Невеста Борджа - Джинн Калогридис

Поняв, что надеяться больше не на кого, Джофре достал из-под камзола четки — что весьма удивило меня — и начал пылко молиться.

— О Vergin benedetta, sempre tu Ora per noi a Dio, che ci perdoni E diaci grazia a viver si quaggiu Che'l paradiso al nostro fin ci doni.

«О благословенная Дева, молись за нас, чтобы Господь простил нас и даровал нам милость жить так, чтобы после смерти мы могли попасть в Царствие Небесное».

Ситуация была слишком зловещей, чтобы выказывать удивление, но я действительно удивилась, услышав, что мой муж читает предпочитаемую простонародьем «Vergin Benedetta», а не молитву на латыни «Ave Maria, gratia plena», которую его собственный отец нарек «правильным» вариантом. В отличие от Папы Джофре, похоже, и вправду верил в Бога. Очевидно, молитве его научил какой-то набожный слуга, и Джофре предпочитал ее той, которую ему пришлось заучить во время уроков латыни.

Если Александр и заметил это отступление от правил, то никак этого не показал; он отошел к окнам и вновь принялся расхаживать взад-вперед.

Джофре повторял молитву снова и снова. Говорили, будто святой Доминик рекомендовал читать ее сто пятьдесят раз в день, и Джофре явно был близок к этому, прежде чем его перебили. Монотонные звуки молитвы принесли нам с Александром некое подобие спокойствия, и его святейшество наконец-то вернулся к трону и уселся на него.

К сожалению, это спокойствие разлетелось вдребезги при появлении стражника в окровавленном мундире. Мы с ужасом уставились на него.

— Ваше святейшество! — выдохнул стражник и опустился на колени, чтобы поцеловать папскую туфлю.

Александр, утративший дар речи, замахал на него, дабы тот поскорее встал и доложил, что случилось.

— Мы нашли слугу герцога Гандийского, — сказал стражник, — на улице рядом с Тибром. Его несколько раз пронзили мечом. Он умирает и не в состоянии ничего рассказать.

Александр спрятал лицо в ладонях и сполз с трона, упав на колени.

— Оставьте нас, — приказал Джофре. — Возвращайтесь, когда у вас появятся новости о герцоге.

Солдат поклонился и ушел, а мы с Джофре подошли к плачущему Александру, который стоял на ступенях и раскачивался из стороны в сторону, и попытались обнять его. Я делала то, что подобало делать добропорядочной невестке, и была удивлена, невольно почувствовав жалость к искренне страдающему старику, хоть я и не переставала презирать Папу.

— Это все из-за меня, о Господи! — вскричал он с такой болью, что его мольба, несомненно, отправилась прямиком на небеса. — Я убил моего сына, моего возлюбленного сына! Пусть я умру, пусть я умру вместо него!

Его стенания продолжались около часа, до тех пор, пока в зал не вошел другой стражник в сопровождении какого-то простолюдина.

— Ваше святейшество! — позвал стражник. — Я привел свидетеля, утверждающего, что он видел некие подозрительные действия, связанные с исчезновением герцога.

Александр, выказав достойную восхищения силу воли, взял себя в руки. Он встал, отказавшись от нашей с Джофре помощи, с безупречным достоинством поднялся к трону и уселся на него.

Свидетель, мужчина средних лет с темными спутанными волосами и бородой, в грязной изорванной рубахе (исходящий от нее неприятный запах изобличал в нем рыбака), стащил с головы шапку и, дрожа, поднялся по ступеням трона, чтобы поцеловать папскую туфлю. Потом он спустился, комкая шляпу в руках, и аж подпрыгнул, когда Папа приказал:

— Расскажи мне, что ты видел и слышал.

Рассказ оказался прост. В ночь исчезновения Хуана этот рыбак сидел в своей лодке на Тибре, неподалеку от берега. Полускрытый туманом, он видел, как из переулка к реке выехал какой-то человек на белом коне. В этом не было бы ничего примечательного, но внимание рыбака привлекла одна деталь: через седло было переброшено тело, и его с двух сторон поддерживали слуги. Когда всадник подъехал к реке и заставил коня развернуться, слуги сняли тело и сбросили в воду. «Утонул?» — спросил всадник. «Да, господин», — отозвался один из слуг. Но едва лишь прозвучал ответ слуги, как плащ трупа наполнился воздухом и вытянул тело обратно на поверхность. «Сделайте все, что требуется», — приказал господин. Тогда его слуги принялись кидать в труп камнями и кидали до тех пор, пока он наконец не исчез в черных водах Тибра.

Джофре в ужасе слушал эту историю, а я крепко обнимала его. Что же касается его святейшества, он выслушал все с окаменевшим лицом.

Когда рассказ был закончен, Папа строго спросил у рыбака:

— Почему ты не сообщил об этом сразу же?

— Ваше святейшество, — дрожащим голосом откликнулся рыбак, — я не меньше сотни раз видел, как в Тибр сбрасывали мертвецов. И ни одним из них ни разу никто не заинтересовался.

Каким бы поразительным ни казалось это утверждение, я не усомнилась в его правдивости. Каждую ночь в Риме совершалось не меньше двух-трех убийств, и Тибр был излюбленным местом упокоения жертв.

— Уведите его, — тяжело произнес Александр. Стражник повиновался и вывел рыбака из зала. Когда они вышли, Папа снова спрятал лицо в ладонях. Джофре поднялся к трону.

— Отец, — произнес он, обнимая Александра, — мы слыхали об убийстве, но у нас нет никаких доказательств, что оно и вправду связано с Хуаном.

Никто из нас не посмел вспомнить вслух, что любимым конем Чезаре был белый жеребец.

— Возможно, и не связано, — пробормотал Александр. Он взглянул на младшего сына, и в глазах его мелькнула надежда. — Возможно, мы горюем совершенно попусту. — Он испустил дрожащий смешок. — Если это и вправду так, надо придумать для Хуана какое-нибудь ужасное наказание, чтобы он больше не пугал нас!

Он разрывался между страхом и надеждой. Потому мы пробыли с ним еще час, до тех пор, пока не явился третий стражник.

Завидев выражение его лица, Александр испустил протяжный вопль. Джофре разрыдался. Ужас, которым полны были глаза молодого солдата, недвусмысленно сообщал, с какой новостью тот явился. Стражник подождал, пока стенания не стихнут настолько, чтобы его могли расслышать.

— Ваше святейшество… Найдено тело герцога Гандийского. Его отнесли в замок Сант-Анджело, чтобы обмыть перед погребением.

Александра невозможно было ни удержать, ни переубедить: он требовал, чтобы ему дали возможность взглянуть на тело Хуана, пускай оно еще и не приготовлено для обозрения, потому что иначе он не поверит, что его сын мертв.

Мы с Джофре отправились вместе с ним и вошли в комнату, где женщины собирались обмывать тело; они поклонились, потрясенные присутствием его святейшества, и быстро исчезли, оставив нас одних.

Тело Хуана было накрыто покрывалом; Джофре почтительно снял его.

По комнате тут же разнеслось зловоние. Труп пробыл в реке ночь и день, и это в середине лета.

Хуан гротескно изменился, но остался узнаваем. От воды его тело раздулось вдвое; одежда была изорвана, и живот выпирал из-под камзола. Пальцы сделались толстыми, словно сосиски. На него трудно было смотреть: распухший язык вывалился изо рта, распахнутые глаза подернуты белесой пленкой, мокрые волосы и грязь прилипли к лицу. Кровь вытекла из множества колотых ран, и кожа приобрела мраморный оттенок. И самое тяжкое: горло было разрезано от уха до уха, и в зияющую рану набился ил, листья и щепки.

Александр вскрикнул и рухнул. Наших с Джофре объединенных усилий оказалось недостаточно, чтобы поставить его на ноги.

Из-за жары Хуана похоронили сразу же, как только удалось вымыть его и переодеть. Гроб несли доверенные придворные Хуана; их сопровождало несколько священников. Мы с Джофре смотрели из папских покоев, как освещенная светом факелов процессия направилась в собор Санта Мариа дель Пополо, где Хуана похоронили рядом с его давно скончавшимся братом Педро Луисом.

Папа на похоронах не присутствовал, но он рыдал так громко, что мы с Джофре не слышали других плакальщиков. Мы остались с ним на эту ночь — нам так и не удалось уговорить его поесть, попить или поспать — и ни тогда, ни позднее не обмолвились ни словом о подозрительном отсутствии Чезаре.

ОСЕНЬ 1497 ГОДА

Глава 22

Смерть Хуана повлекла за собой расследование, которое вели самые выдающиеся из кардиналов Александра, и в том числе Чезаре, устроивший настоящее представление из словесных нападок на подозреваемых.

Первым под подозрение попал Асканио Сфорца, тот самый кардинал, чей гость оскорбил Хуана и был повешен за это преступление. Чезаре принялся поносить Сфорцу, но кардинал оказался мудр: он и не подумал обижаться на обвинения, а вместо этого во всем шел Чезаре навстречу, твердя, что ему нечего скрывать. Вскоре это подтвердилось, и Чезаре неохотно извинился.

Допросили и других врагов — Хуан обзавелся ими во множестве, — но ни время, ни настойчивость не дали никаких ключей к разгадке.

Или, возможно, их появилось слишком много; не прошло и трех недель с момента злодеяния, как Александр велел прекратить поиски убийцы. Я уверена, что в глубине души он знал, кто виновник, и в конце концов отказался от попыток убедить себя в ином.