Так он узнал, что Лера — за его спиной — объединилась с Леней.