Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров

А кругом простирались пески Хахмета и Кизылджа-Баба, зловеще безжизненные, такие, какими испокон веков и полагалось быть пескам. Земснаряд, бульдозеры, экскаваторы, скреперы остановились у высоких могучих холмов, похожих скорее на цепочку приземистых гор. Глубина пионерной траншеи капала здесь достигала четырнадцати — семнадцати метров — невиданное в истории мировой гидротехники событие…

На базарах уже поговаривали, что в Лебабе какой-то неугомонный председатель колхоза из Каркали нарезает новые делянки хлопчатника, прокладывает арыки, строит утиную ферму, — значит, ждет воды…

Сказали б год назад Союну, что в спекшейся от солнечного жара пустыне появится пруд с утками, повел бы носом, буркнул: "Рехнулись!"

Теперь он перешел из матросов в бульдозеристы и ничему не изумлялся.

На свет костра подошла Лия — в полушубке, солдатских сапогах, шапке-ушанке. Сейчас она была похожа на фронтовую медсестру, счастливую уже тем, что выпала минутка отдыха после боя…

Союн поклонился багермейстеру Садаповой, но не заговорил.

По противоположному берегу прошли, о чем-то оживленно беседуя, Непес Сарыевич и Баба, видимо прикидывали, как вернее атаковать гряду холмов, преграду, на первый взгляд неодолимую.

Швырнув в огонь охапку сучьев, Союн пошел на земснаряд. Когда через полчаса он выглянул на палубу, то увидел, что льдисто-зеленое небо накрылось темной шалью. Пустыня, потревоженная в неурочный час ударами ветра, взвилась на дыбы, встала, как горячий конь. В луче прожектора пролетали клубки перекати-поля, круглые, как тельпек Союна. Низкие барханы подползали к каналу, словно их подталкивали десятки бульдозеров. В темноте послышался голос Баба:

— Канаву заливает!

— Знаю, — раздраженно ответил тоже невидимый Непес Сарыевич и зычно крикнул: — Товарищ Кульбердыев, закрепи-ка трос понадежнее.

Застигнутая ураганом Аня побежала к передовому бульдозеру. Песчинки, словно стеклянные осколки, резали лицо, слепили. Мухамед, выключив мотор, сидел, согнувшись, в кабине — и машину бросить боязно, и бежать на земснаряд поздно.

— Мухамед! — завопила Аня во всю силу легких, но до парня долетел лишь свистящий шепот. — Понтон-то мы не сдвинули, сломается.

Если бы ему приказал сдвигать понтон Непес Сарыевич, Мухамед ослушался бы: своя жизнь дороже… Ну треснет понтон, и черт с ним, завтра починим. А вот как швырнет порывом ветра в канал — не выплывешь.

— Мухамед! — не приказала, попросила совсем беспомощно Аня.

И он спрыгнул, увяз до колен в песке.

— Сдвинем! И барханы сдвинем! И земснаряд! — крикнул он и, словно орел, расправивший крылья перед полетом, раскинул руки: — О-го-го, Аня-джан!

Он стоял рядом с нею. Стоял, как скала. Стоял, как крепостная башня. Аня дышала быстро, но успокоенно.

На такого можно положиться. Такой не обманет, не предаст.

А песчаная буря бесновалась, выла, визжала.

Утром Айболек вышла на палубу, ежась от прохлады. Пустыня в лучах нежаркого, но ослепительного блестящего солнца улыбалась добродушно, прикидывалась кроткой, словно не она наполовину забила песком канал. Там, где должен был работать на плаву земснаряд, утробно ворчали, рычали экскаваторы, вычерпывая грязь, — за ночь Непес Сарыевич согнал их сюда со всех участков.

Потяжелевшая, раздавшаяся Герек развешивала на веревках выстиранное белье. Рядом вертелась Джемаль с куклой, приставала к матери:

— Мам, а мам, сколько солнц в небе?

— Да что с тобой? — удивилась Герек.

— Два солнца, — спокойно объяснила ей девочка. — У нас в ауле жаркое, а здесь холодное. Нисколечко не печет!

К понтону подкатил, взрывая глубокие борозды в песке, увертливый газик, из него вышли Воронин и Мурадов.

Главный инженер закрылся в каюте с Непесом Сарыевичем, а корреспондент молодецки кинулся на палубу, но Айболек там уже не было — убежала в библиотеку.

"И зачем он приехал? Опять болтать о нежных чувствах? — со злостью думала девушка. — А встретится с братом? Союн же обязательно вспомнит о той радиопередаче, вспылит, и быть скандалу".

Айболек перепугалась, и не за Ашира — за Союна. Неопытному бульдозеристу, на чьем счету и без того несколько поломок машины, скандалить не приходилось.

Глубоко вздохнув, она пошла искать Мурадова, но опоздала: у понтона, багровый от гнева, вздыбив усы, стоял Союн, а перед ним, колотя себя кулаком в грудь, надрывался Ашир.

— Дядюшка! Исключительно из уважения! — и убеждал, и умолял он. — А каков политический резонанс? Сразу же пришло письмо из полка от туркменских воинов… Это ж надо ценить! Журналист стремится в будущее. "Чабан пришел на канал…" Кого этим теперь удивишь? Хо!

Айболек шепнула брату:

— Ты же бульдозерист! Согласно приказу начальника.

Час от часу не легче — младшая сестра дает ему советы при посторонних!..

— Ты зачем торопился? — прорычал Союн, надвигаясь на Мурадова.

Бог весть чем бы кончилась эта стычка, но из песков прибежал Кульберды, озябший, посиневший, и плаксиво пожаловался:

— Отец, волк мой капкан утащил!

— Бай, какой охотник! — сделав приятную улыбку, сказал Ашир и мелкими шажками отошел от Союна.

— А вот и охотник, — обиделся мальчик. — Хочешь хлебать чорбу из зайца, так пойдем по следу.

Кровь чабана бросилась Союну в голову, опьянила.

— Где был капкан? Веди! — отрывисто приказал он сыну, забыв в этот миг и о корреспонденте и о вахте.

Тропинки перемело песком. Отец и сын шагали с трудом, вспотели. Союн сорвал шапку, распахнул ватник; ноздри его раздувались.

— Да вот, — показал наконец Кульберды на мелкую ямку с полуосыпавшимися краями. Песок кругом был покрыт как бы ссадинами, царапинами. Следы шли на восток, в урочище Адырсов.

Союн широко развел руки, призывая сына к молчанию, и с набожным лицом, словно творил молитвенный обряд, нагнулся.

— За волком прошли человек и собака.

Кульберды бил озноб нетерпения.

— Утренний след! — Отец объяснил, что чьи-то сапоги вдавили в песок утренний иней. Крепко взявшись обеими руками за бороду, он задумался. — Да, тут побывали два волка, конечно, два!

— Отец, почему ты догадался?

— Читай следы, читай! — строго прикрикнул Союн. — Земля не обманет. И один волк тащил на спине овцу. Гляди, — он пригнул вниз сына, — когти врезались глубоко, а вон собака летела птицей, след мелкий.

— Разве волк может унести на хребте овцу?

— Не назывался б волком, если бы был слабосильным! — Союн ткнул пальцем с куст саксаула. — Гляди, овечьи шерстинки. Значит, волк шатался, устал.

— Так побежим! — потребовал мальчик.

— О-оо, неразумный! — простонал отец. — Буря ж, ночная буря перемешала песок, он не слежался, не окаменел… Мелкими шажками скорее догоним! Нет? — вздрогнув, спросил он себя и тотчас ответил: — Да, вижу, вижу: это след Алабая!

— Твоего? — ахнул Кульберды.

Союн хотел сказать "моего", но честно поправился:

— Нашего!

Значит, Союн уехал от стада на канал, а теперь канал привел его обратно в пески, к его же отаре.

Напрягая горло, выпрямившись, отец закричал:

— О-го-го! О-оо!..

И за мутно-серыми барханами откликнулось: "о-оо!" Эхо? Человек?

Кульберды еще ничего не понял, а отец уже побежал, взрывая песок сапогами.

— Хидыр! Сынок, Алабай! — гремел голос Союна.

Раньше Кульберды уважал отца, хоть и побаивался, сейчас боготворил: отец был всевидящим, всезнающим, всемогущим.

За зубчатым хребтом бархана стоял устало улыбающийся пастух с окровавленной волчьей шкурой на плече, и на песке у его ног лежал взвизгивающий от боли пес.

Объятие было крепким, сердечным.

— Сынок! Хидыр!

А пес подползал к Союну, колотя хвостом по песку.

Хидыр улыбался через силу, ему стоять-то было трудно, до того измучился.

— Неужели отару разметала буря? — спросил Союн, прижимая к груди Алабая.

— Овец пять-шесть отбилось. — Хидыр виновато опустил голову.

— Да нет, я не об этом, — успокоил его Союн. — А как же Алабай?

— Мертвой хваткой взял волка! — с восторгом сказал пастух, словно говорил о своем подвиге. — Так и перепилил зубами горло!.. Ну, конечно, и Алабаю досталось: зверь крупный, сильный. А другой волк ушел. А вот и капкан.

— Мой, это мой! — воскликнул Кульберды.

— Значит, твой, бери… Отдохнем, что ли? — Хидыр бросил на песок волчью шкуру, и Алабай, оскалив зубы, ощетинившись, сразу же прыгнул на нее, рыча и от ярости и от боли.