Пять костров ромбом - Геннадий Прашкевич

— Или самоубийство? — вставил Свиркин и рассказал о беседе с Хабаровым.

Сведения о “меценате” заинтересовали нас.

— Не нравится мне эта кража у вдовы, — прогудел Вязьмикин. — На тебя, Петя, я не думаю, ты не расстраивайся… Но кому-то же картина Ершова понадобилась? Надо вплотную заняться оптовым покупателем…

12 марта. Вязьмикин

Из-за двери раздавались частые удары молотка и приятный мужской баритон, напевающий с заметным грузинским акцентом: “Вот и все, что было, вот и все, что было, ты как хочешь это назови…”

Роману эта песня нравилась, он дождался последних слов: “…а ведь это проводы любви…” и постучался.

— Зачем стучишь, дорогой, заходи! — раздался тот же голос.

Увидев, что Роман вошел, плотный горбоносый мужчина сверкнул восточными глазами:

— А-а, ты уже вошел?! Так бы сразу. А то стучишь, стучишь. Я тоже стучу! Думаешь, слышно?!

— Здравствуйте, Вахтанг Давидович, — пробасил Вязьмикин.

Грузин изумленно отложил небольшой молоточек.

— Слушай, откуда ты меня знаешь? — он провел ладонью по отливающему синевой гладко выбритому подбородку.

Оперуполномоченный представился.

— Теперь понятно, дорогой, — насмешливо сощурился Челебадзе. — Проходи, что в дверях стоишь! — он схватил Романа под руку и потащил к тахте, стоящей у окна. — Садись, друг. У меня чача есть, из своего виноградника, мама прислала из Тбилиси.

— Я ж на работе, — прогудел Роман, невольно чувствуя расположение к этому открытому человеку.

— А я не на работе?! Да?! — возмутился Челебадзе, махнув рукой в сторону низенького столика, на котором поверх толстого коврика сырой резины лежал лист металла с проявляющимися очертаниями гривастой львиной головы. — Такой мужчина! — они снизу вверх посмотрел на Романа. — Что тебе двести грамм натуральной чачи?!

Вязьмикин покачал головой.

— Ну как хочешь, дорогой! Но от чая, я думаю, ты не откажешься. Настоящий, грузинский, не какой-то там индийский!

От чая Роман не отказался.

Колдуя над чайником, Челебадзе повернулся к оперуполномоченному:

— А теперь рассказывай, что привело ко мне?

— Ершов, — коротко ответил Вязьмикин.

Челебадзе нахмурился:

— Что Ершов?! Скоро год будет, как похоронили мы Сашку. Это, я тебе скажу, был художник! Таких по пальцам пересчитать можно. А в Союз художников никак пробиться не мог…

— Что так?

— Это длинная история, но тебе я ее расскажу, — разливая чай, ответил Вахтанг. — Ему было лень. Что ты так удивленно смотришь? Ты думаешь, такого не бывает? Не удивляйся. Ведь чтобы попасть в наш Союз, нужно выставляться. А каждый выставком это такая Голгофа! Работы у Ершова люксовые, но… не выставочные. У нас что на выставки берут? Последний выставком одни пейзажи и натюрморты отобрал. А я фрукты не рисовать, а кушать люблю, а рисовать я люблю женщин. Мои “ню” не взяли… А у него “Фауст”. Высший класс! Ты думаешь, взяли? Нет, ты не представляешь, что такое “Фауст” на нашем выставкоме… Слушай, ты почему чай не пьешь? — Челебадзе обиженно развел руками. — Если не нравится, могу индийский заварить.

Вязьмикин старательно хлебнул из стакана.

— Так что из-за лени Ершова не принимали в Союз?

— У-у-у-м. — укоризненно простер руки художник. — Какая лень? Женщина!

— Не понял, — прогудел Роман.

— Что тут понимать?! Три года назад Сашку должны были в Союз принять! Отложили, из-за женщины, даже не из-за женщины, из-за ее мужа.

— Совсем не понял, — неожиданно для себя с грузинским акцентом пробасил Роман.

— Вы как к женщинам относитесь? — тихо и безо всякого акцента спросил Вахтанг.

Вязьмикин пожал плечами и расправил усы.

— Понял, понял, — снова переходя на “грузинский” замахал руками Челебадзе. — Такой мужчина не может быть равнодушен к женщинам, впрочем, как и все настоящие мужчины. Но тот мужчина был не настоящий. Вместо того, чтобы наказать неверную жену, а Ершова вызвать на дуэль, он, — Вахтанг брезгливо поморщился, — ты представляешь? Он заявление написал и принес в правление накануне Сашкиного приема. Аморальный тип, написал, семью разрушил, написал, недостоин быть членом Союза художников, написал. Это Сашка-то аморальный тип?! Он сам аморальный тип! Деградант чертов!

— А что на самом деле у Ершова что-то было с той женщиной?

— Послушай, дорогой, — лукаво поморщился Вахтанг, — откуда я знаю?! На правлении тоже так спросили, а Ершов им говорит: “Джентльмены на такие вопросы не отвечают, они скромно улыбаются”. Хорошо сказал! Ты думаешь его там поняли? Поулыбаться, разумеется, поулыбались, но прием отложили.

— Как фамилия этого потерпевшего? — поинтересовался Роман.

Челебадзе весело расхохотался, сверкая крепкими белыми зубами:

— Это ты хорошо сказал — потерпевший! Сенаторов его фамилия, какой-то научный сотрудник из консерватории. — Вахтанг вдруг озадаченно хлопнул себя по лбу. — Послушай, ты так и не сказал, почему о Сашке спрашиваешь?!

Вязьмикин поведал художнику, что его привело, и они еще долго беседовали о Ершове…

15 марта

Клековкина принесла ответ на мой запрос — справку ВКК о том, что она практически здорова и может выполнять любой физический труд, и сидела передо мной, скромно опустив глаза, напоминая потухший вулкан. На руке продавщицы овощного ларька сиротливо поблескивало тоненькое обручальное колечко из золота низкой пробы, причем, надето оно было не на безымянный палец правой руки, а так, чтобы окружающие осознавали, что они имеют дело с матерью-одиночкой. Вероятно, остальные массивные золотые кольца были отданы на сохранение старушке-маме, и теперь покоились где-нибудь в мягкой глубине перин и подушек. Вместо норковой шапки на голове Клековкиной был повязан тусклый платок ив разряда тех, в которых работают на даче и ездят на картошку. Весь вид продавщицы свидетельствовал о том, что она передумала на меня жаловаться и теперь живет надеждой на снисхождение со стороны следствия и суда.

Я достал из конверта характеристику на Клековкину, прочитал ее вслух и посочувствовал:

— Вот видите, пишут, что вы и раньше неоднократно нарушали правила советской торговли…

— Кто это написал?! — спросила продавщица, и мне показалось, что над вулканом появилась тоненькая струйка дыма.

Я взглянул на подпись:

— Директор вашего магазина, Белянчиков.

Вулкан проснулся:

— Белянчиков?! Тоже мне, нашелся…

— А что? Директор магазина, уважаемый человек, — кинул я в жерло вулкана ящик динамита.