Флибустьеры - Хосе Рисаль

- Нет, нет! - с ужасом бормотала девушка. - О нет, не надо, смилуйтесь!..

- Ну что ты, глупенькая...

Сестра Бали подталкивала ее, Хулия упиралась. Ее бледное лицо исказилось ужасом; она видела пред собою смерть.

- Ладно, вернемся, если хочешь! - с досадой воскликнула наконец добрая старушка, не видевшая в их затее никакой опасности: отец Каморра хоть и слывет озорником, но при ней-то он не осмелится...

- Что ж, пусть бедняжку дона Басилио сошлют, пусть его пристрелят в дороге и скажут, будто он пытался убежать! - прибавила она. - Вот когда он умрет, тогда ты раскаешься. Я-то ему ничем не обязана. На меня он не сможет пожаловаться!

Этот упрек переполнил чашу. Шев, отчаяние вскипели в душе Хулии. Она зажмурила глаза, чтобы не видеть пропасти, в которую должна броситься, и решительно устремилась в монастырь. Только глубокий, протяжный вздох вырвался из ее груди. Сестра Бали засеменила следом, бормоча советы...

Вечером по городу разнесся слух, который передавали друг другу шепотом, опасливо озираясь.

Говорили, что в этот день из окна монастыря выбросилась девушка и разбилась насмерть. Почти одновременно из ворот монастыря выскочила старуха и, истошно крича, бросилась бежать по улицам. Благоразумные горожане не называли имен, мамаши щипали дочек за всякое, по их мнению, неосторожное слово. И еще говорили, что несколько часов спустя, когда уже стемнело, в город пришел какой-то старик, видимо, из деревни, и начал стучать в монастырские ворота, запертые на замок и охраняемые служками. Старик барабанил кулаками по воротам, бился о них головой, выкрикивая что-то невнятное, как немой, пока его не отогнали пинками и подзатыльниками. Тогда он пошел к дому префекта, но ему сказали, что префекта нет дома, он в монастыре; старик отправился к мировому судье того тоже не было дома, и его вызвали в монастырь; пошел к лейтенант-майору, и этот оказался в монастыре; в казарму - лейтенант гражданской гвардии тоже в монастыре. Старик вернулся в свою деревню; он плакал в голос, как дитя, и жалобные его вопли раздавались в ночной тьме по всей деревне. Мужчины стискивали зубы, женщины складывали руки для молитвы, испуганные собаки и те, поджав хвост, прятались по дворам!

- Ах, господи, господи! - вздыхала одна бедная изможденная женщина. Пред тобой все равны, и богач, и бедняк, и белый, и черный... Да будет твой суд справедлив!

- О да, конечно! - отвечал ей муж. - Только существует ли этот господь, о котором нам твердят в проповедях? Не обман ли все это? По-моему, так они первые в него не верят!

Говорили, что в восемь часов вечера множество монахов из соседних селений съехались в монастырь на совет.

На следующий день Танданг Село, захватив с собой охотничье копье, навсегда покинул деревню.

XXXI

ВАЖНЫЙ САНОВНИК

L' Espagne et sa vertu,

L' Espagne et sa grandeur,

Tout s'en va!

Victor Hugo

[Испания и ее доблесть,

Испания и ее величие, все преходит!

Виктор Гюго (франц.)]

Манильские газеты были заполнены сообщениями о нашумевшем в Европе убийстве, славословиями столичным проповедникам, статьями о неслыханном успехе французской оперетты, и, естественно, для заметок о бесчинствах, которые творила в провинциях банда тулисанов под предводительством свирепого, кровожадного главаря по имени Матанглавин*, просто не оставалось места. Лишь когда тулисаны нападали на монастырь или грабили какого-нибудь испанца, появлялись пространные статьи с ужасающими подробностями, с требованиями объявить осадное положение, принять крутые меры и т. д. Разумеется, газеты обошли молчанием и происшествие в Тиани.

В частных кругах, правда, ходили кое-какие толки, но очень неопределенные и сбивчивые, даже имени девушки никто не знал. О происшествии скоро забыли, решив, что это была какая-то семейная ссора, вероятно, месть оскорбленных родственников. Достоверным было одно: отец Каморра оставил свой приход - то ли его перевели в другой, то ли отправили отбывать наказание в один из манильских монастырей.

- Бедный отец Каморра! - с напускным великодушием восклицал Бен-Саиб. Такой весельчак, такое доброе сердце!

Что до арестованных студентов, они действительно были освобождены стараниями влиятельных родственников, не поскупившихся на подарки и другие жертвы.

Первым, как и следовало ожидать, выпустили на волю Макараига, последним - Исагани, ибо отец Флорентино приехал в Манилу лишь через неделю после появления прокламаций. Этими благородными деяниями генерал-губернатор заслужил эпитеты "добросердечный и милостивый", кои Бен-Саиб поспешил прибавить к длинному списку прилагательных, уже украшавших имя его превосходительства.

Только бедняк Басилио не получил свободы, ему вменили в вину еще и хранение запретных книг. Мы не знаем, что тут подразумевалось, - "Судебная медицина и токсикология" д-ра Маты или же брошюрки о филиппинских делах, возможно, и то и другое. Как бы там ни было, Басилио обвинили в распространении запрещенной литературы, и меч правосудия всей своей тяжестью обрушил,ся на бедного юношу.

Передавали, что его превосходительству кто-то сказал:

- Одного покарать необходимо, дабы не пострадал престиж властей и нас не упрекнули, что мы подняли много шума из ничего. Прежде всего авторитет. Один должен остаться в тюрьме!

- Да из них всего один и остался. Он студент и, по словам отца Ирене, был слугой капитана Тьяго... О нем никто не хлопочет...

- Слуга и студент? - переспросил генерал-губернатор. - Отлично, пускай посидит!

- Осмелюсь заметить, ваше превосходительство, - вмешался важный сановник, случайно оказавшийся поблизости, - я слышал, что этот юноша студент медицины и профессора хорошо о нем отзываются... Если его задержать в тюрьме, он потеряет год, ведь семестр уже на исходе...

Замечание важного сановника нимало не помогло Басилио, напротив, даже повредило ему. Отношения между сановником и губернатором давно уже были натянутыми, даже враждебными, чему способствовали сплетни и наговоры. Криво усмехнувшись, его превосходительство сказал:

- Вот как? Тем больше оснований не выпускать его; лишний год практики отнюдь не повредит, а только принесет пользу и ему и всем тем, кто попадет к нему в руки. Больше практики - врач опытней. Конечно, он должен остаться в тюрьме! А эти флибустьеришки, эти любители реформ еще смеют говорить, будто мы не заботимся о стране! - усмехнувшись, заключил генерал.

Поняв свой промах, важный сановник все же не оставил мысли помочь Басилио.

- Насколько мне помнится, за этим юношей нет нп-"

какой вины, - заметил он.

- Этот медик слишком увлекался книжками, - вставил секретарь.

- Да, я слышал, у него нашли медицинские труды, брошюры, изданные в Испании... Но в них даже страницы не разрезаны... Какое тут преступление? К тому же он не был на пирушке в панситерйи и вообще ни во что не вмешивался... Повторяю, за ним нет вины...

- Тем лучше! - воскликнул его превосходительство. - Значит, наказание будет вдвойне действенным и благотворным, нагонит больше страху В том-то и секрет правления, сударь мой! Нередко приходится жертвовать благом одного человека ради блага многих... Но я делаю больше: я не жертвую благом одного человека, а, делая ему добро, делаю добро всем, спасаю поколебленный авторитет властей, укрепляю и поддерживаю престиж.

Так я исправляю промахи и здешних и наезжающих чиновников.

Важный сановник с трудом сдержал себя и, пропустив намек мимо ушей, испробовал другой путь.

- Но, ваше превосходительство, неужели вы не боитесь... ответственности?

- Чего мне бояться? - резко перебил генерал. - Разве не в моих руках вся полнота власти? Разве я не имею права делать все, что захочу, ради сохранения порядка на этих островах? Чего мне бЪяться? Не станет же какой-то слуга жаловаться в суд и требовать меня к ответу! Вздор! Даже будь он богач, ему надо прежде всего обратиться в министерство, а министр...

Он махнул рукой и засмеялся:

- Министр, который меня назначал, уже давнымдавно не министр и почтет за честь поклониться мне, когда я вернусь! Что до нынешнего министра, о нем я лучше умолчу... во всяком случае, и он скоро слетит...

А его преемнику будет столько хлопот с новой должностью, что такими пустяками он заниматься не станет.

Я, сударь мой, отчитываюсь только перед своей совестью, поступаю так, как мне велит совесть, а совесть моя спокойна, и на то, что скажет сеньор А. или сеньор Б., мне наплевать. Моя совесть спокойна, слышите, спокойна!

- О да, мой генерал, но страна...

- Те, те, те! Страна! А какое мне дело до страны?

Разве перед ней брал я на себя обязательства? От нее получил свою должность? Разве она меня избрала?

Наступило краткое молчание. Важный сановник опустил голову. Затем, словно решившись, поднял ее, взглянул на генерала в упор и, бледнея и дрожа от сдерживаемого негодования, произнес:

- Это не довод, мой генерал, не довод! Да, вас назначал не филиппинский народ, а Испания, но именно поэтому вам надлежит относиться к филиппинцам с уважением, дабы они ни в чем не могли упрекнуть Испанию!