Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера - Генрих Гофман

– Кажется, дома все сошли с ума! – сказала она. – Вчера я позвонила и спросила, когда ты приедешь, и мне ответили, что ты серьезно болен, но «сверху» пришел приказ, что нужно соблюдать строжайшую секретность и мне ничего нельзя сказать по телефону! Я чуть было не бросилась в Мюнхен, когда мне это сообщили. Кто же сошел с ума – я или все остальные?

– Тебе хотели сказать, что у меня паратиф и мне запрещено появляться в ставке фюрера!

Я в двух словах рассказал жене о том, что случилось.

– Борман! – выразительно сказала моя жена. – Это все его проделки!

Она сразу же пошла к телефону, позвонила нашему другу доктору Деммеру и попросила его немедленно прийти.

Когда Деммер услышал о произошедшем, он многозначительно постучал себя по лбу.

– Разве вы не видите, друг мой, что от вас пытаются избавиться? Тем не менее я попрошу фрау профессора Кортини из инфекционного отделения нашей Лайнцской больницы осмотреть вас, она является авторитетом в этих вопросах. И чтобы сразу же вас успокоить, я могу здесь и сейчас уверить вас, что у вас нет никакого паратифа.

Тем временем моя жена запросила срочный разговор с Мюнхеном. Зазвенел звонок, и я схватил трубку.

– Ева?.. Вы говорили с ним вчера?

– Да, герр Гофман, но это было ужасно! Гитлер совершенно убежден, что у вас тиф, он бушевал, как сумасшедший, когда я сказала, что вы заходили ко мне перед отъездом в Вену. Он кричал, что с вашей стороны безответственно отказываться от карантина, потому что от вас заразятся все: и ваша семья, и зять, и все остальные, кто в Вене вступит с вами в контакт. Такое впечатление, что Борман буквально заколдовал его, я так ему и сказала! «Посмотрим, – вот что он мне ответил, – клянусь богом, я доберусь до сути этого дела!» Мне ужасно жаль, герр Гофман, но для вас у меня нет хороших новостей, – заключила она.

– Спасибо, Ева! Простите, что заставил вас пережить неприятные минуты.

Потом мы телефонировали в наш мюнхенский дом и получили такие известия:

– Только что были два господина из департамента общественного здравоохранения и сказали, что приходили за господином профессором.

После этого я пошел прямо в инфекционное отделение больницы и в течение недели, как и ожидал, получил не менее трех справок об отрицательном результате анализов: «Признаков паратифа не обнаружено». Но я еще не был полностью удовлетворен. Меня ужасно беспокоила вероятность другого исхода. Быть может, у меня таки найдут какие-нибудь микробы и я таки заболею – и в том и в другом случае я погиб. А что, если окажется, что я действительно бациллоноситель? Эта последняя мысль так меня напугала, что превратилась в навязчивую идею, и ни моя жена, ни врачи ничего не могли поделать.

В конце концов моя жена подвела общий итог одной фразой.

– У тебя не паратиф, – решительно сказала она, – а обострение паранойи!

Ожидание было выше моих сил, я хотел было тут же послать фотокопию результатов в ставку фюрера.

– Ради бога, прояви хоть немного терпения, – увещевала меня жена. – Подожди с месяц, пусть все успокоится; если прибежишь к ним с этим сейчас, они только придумают новую интригу!

Но я не соглашался.

– Здесь достаточно доказательств! – кричал я, размахивая фотокопиями, и немедленно написал Мореллю о том, что наверняка произошла ошибка, и попросил его сразу же передать фотокопии Гитлеру.

Я долго ждал ответа. Потом наконец он пришел – в лице комиссара Хёгля из управления по расследованию преступлений из ставки фюрера, самого доверенного человека Гитлера.

– Герр профессор, на меня возложена прискорбная обязанность. Мне приказали расспросить всех, кто был с вами в контакте, и, если необходимо, арестовать их!

Что же произошло? На фотокопиях, которые я отправил в ставку, стояла пометка: «Генрих Гофман, гренадер, возраст двадцать шесть лет». Так как больницу в Лайнце на время войны переделали в военный госпиталь, доктор Деммер решил, что эта пометка облегчит дело, и, что более важно, он подумал, что таким образом он сумеет предотвратить появление слухов о том, что в ставке фюрера зафиксирован случай паратифа.

Комиссар Хёгль добросовестно выполнил свои обязанности, в ходе чего случайно выяснилось, что моему сыну Генриху ровно двадцать шесть лет, таким образом, результат приписали ему.

Тогда Борман набросился на медицинские власти в Вене, и только благодаря их категорической позиции никого не арестовали.

После этого я был вынужден пройти через крайне мучительное для меня обследование в двух официальных учреждениях под наблюдением двух эсэсовцев. Это длилось до тех пор, пока наконец директор медицинской службы СС не отказался продолжать это дело. За долгие недели у меня скопилась целая кипа медицинских документов, и все они подтверждали, что я абсолютно здоров. Мне же до смерти надоели постоянные осмотры, а бактериологи, которые ничего не знали о «приказах сверху», считали меня ненормальным.

В конце концов после более чем полугодового отсутствия в ставке, во время которого я ни слова не получил от фюрера, я вполне убедился не только в своей полной инфекционной безопасности, но и в подлом предательстве Бормана; и я решил, что сам поеду к Гитлеру и представлю ему мои доказательства.

За эти месяцы ставка «Вольфсшанце» переехала в берлинскую канцелярию, и в начале апреля 1945 года я отправился в Берлин. Хотя рейхсканцелярия уже сильно пострадала от воздушных налетов, тамошние порядки почти не изменились, и меня встретили те же два эсэсовца, которые всегда охраняли вход и, конечно, ничего не знали о причине моего долгого отсутствия. Бомбардировки стерли с лица земли отель «Кайзерхоф», где я всегда останавливался последние двенадцать лет, когда приезжал в Берлин, и потому мне отвели комнату в самой канцелярии на первом этаже.

Было около полудня, когда я приехал, и меня встретили там тепло.

– Где вы пропадали столько времени? – спрашивали меня.

Я занял обычное место рядом с Кейтелем и Йодлем. Они сказали мне, что во всем здании невредимой осталась только эта комната, бывшая гостиная Гинденбурга. За столом место Гитлера пустовало. Все посчитали вполне естественным, что я снова вошел в их круг.

– Слава богу, вы вернулись, Гофман. Может быть, вам удастся хоть немного подбодрить фюрера, – подобными замечаниями встретили мой приход.

Вдруг дверь отворилась, и адъютант объявил:

– Фюрер идет, чтобы осмотреть новый архитектурный макет. Прошу вас оставаться на местах, господа!

Вошел Гитлер, и я решил, что будет правильным сообщить ему о моем приезде. Когда я направился к нему, он выставил перед собой обе руки, как бы защищаясь, и шагнул назад.

– Как вы сюда попали, Гофман? Вы больны, вы смертельно больны, вы всех нас заразите!