Козленок в молоке - Юрий Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ты делаешь? Что-о ты делаешь! – все беззащитнее бормотала она, все поощрительнее отталкивая мои руки.
За тысячи лет общения с мужчинами женщины выработали особый тайный язык, в котором обычные слова приобрели совершенно иной смысл, помимо прочего подсказывающий нападающему последовательность действий и сигнализирующий, что пора от предварительных ласк (их на военный манер можно сравнить с артподготовкой) переходить к глубоким рейдам в расположение противника. По моим многолетним наблюдениям, словосочетание «Что ты делаешь?» означает: приготовиться к броску на бруствер. А сказанные следом слова типа «глупый», «глупенький», «дурачок» и т. д. я, не задумываясь, смело уподоблю сигналу к атаке.
– Что ты делаешь, глупый?..
И я бросил свой полк правой руки на вражий дзот, не встретив никакого сопротивления, потому что противник сосредоточил все свои усилия на моей левой руке, обладавшей гораздо меньшими оперативными возможностями по причине зажатой в ней записки. В результате важнейшие штабные документы, содержавшие, как выяснилось впоследствии, стратегическую информацию, оказались у почти уже капитулировавшей Надюхи. Но я даже не обратил внимание на этот факт, прикидывая, как ловчее перенести дальнейшие боевые действия из прихожей на диван: твердой уверенности, что у меня хватит сил перенести Надюху в комнату на руках, как я ей самонадеянно пообещал, не было…
Я на всякий случай стал нежно подталкивать податливую гостью в сторону дивана, но вдруг ее трепещущее тело закоченело, и мне показалось, что я обнимаю гипсовую пловчиху. Я прервал поцелуй, глянул через ее плечо и увидел развернутую записку. В ней была всего одна строка:
СКОРЕЕ ДА, ЧЕМ НЕТ. ВИТЕК
– Порви! – приказал я, энергично прочесывая окрестности захваченного дзота.
– Отпусти! – низким ненавидящим голосом потребовала Надюха.
– Не отпущу!
– Отпусти, сволочь!
– Не отпущу!
– Отпу-устишь!
Надюха резким движением вырвалась из моего захвата, а когда я попытался удержать ее за плечи, мощной дланью, привыкшей таскать уставленные тарелками подносы, бухнула мне в ухо так, что я отлетел к стене.
– За что?
– За все! Еще хочешь? – спросила она, оправляя юбку.
– Вполне достаточно! – ответил я, держась за щеку.
…Когда она удалилась, хлопнув дверью так, что где-нибудь в несчастной сейсмической Японии могло начаться землетрясение, я осознал свое полное поражение: любые военные действия бессмысленны, если противник обладает ядерным оружием. Я потер рукой зашибленное место и почувствовал исходящий от ладони запах упущенной победы… И тут раздался звонок в дверь.
«Интересно, – подумал я, – неужели она меня еще и мазохистом считает?»
На всякий случай не отпирая, я спросил через дверь:
– Ну, что тебе еще?
– А вы разве гостей не ждете? – донесся голос Софи Лорен.
Господи, я и забыл про телефонистку! Впрочем, все правильно: мужской порыв – это слишком редкий и ценный вид энергии, чтобы Мировой разум дал ему так вот попусту улетучиться в пространство. Я отдернул щеколду.
– Вот и я! – проворковала она, заполняя прихожую.
Боже праведный! Конечно, я догадывался, что за все мои грехи, грешки и прегрешения однажды буду строго наказан. Но даже в самых кошмарных видениях я и не чаял, что возмездие выльется в такие чудовищные формы… (Забыть!)
30. ПОЧЕМУ Я ОТКАЗАЛСЯ ОТ ПРЕМИИ
Утром, одиноко лежа в постели, напоминающей артиллерийскую воронку, я поймал себя на том, что теперь-то понимаю, почему женщины, подвергшиеся сексуальной агрессии, требуют для насильников исключительно высшей меры наказания, причем некоторые даже предлагают возродить такие средневековые способы умерщвления, как: четвертование, колесование и поджаривание на медленном огне. Зазвонил телефон.
– Ты жив, пузик? – спросил голос Софи Лорен.
– Пока еще не понял. Лежу…
– Поспи! Ты должен хорошенько отдохнуть, мой могучий мышонок! А мне все сегодня говорят, что я просто свечусь, изнутри…
– Смотри, не ослепи сотрудников!
– Один линейный мастер уже подкатывался! – кокетливо сообщил голос.
– Не волнуйся – я отшила. До вечера! Целую сам знаешь куда…
Она повесила трубку.
Страх и трепет перед неизбежным можно притупить только работой. У меня была еще слабая надежда, что такое однобокое воздействие «амораловки» связано с моими переживаниями последних дней. Я решил выбросить из головы все лишнее, полностью сосредоточившись на «главненьком». Вместо утреннего кофе я выпил «амораловки», вместо двенадцатичасового чая – еще, вместо обеденного компота – опять… От постоянно задерживаемого дыхания у меня заломило в груди, но в голову ничего, кроме убогих, как эротический сон агрария, фантазий не лезло. Я даже не смог сочинить первую фразу. Тогда я решил позвонить в Красноярск Арнольду.
Выслушав мои туманные претензии к его продукции, он обиженно спросил:
– Так что тебя не устраивает? Не взводит, что ли?
– Нет, взводит, конечно, но от первой бутылки был еще, как бы это выразиться, побочный эффект…
– Изжога?
– Нет, не изжога, – дальше юлить было бесполезно. – Наоборот, очень хорошо писалось!
– Значит, ты тоже заметил! А я-то голову ломал: случайное совпадение или на самом деле! Понимаешь, я как раз кооператив регистрировал, документацию оформлял, думал, неделя уйдет… Махнул рюмочку, и представляешь, все бумажки за одну ночь нашарашил: устав, протоколы – целый ворох… А ты?
– То же самое! – сознался я. – Всю халтуру за несколько дней раскидал…
– Значит, так и есть! – посерьезнел Арнольд. – То-то я смотрю: послал пузырек братишке в армию… Ему скоро домой, а там, сам знаешь, ребятам бром, чтоб не дичали, дают. Думал, пусть паренек восстановится, а то еще осрамится на «гражданке»! Что ж ты думаешь? Бугаина за два года матери трех писем не прислал, а тут ну буквально завалил, по два в день, да по десять страниц в каждом… Знаешь, описывает, как в карауле стоит, звездочки считает! А мы все с мамашей головы ломали, с чего бы это! Теперь ясно…
– А не осталось больше той «амораловки»? – заискивающе спросил я.
– Не-ет… Кончилась. Мы ведь тогда еще неопытные были, по старинке из одних рогов литра три делали, а теперь – усовершенствовались: литров двадцать у нас выходит… Автоматика! А главное, те рога особенные, списанные из краеведческого музея. Они там лет сорок провисели… Я так думаю – в этом весь секрет, как у скрипок Страдивари! Знаешь, из какой доски самые лучшие скрипки выходят?
– Из какой?
– Из гробовой… Я вздрогнул.
– Так что пиши уж в натуральную! А то вы в Москве сами не знаете, чего бы вам уж и придумать! – не без ехидства сказанул Арнольд. – Как там наш Витек-то?
– В Нью-Йорк улетел – премию получать.
– Говорят, еще и на горынинской дочке женился?
– Не без этого…
– Эх, надо было вам со Жгутом на меня спорить… как я сразу не допер!
– Это точно. Ты бы так, как он, со мной не поступил…
Тут в трубке зашелестело, и в наш разговор вторгся голос Софи Лорен:
– Пузик, ты извини… А чего на ужин купить – рыбки или мяска?
– Я на ночь не ем.
– Нет, ты должен есть! Иначе – ослабнешь! – настаивала она.
– Хорошо, купи что хочешь. Шелест прекратился.
– Кто это? – спросил Арнольд.
– Эриния.
– Странное имя. Но ты все равно не теряйся! Если что, я тебе еще «амораловки» подошлю!
А ночью, затаившись в отрогах моей новой подруги, которую мысленно стал именовать Ужасной Дамой, я слушал признания о том, что ее голос часто привлекал мужчин, но, как правило, при визуальном знакомстве соискатели терялись и оказывались абсолютно ни на что не годны, а я – единственный, кто оказался настоящим мужчиной не только по телефону! Правда, у нее оставались сомнения, ибо истосковавшийся представитель сильного пола иногда способен на одноразовый подвиг. Так было с одним хозяйственником, освобожденным по амнистии… («Ты не ревнуешь, пузик?» – «Как можно!») И вот теперь, при повторном свидании, она убедилась, что я именно тот мужчина, какого она ждала всю жизнь. И она никому меня не отдаст, пусть даже ей придется передушить всех соперниц, как куриц! Об «амораловке» я рассказывать ей не стал. Зачем? В конце концов каждая женщина хотя бы раз в жизни имеет право на счастливое заблуждение.
Я уснул, и мне снился голос Софи Лорен, который по-садистски жестоко душил хриплый, предсмертно захлебывающийся голос Анки…
Рано утром, часов в пять, меня разбудили длинные телефонные звонки.
– Алло, – слабосильно отозвался я.
На том конце провода послышались звуки борьбы, сопровождаемые криками: «Дай я ему скажу!» – «Нет, я…» Наконец мембрана содрогнулась от гневного рева Николая Николаевича.
– Ты что же, гад, делаешь? Да мы тебя за это…
Ответить я не успел, потому что трубка перешла к идеологу Журавленке. Его бешенство было отлито в холодную аппаратную бронзу:
