Русские символисты: этюды и разыскания - Александр Лавров

«КОРОЛЬ НА ПЛОЩАДИ»: БЛОК НА ФОНЕ ПШИБЫШЕВСКОГО

Лирическая драма Александра Блока «Король на площади» (1906) всегда оставалась обделенной исследовательским вниманием. Почти все, писавшие о ней, были едины в оценке ее как одного из наименее удавшихся автору крупных произведений (соответственно — и наименее понятных для читателя), а также в констатации актуального общественного подтекста, просвечивающего сквозь образную ткань условно-символического сюжета: под флёром «петербургской мистики», нашедшей в драме, согласно позднейшему пояснению Блока, свое непосредственное отражение[745], таились рефлексии поэта, порожденные социальной трагедией 1905 года. Была предпринята, однако, и попытка интерпретации «Короля на площади» как архитектонически и семантически глубоко цельного, внутренне сбалансированного произведения, реализующего в конфигурациях персонажей строго продуманную систему соответствий и контрастов[746]. В плане использования ранее апробированных драматургических приемов и образно-сюжетных параллелей «Король на площади» сопоставлялся с поздними произведениями Ибсена, и в особенности со «Строителем Сольнесом»[747], с «трагедией из будущих времен» В. Брюсова «Земля»[748], с апокалипсическими мотивами, актуализированными через «текст-посредник» — «отрывок из ненаписанной мистерии» Андрея Белого «Пришедший»[749], с «Северной симфонией (1-й, героической)» того же Белого[750]. Отмечалось также прямое или косвенное воздействие на лирические драмы Блока западноевропейского театра рубежа веков и его крупнейших представителей — Метерлинка, Гауптмана, Шницлера, Гофмансталя[751]. В связи с «Королем на площади», однако, не следует забывать еще одно звучное имя — вождя польского модернизма Станислава Пшибышевского, снискавшего в России в 1900-е гг. самую широкую известность и громкую славу[752].

В одной из тирад героиня «Короля на площади», Дочь Зодчего, возглашает:

Знаю великую книгу о светлой стране,Где прекрасная дева взошлаНа смертное ложе царяИ юность вдохнула в дряхлое сердце!             Там — над цветущей страной             Правит высокий Король!             Юность вернулась к нему! [753]

Обозначенный в этих словах сюжет «великой книги» вполне согласуется с основной коллизией, служащей первотолчком для драматургического действия в пьесе Пшибышевского «Вечная сказка» («Odwieczna baśń», 1906). «Традиционная драма реального действия с эмблематическими завитками диалогов», по определению Андрея Белого[754], «Вечная сказка» в то же время являет собою характерный образчик символистского условного представления: все происходящее в ней отнесено к эпохе раннего Средневековья, но лишено исторических примет времени и места действия; персонажи — не психологически очерченные индивидуальные характеры, а знаки, символы неких предустановленных начал; логика развертывания сюжета и поведения действующих лиц служит выявлению обобщенно-иносказательных смыслов.

Историк польской литературы[755], излагая сюжет пьесы, остается во власти велеречиво-патетической стилистики диалогов ее героев: «На высоких вершинах духа происходит горение двух сердец в „Вечной сказке“ <…> Здесь борьба идет между вечными врагами — лучезарной жизнью богов и мрачным демоном зла и разрушения. Могучий король, царь, полюбил лесной цветок, дочь гусляра-ворожея красавицу Сонку. На другой стороне стоит темная фигура королевского канцлера, воплощение зла, коварства, <…> черни-толпы. Воплощенная в канцлере толпа — вельможи, рыцари, придворные — ни в ком не хочет и не может признать сокровенной жизни сердца, свободы личности. Не смеет король любить <…>, и не место нищей на троне, который знал только благородных принцесс»; «„Бог черни, бог толпы“ — канцлер неутомимо плетет злую паутину вокруг блаженных любовников.

Личность короля должна исчезнуть перед тупой, неумолимой мощью толпы». Истинные гуманисты и аристократы духа, Король и Сонка противостоят не приемлющему их миру, добровольно подчиняющемуся власти злых и корыстных сил, и в финале драмы покидают этот мир: Король добровольно слагает с себя знаки власти и удаляется вместе с Сонкой, непризнанной королевой, «туда, где замки сотканы мечтой»[756].

«Вечная сказка» впервые появилась на русском языке в переводе, сделанном с рукописи Евгением Троповским и опубликованном как приложение к № 3/4 журнала «Весы» за 1906 г. с отдельной пагинацией; в предуведомлении «От редакции» (датированном 27 марта 1906 г.) сообщалось: «Оригинал настоящего перевода был доставлен нам автором в мае прошлого года, с тем чтобы русское издание появилось одновременно с польским. В октябре того же года автор известил нас, что драма „Вечная сказка“ им совершенно переделана и что раньше доставленный нам оригинал он считает лишь эскизом этого произведения. Ввиду, однако, несомненного историко-литературного интереса, представляемого настоящей редакцией драмы, пользуясь разрешением автора, мы помещаем ее здесь, на страницах „Весов“, в этом первоначальном виде. Русское издание „Вечной сказки“ во второй, измененной редакции выйдет в книгоиздательстве „Скорпион“ в недалеком будущем, одновременно с появлением польского оригинала» (С. 3). Вторая, значительно расширенная и переработанная редакция драмы, в которую включены дополнительные сцены и новые персонажи, была выпущена в свет «Скорпионом» несколько месяцев спустя (издательское предисловие датировано 1 декабря 1906 г.)[757], вслед за этим изданием «Вечная сказка» в окончательной авторской редакции появилась и в других русских переводах[758]. Для нас, однако, существенен первоначальный текст, опубликованный в «Весах», поскольку именно он мог быть в поле зрения Блока в период вынашивания замысла и написания «Короля на площади»[759](работа над драмой была начата летом 1906 г., первоначальный, черновой вариант текста завершен 3 августа 1906 г., над вторым, опубликованным вариантом Блок работал в сентябре и завершил его 10 октября 1906 г.)[760].

В статье «Пеллеас и Мелизандра» (октябрь 1907 г.) Блок мимоходом упоминает «Вечную сказку» — «смертельно ненужную и скучную пьесу Пшибышевского»[761]. Такая более чем внятная характеристика никоим образом не опровергает намечаемых параллелей. Негативное отношение автора к произведению другого автора отнюдь не означает, что отрицаемое «чужое слово» не могло вызвать резонанса в его собственном творчестве — хотя бы в плане переоценки или полемического противостояния; примерами подобного рода изобилует история литературы. В данном же случае у нас нет достаточных оснований утверждать, что в период работы над «Королем на площади» Блок воспринимал «Вечную сказку» точно так же, как год спустя. Как известно, в 1907 г. поэт совершил новый и радикальный шаг в своей духовной и творческой эволюции, направленный к сближению с демократической и реалистической культурой и одновременному дистанцированию по отношению к культуре модернистской и элитарной (безусловным адептом которой был создатель «Вечной сказки»), что не могло не сказаться и на конкретных оценках[762]; более ранние блоковские упоминания польского символиста — совсем в иной тональности: «Пшибышевский — поразителен»[763], «От Гощинского („Замок Канёвский“) — мистики все („Dziady“) — Красинский — Пшибышевский»[764] (последний сополагается здесь с классиками польской литературы, в том числе с величайшим из них, автором «Дзядов» А. Мицкевичем).

Дополнительно акцентировать внимание Блока на «Вечной сказке» должно было известие о подготовке В. Э. Мейерхольда к постановке этой драмы в Театре на Офицерской: 2 мая 1906 г. Е. Н. Троповский выслал В. Ф. Коммиссаржевской рукопись новой редакции пьесы, а в последнюю декаду августа состоялись собрания труппы, посвященные ее чтению и обсуждению, и начались репетиции, продолжавшиеся в сентябре и возобновившиеся в ноябре; первое представление «Вечной сказки» с Коммиссаржевской в роли Сонки (режиссеры — Мейерхольд и П. М. Ярцев) состоялось 4 декабря 1906 г.[765]. Именно к этому периоду относится работа Блока над «Королем на площади» и завершение драмы, которую автор, безусловно, если надеялся увидеть на сцене, то на сцене того же театра. 14 октября 1906 г. Блок выступил с чтением только что завершенного «Короля на площади» на первой из литературных суббот, устраивавшихся в Театре на Офицерской. Пьеса была встречена с исключительным энтузиазмом[766], немедленно последовало решение ставить ее в текущем сезоне[767], но театральная цензура своего дозволения не дала (разумеется, по причине актуальных политических аллюзий, обнаруженных в тексте).