Невеста Борджа - Джинн Калогридис

Мы с Лукрецией сохранили дружеские отношения и встречались почти каждый день. Однажды утром в конце весны она пришла ко мне в покои и попросила погулять вместе с ней по саду, и я с радостью согласилась.

Удостоверившись, что наши дамы, идущие позади, не слышат нас, Лукреция застенчиво произнесла:

— Ты рассказывала мне о твоем брате, Альфонсо, и утверждала, что он — самый красивый мужчина в Италии.

— Это чистая правда, — ответила я, пребывая в превосходном расположении духа. — Он прекрасен, словно бог, мадонна. Я видела его прошлым летом в Сквиллаче: он стал еще красивее, когда вырос.

— А он добрый?

— Он самый добрый человек на свете. — Я остановилась на полушаге и уставилась на нее. Меня вдруг охватила уверенность. — Ты и так все это знаешь. Я много раз рассказывала тебе о нем. Лукреция, скажи: он приедет сюда, в Рим?

— Да! — воскликнула она и захлопала в ладоши, словно развеселившийся ребенок.

Я схватила ее за руки, радостно улыбаясь.

— Но, Санча, это еще не все! Все гораздо лучше!

— Что может быть лучше приезда Альфонсо? — спросила я.

Какой же безнадежной дурой я была!

— Мы с ним женимся! — выпалила Лукреция и, улыбаясь, стала ждать ответного взрыва радости с моей стороны.

Я ахнула. Мне показалось, будто я проваливаюсь в чудовищный черный водоворот, удушающую Харибду, откуда я уже никогда не выберусь.

И все же я выбралась, по какой-то неизъяснимой счастливой случайности. Я не улыбнулась — просто не смогла, — но вышла из ситуации, крепко обняв Лукрецию.

— Санча, — произнесла Лукреция; голос ее звучал приглушенно, потому что она уткнулась мне в плечо. — Санча, ты такая милая. Я никогда еще не видела, чтобы ты так расчувствовалась.

Как только мне удалось взять себя в руки, я отстранилась, натянуто улыбаясь.

— И долго ты хранила от меня эту тайну?

Я мысленно обругала Альфонсо. Он ничего не сообщил мне о предполагаемом браке. Если бы он это сделал, возможно, мне представилась бы возможность предостеречь его, объяснить, что он стоит на краю преисподней. Но о том, чтобы написать ему, не могло быть и речи. Мои письма наверняка перехватывались и изучались Александром и Чезаре, если учесть политическое значение этого союза. Я была вынуждена ждать до тех пор, пока Альфонсо не прибудет в Рим — в качестве жениха.

Неужто он не слыхал про обвинения, выдвинутые Джованни Сфорцой? Или у него хватило глупости не поверить им? Вся Италия знала, что Лукреция родила ребенка. Несомненно, Альфонсо поверил лжи, называвшей отцом ребенка Перотто, и решил закрыть глаза на опрометчивый поступок Лукреции, совершенный по молодости лет.

Это все я виновата, — сказала я себе. Я скрывала от Альфонсо отвратительную правду о жизни в Риме.

Я хотела защитить его. И, как подобает настоящей Борджа, научилась помалкивать.

— Недолго, — отозвалась Лукреция. — Отец с Чезаре ничего мне не говорили до сегодняшнего утра. Я так счастлива! Наконец-то у меня будет муж одних со мною лет, красивый и добрый! Я — самая счастливая женщина в Риме! И твой брат согласился поселиться здесь. Мы все будем жить в Санта-Марии.

Она сжала мою руку.

— Всего несколько месяцев назад я была в таком отчаянии, что хотела покончить с собой. Но ты спасла меня, и я всегда буду признательна тебе за это. Теперь у меня снова есть надежда.

Чезаре не мог выбрать более удачного способа заставить меня держать язык за зубами, следить за своим поведением и поступать именно так, как он пожелает. Он знал, как я люблю Альфонсо, — я часто говорила об этом и во время семейных ужинов, и при наших встречах наедине. Чезаре знал, что я сделаю все, чтобы защитить своего брата.

— Я рада за тебя, — ухитрилась выдавить из себя я.

— Я знаю, как сильно ты скучала по нему. Возможно, отец с Чезаре подумали и об этом, когда выбрали его.

Наивность этого утверждения потрясла меня.

— Не сомневаюсь, что именно об этом они и подумали, — сказала я, зная, что Лукреция не уловит иронии в моих словах.

Вернувшись тем вечером в свои покои, я обнаружила, что донна Эсмеральда плачет, стоя на коленях перед своим алтарем святого Януария.

— Конец света приближается, — простонала она, вцепившись в висящий у нее на шее маленький золотой крестик. — Они убили его. Они убили его, и мы все за это поплатимся.

Я подняла ее с колен и заставила сесть на край кровати.

— Кого убили, Эсмеральда? О чем ты?

— Савонаролу, — ответила она. — Посланцы Александра. Он не перестал проповедовать, потому они повесили его, а потом сожгли его тело.

Эсмеральда покачала головой и прошептала:

— Бог погубит Александра, мадонна. Попомните мои слова: даже Папе не дозволено вершить такие злодеяния.

Я положила руки ей на плечи.

— Не бойся за себя, Эсмеральда. Если Бог и вправду способен читать в сердцах, то он знает, что ты — добрая женщина. Ему не за что наказывать тебя.

Про себя я этого сказать не могла.

Когда Эсмеральда наконец уснула, я долго размышляла над тем положением, в котором очутился мой брат. Мне вспомнились слова дедушки Ферранте: «Если ты любишь его, присматривай за ним. Понимаешь, мы, сильные люди, должны заботиться о слабых. У них не хватает духу совершать то, что необходимо, дабы выжить».

Я сделаю все, что угодно, чтобы спасти жизнь моему брату, и Чезаре слишком хорошо это понимает. Я предположила, что выбор жениха для Лукреции был частью его плана, нацеленного на то, чтобы вынудить меня выйти за него замуж.

Перспектива, которая прежде приводила меня в восторг, теперь не вызывала у меня ничего, кроме содрогания, потому что я знала: для того, чтобы защитить Альфонсо, мне придется бросить несчастного Джофре и стать женой убийцы.

ЛЕТО 1498 ГОДА

Глава 24

Альфонсо приехал в Рим в середине лета, и я, отчаянно стремясь переговорить с ним наедине, разыграла нетерпеливую сестру и выехала ему навстречу, чтобы встретить его до того, как они со свитой пересекут Понте Сант-Анджело, мост, ведущий на Ватиканский холм.

Альфонсо ехал во главе своего отряда, в сопровождении нескольких придворных, а повозки с его имуществом и свадебными дарами катились следом. Я издалека разглядела его золотые волосы, блестевшие на солнце. Я пришпорила свою лошадь, а когда Альфонсо узнал меня, он с радостным возгласом поскакал мне навстречу. Мы спешились и обнялись; несмотря на беспокойство, снедавшее меня из-за его приближающегося брака, я заулыбалась от радости, увидев брата. Альфонсо выглядел так же великолепно, как и всегда. На нем был наряд из светло-голубого атласа.

— Альфонсо, дорогой!

— Я здесь, Санча! Наконец-то я здесь! Теперь мне никогда не придется расставаться с тобой!

Его придворные рысцой подъехали к нам.

— Могу я немного побыть наедине с братом? — любезно поинтересовалась я.

Они молча повиновались и отъехали назад, к медлительным повозкам.

Я прижалась щекой к щеке брата.

— Альфонсо, — прошептала я ему на ухо, — я счастлива видеть тебя, но ты не должен заключать этот брак.

Альфонсо недоверчиво рассмеялся.

— Санча, — произнес он громко, — боюсь, сейчас неподходящее время и место для такого разговора.

— У нас не будет других времени и места. Как только мы прибудем в Ватикан, мы уже не сможем говорить свободно.

Я говорила с такой настойчивостью и жаром, что Альфонсо посерьезнел.

— Но я уже связал себя обязательствами. Если я разорву договор сейчас, это будет недобросовестно, трусливо…

Я вздохнула. У меня было мало времени, чтобы доказать свою правоту, а мой брат был очень доверчив. Как мне побыстрее раскрыть ему всю степень вероломства, свидетельницей которого я оказалась?

— Порядочность здесь неуместна. Тебе известны стихи арагонских поэтов о Лукреции, — сказала я.

Я ощущала себя виноватой. Что почувствовала бы Лукреция, если б знала, что я говорю ее предполагаемому мужу?

— Послушай…

Альфонсо покраснел. Он прекрасно понял, на что я намекаю.

Я процитировала Санназаро:

— Hie jacet in tumulo Lucretia nomine, sed re Thais: Alexandri filia, sponsa, nurus.

Это была эпитафия, предназначенная для Лукреции: «Здесь покоится та, кому имя Лукреция, а по сути — Таис: дочь Александра, жена и невестка». Должно быть, Пантсилея или еще кто-то рассказал о кровосмесительной связи Чезаре и Лукреции, поскольку даже в Неаполе и Испании поэты начали писать язвительные стихи о ней. Скажем, в этом автор сравнил ее с египетской грешницей, впоследствии сделавшейся святой, Таис, которая раскаялась в совершенном кровосмешении.

Мне не нужно было говорить, что эти слухи правдивы. Альфонсо достаточно быстро соображал, чтобы понять, почему я процитировала эти строки.

— Санча, — быстро произнес он негромким, напряженным голосом. — Даже если все обвинения в ее адрес истинны, я не свободен. Я поклялся сделать это ради блага Неаполя. К ней сватались другие, связанные с Францией, а мы не можем допустить, чтобы его святейшество подпал под французское влияние. Без поддержки Папы Арагонский дом обречен. Новый король Франции уже объявил себя правителем наших земель; нам необходимо привлечь Папу на нашу сторону, на случай нового вторжения.