Пять костров ромбом - Геннадий Прашкевич

— А что могло?

— Вы знаете, Саша был взрывной человек. Все что-то кипятился: то из-за несправедливого распределения работ в Союзе художников, то ему казалось, что мастерскую дали не тому, кому следовало, то худсовет предвзято отнесся к работам. Он за всех болел, переживал, но, я думаю, во многом был не прав… Вспоминаю один разговор незадолго до его гибели. Саша пришел возбужденный. Кричит: “Надоело все! Хоть топись! Настоящую работу хочу делать, а не эти сказочки рисовать! Халтура все это, а как что путное сделаешь, так и начинается: зрителю это не понятно, зрителю это не нужно… А зрителю и понятно и нужно! Аж с ножом к горлу один хмырь пристает. Я его портрет делал, так теперь покоя нет. Преследует: продай работы, да продай.

Оптом беру, на корню! А сам, змей, цену дает, как будто в галантерейном магазине трех богатырей или трех медведей покупает. Послал его… А он грозит: “пожалеешь… Меценат нашелся!” — Хабаров перевел дух. — Я Сашу стал успокаивать, а он еще больше взвился: “А, может, зрителям это действительно не надо?! Ты посмотри, что в книге отзывов пишут! Студенты мне десять советов накатали, как должно писать и как не должно, что мне рисовать и что не рисовать. Наглецы!” — Хабаров грустно улыбнулся. — Зрители действительно иногда бывают не правы и безаппеляционно вторгаются в мир художника. У Саши как раз выставка в Доме ученых была. И опять же он не до конца был прав. Многим она понравилась, очень тепло отзывались о его работах… Насилу я тогда Ершова успокоил… Слишком близко к сердцу он все принимал. Потом отошел, о планах своих заговорил. Саша задумал серию картин, которую хотел назвать “Люди и ситуации”, но я, честно говоря, не понял до конца его замысел. Очень трудно передать словами тот образ, что рождается в мозгу художника. Его зачастую можно увидеть только в готовой работе и то, если она удалась.

Свиркин старался осмыслить сказанное художником, а когда тот закончил, спросил:

— Скажите, а врагов у Ершова не было?

Хабаров откинул со лба волосы и недоумевающе уставился на него:

— В каком смысле? — художник явно был озадачен. — Даже не знаю, как ответить… Мы цивилизованные люди… Вы допускаете, что Сашу могли убить?

— А вы этого не допускаете?

Хабаров нахмурился:

— Не знаю… Как я могу кого-нибудь обвинять? Враги, конечно, есть у каждого, но я не думаю, что могло дойти до убийства, это как-то противоестественно… Есть у нас один художник, Сорняков Феоктист Иванович. Его уж давненько исключили из нашего Союза, но он продолжает работать… Скандальный тип, пьет безбожно, оскорбляет всех и вся, а с ним почему-то цацкаются, дескать, надо поддержать человека, а то совсем пропадет. А Феоктист этим пользуется. Плюет на всех, хулиганит. Его даже к уголовной ответственности несколько раз привлекать собирались за дебоши. Нашлись доброхоты, выручили его… Так вот, они с Сашей сцепились прямо в Союзе, месяца за три до смерти Ершова. Сашка мимо шел, а Сорняков одной художнице похабные комплименты делал. Та, бедная, не знала куда деваться. Саша и срезал Феоктиста, а тот, как всегда под градусом был и кинулся драться. Сашин холст пнул… Еле разняли… Феоктист, конечно, подонок, но чтобы убить…

— Может быть, ревность? — встрепенулся Свиркин.

Хабарову этот вопрос не понравился.

— Вы, наверное, наслышаны о свободном образе жизни художников?

— Да, нет я не к тому, — смутился Петр, — но жена говорила…

— Не надо принимать это всерьез, — перебил Хабаров, — конечно, Сашка не был монахом, но и не беспутствовал. Была у него женщина. Я затрудняюсь сформулировать их отношения… В общем, вам нужно встретиться с Галей Скубневской, она тоже художница, график, детские книжки иллюстрирует, мастерская у нее в соседнем подъезде. Вы обязательно с ней поговорите, она человек очень хороший, добрая… Так что ревность это не серьезно.

— Спасибо за информацию, — поднялся из кресла Петр, — я прямо сейчас к ней и забегу…

…Скубневской в мастерской не оказалось.

9 марта

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я поднял трубку и услышал голос Ивана Ситникова, следователя Заельцовского райотдела милиции:

— Николай, привет! У вас в отделе есть такой — Свиркин?

Я подтвердил его догадку.

— Тут одна дамочка подозревает его в краже, — хмыкнул Иван, — говорит, пришел какой-то подозрительный тип, назвался оперуполномоченным Свиркиным, а когда она восьмого марта вернулась из гостей, со стены пропала картина, на которую этот Свиркин усиленно глазел, да в придачу еще и два чемодана вещей.

Я расхохотался, представив, как Петя Свиркин в черных нитяных перчатках снимает, озираясь, со стены картину и поспешно запихивает в чемоданы женские платья и песцовые воротники.

Фамилия потерпевшей оказалась знакомой — Ершова.

После такой информации мне ничего другого не оставалось, как посетить подозреваемого. Свиркин, выслушав меня, опечалился:

— Это что нее теперь будет, Николай Григорьевич?

Роман Вязьмикин жизнерадостно хохотнул:

— Алиби будешь доказывать! Я же говорил, что у тебя физиономия подозрительная.

Петр подошел к зеркалу и посмотрел на свое вытянувшееся лицо:

— Не вижу ничего подозрительного… Ох, уж эта Ершова. А картина мне, правда, понравилась. Муж ее рисовал в молодости, тот, что погиб.

— Ребята, с чего вы взяли, что Ершов погиб? — возмутился я. — Какая-то инерция мышления! Один раз похоронили, а теперь не можете расстаться с мыслью, что он мертв. Может, он уехал куда-нибудь? Отдыхает где-нибудь в Крыму, пишет картины. А вы тут, понимаешь ли… У Осипова ведь даже дела нет по факту смерти Ершова, он расследует убийство Мозгунова, а на Ершова обычное розыскное дело заведено.

Роман удивленный моей вспышкой пробасил:

— Ты что шумишь?!

Я сел, подумав, что действительно зря расшумелся. Роман расправил усы и степенно проговорил:

— Как ты не можешь понять, что задета наша профессиональная гордость? Ведь я допустил ошибку, когда не проверил тем летом все, как следует. Теперь я просто обязан докопаться до истины. И почему ты исключаешь убийство?

— Или самоубийство? — вставил Свиркин и рассказал о беседе с Хабаровым.

Сведения о “меценате” заинтересовали нас.

— Не нравится мне эта кража у вдовы, — прогудел Вязьмикин. — На тебя, Петя, я не думаю, ты не расстраивайся… Но кому-то же картина Ершова понадобилась? Надо вплотную заняться оптовым покупателем…

12 марта. Вязьмикин

Из-за двери раздавались частые удары молотка и приятный мужской баритон, напевающий с заметным грузинским акцентом: “Вот и все, что было, вот и все, что было, ты как хочешь это назови…”