Флибустьеры - Хосе Рисаль

Мартин Аристоренас побледнел и притих, а китаец Кирога, с интересом следивший за диспутом, почтительно предложил философу превосходную сигару и нежным своим голоском спросил:

- А сто, мозно с Килистом делай конталакт на аленду петусиных боев? Когда я умилай, буду там алену делзи? Да?

Другие больше говорили о самом покойнике, вернее, о том, в какой одежде его похоронят. Капитан Тинонг предлагал францисканскую рясу: у него как раз была отличная, ветхая заплатанная ряса, ценнейшая вещь! По уверениям монаха, подарившего ее капитану в обмен на тридцать шесть песо, она предохраняла тело от адского пламени - в подтверждение чего капитан Тинонг тут же рассказал несколько историй, заимствованных из душеспасительных книжек, которые раздают священники.

Капитан Тинонг очень дорожил этой реликвией и все же готов был расстаться с ней ради друга, которого за время болезни ни разу не навестил. На это ему весьма резонно возразил портной: если монахини видали капитана Тьяго, возносившимся на небо во фраке, значит, именно во фрак его и следует облачить, причем ни пальто, ни плаща не нужно; во фраке, как известно, отправляются на бал, на празднество, а в горних чертогах покойнику предстоит, конечно, что-нибудь в этом духе... И подумайте, такая удача, у него случайно есть готовый фрак, который он согласен уступить за тридцать два песо, - куда дешевле, чем обойдется францисканская ряса! С капитана Тьяго он гроша лишнего не возьмет - ведь покойник был его клиентом и, нет сомнения, станет его покровителем на небесах. Однако отец Ирене на правах душеприказчика отверг оба предложения и распорядился облачить покойника в один из старых костюмов, благочестиво заметив, что господь не взирает на одежды.

Итак, похороны справили по наивысшему разряду.

Хор отпевал усопшего и в доме и на улице, службу служили три монаха: одного не хватило бы для столь великой души; были исполнены все положенные обряды и церемонии и, говорят, даже кое-что сверх программы, как на театральном бенефисе. Ах, какие чудесные были похороны! Сколько сожгли ладану, сколько разлили святой воды, сколько спели молитв! Сам отец Ирене пел фальцетом с хоров "Dies irae" ["День гнева" (лат,)]. У всех, кто присутствовал на похоронах, даже головы от поклонов заболели.

Донье Патросинио, давней сопернице капитана Тьяго в набожности, захотелось немедленно умереть самой, чтобы заказать еще более пышные похороны. Богомольная старуха не могла перенести, что тот, кого она давно считала побежденным, взял после смерти такой блестящий реванш. Да, ей не на шутку захотелось расстаться с жизнью. Ей уже слышались восторженные возгласы при отпевании:

- Вот это похороны! Аи да наша донья Патросинио!

Вот кто умеет умирать!

XXX

ХУЛИЯ

Весть о кончине капитана Тьяго и об аресте Басилио быстро разнеслась по провинции, и, к чести простых обитателей Сан-Диего, они куда больше огорчались из-за второй новости и почти только о ней и говорили. Передавая из уст в уста историю ареста, добрые люди прибавляли все новые штрихи и мрачные подробности. Каждый на свой лад объяснял непонятные обстоятельства, восполнял пробелы догадками, которые тут же принимались за непреложную истину. В конце концов порожденное таким образом пугало устрашило самих своих создателей.

В селении Тиани утверждали, что юношу, самое меньшее, сошлют, а в пути наверняка пристрелят. Трусы и пессимисты качали головой - не миновать ему военнополевого суда и виселицы. Как же, январь - роковой месяц, в январе случилось то самое, в Кавите, и тех - вы знаете кого - повесили, хоть они были священники. А уж бедняку Басилио, человеку без связей, без покровителей...

- Я ведь предупреждал его! - вздыхал мировой судья, который никогда и слова не сказал Басилио. - Я предупреждал его...

- Этого можно было ожидать! - прибавляла сестра Пенчанг. - Помню, если святая вода в церкви была мутновата, он и не прикасался к ней! Все толковал о какихто червячках да болезнях! Вот и постигла его божья кара! Как будто через святую воду можно заразиться! Святая вода ведь исцеляет от всех болезней!

И она рассказывала, как излечилась от несварения желудка, смочив пупок святой водой и читая молитву "Sanctus Deus" ["Святый боже" (лат.)].

Это средство сестра Пенчанг советовала всем от дизентерии, ветров и от чумы, только тогда уж надо читать не по-латыни, а так:

Святый боже,

Святый крепкий,

Святый вечный,

Избави нас от чумы

И от всякой беды.

- Все как рукой снимет, окропить только святой водой больное место, говорила она.

Но мужчины не верили ни в чудеса исцеления, ни в божью кару, постигшую Басилио. Не верили они и в слухи о бунтах и прокламациях, зная на редкость миролюбивый нрав студента и его рассудительность. По их мнению, это были козни монахов, мстивших за то что Басилио выкупил у хозяйки Хулию, дочь тулисана, смертельного врага могущественного духовного ордена. О монашеской порядочности они были весьма невысокого мнения и вспоминали не один случай самой подлой мести.

Так что это предположение многие признали самым правдоподобным.

- Как хорошо я сделала, что прогнала ее! - говорила сестра Пенчанг. Очень мне надо ссориться с монахами!

Это я сама заставила ее раздобыть денег!

Но, по правде сказать, сестра Пенчанг втайне жалела о Хулии: девушка молилась и постилась за нее, а там, глядишь, и покаяния бы за нее стала исполнять. Если священники молятся за пас, а Христос даже умер за грехи наши, почему бы Хулии не сделать то же за сестру Пенчанг?

Когда печальные вести дошли до лачуги, где жила теперь Хулия с дедом, бедняжка не сразу поняла, что ей говорят. Широко раскрыв глаза, смотрела она на сестру Вали, толковавшую ей об аресте Басилпо, и никак не могла собраться с мыслями. В ушах у нее звенело, сердце сжималось. Смутное чувство говорило, что это несчастье будет для нее роковым. Не решаясь поверить, Хулия попыталась было улыбнуться: может, сестра Бали пошутила? Она готова была простить жестокую шутку, только бы известие оказалось неправдой. Но сестра Бали сложила два пальца крестом и, поцеловав этот крест, поклялась, что все сказанное - истина! Улыбка погасла на устах девушки, по лицу разлилась смертельная бледность, силы покинули ее, впервые в жизни она лишилась чувств.

Ее начали теребить, щипать, кропить святой водой, обмахивать освященной пальмовой веткой. Когда же девушка наконец очнулась и ясно представила себе свое положение, слезы капля за каплей покатились из ее глаз.

Но плакала она молча, без стонов, без жалоб, без причитаний. Она думала о том, что единственным покровителем Басилио был капитан Тьяго, и теперь, после его смерти, ее жених лишился не только свободы, но и заступника. Известно, на Филиппинах шагу не сделаешь без покровителя - и не окрестят тебя и не похоронят, правосудия не окажут, паспорта не выдадут и делом заниматься не разрешат.

Услышав, что причиной ареста считают месть монахов за нее и за ее отца, Хулия едва не впала в полное отчаяние. Но нет! Теперь наступил ее черед спасти Басилио, ведь это он вызволил ее из рабства! И она знает, как это сделать, хотя средство это ужасно.

- Отец Каморра, приходский священник! - шептала Хулия.

Она вспоминала дни, когда был арестован дедушка:

власти рассчитывали заставить этим кабесанга Талеса явиться с повинной. Единственный, кто мог тогда освободить старика, бы л отец Каморра, но он дал Хулии понять, что обычных изъявлений благодарности ему мало, и без обиняков потребовал иной награды... С тех пор Хулия боялась его как огня, избегала его, но это не всегда удавалось. Встретив ее, священник протягивал руку для поцелуя, трепал девушку по щекам, по плечу, подмигивал и хохотал, отпуская шуточки и норовя ее ущипнуть. Изза Хулии этот селадон в рясе отколотил дубинкой двух парней, которые распевали вечером под окнами девушек серенады. Злые соседи, завидев Хулию, уныло идущую по улице, говорили нарочито громко:

- Стоит ей захотеть, и кабесанга Талеса помилуют!

Девушка возвращалась домой совсем убитая, с безумным взором.

Она очень изменилась: никто не узнал бы в ней прежней беспечной, резвой Хулии, она словно разучилась улыбаться, почти не разговаривала и, казалось, боялась взглянуть в зеркало. Однажды она появилась на улице с выпачканным сажей лицом, она, всегда такая чистенькая, так опрятно одетая! Как-то она спросила сестру Бали, верно ли, что самоубийцы попадают в ад.

- Понятное дело! - ответила старушка и расписала ей преисподнюю так живо, словно сама там побывала.

Родственники Хулии, люди простые, с благодарностью вспоминавшие о Басилио, были готовы на любые жертвы, чтобы выручить его, но у всех вместе не набралось и тридцати песо. Тогда сестре Бали, как обычно, пришла в голову блестящая мысль:

- Надо спросить совета у писаря!

Для этих бедняков судейский писарь был что дельфийский оракул для древних греков.